Когда мне было семь… да, зимой 1024 года мы с мамой прогуливались по одной из многочисленных торговых улиц Даменстока. Тогда был сильный снегопад; щёки горели от холода, и я, несмотря на толстый пуховик, прозяб. Мы шли домой, когда мимо нас блеснул антикварный магазинчик.

Как сейчас помню эту покрытую старыми пятнами вывеску, горящую лампу над дверью, чью ручку запорошило снегом, и прилавок, пестрящий различными товарами: куклами, канделябрами, вазами различных форм и размеров, часами, картинами да статуэтками. Но среди всей этой кучи ярко сверкала она – фарфоровая куколка с длинными блондинистыми волосами. Она стояла на белом пьедестале с позолоченными ромбиками, прижав одну руку в груди, а другой приподняв подол пышного розового платья. Я замер в восхищении и не мог оторвать от неё глаз. Боже! так сильно она мне понравилась.

Мама заметила, как я смотрю на неё, и, не проронив ни слова, повела меня внутрь магазинчика, где нас встретила премилая бабушка с красным платком на шее и седой гулькой. Поправив пенсне, едва держащееся на её маленьком носике, она ласково улыбнулась нам и поднялась со стула.

– Добрый вечер, – легко поклонилась она, несмотря на больную спину.

– Здравствуйте, – холодно поздоровалась мама. Она всегда была серьёзной, не контролировала свой голос и не умела показывать истинных эмоций, потому могло показаться, что она всем грубит. – Нам вон ту статуэтку с жёлтыми волосами.

Бабушка подошла к прилавку и, поднявшись на небольшой стремянке, достала заветную… шкатулку. Да, моя красивая фигурка оказалась музыкальной шкатулкой.

Бабушка по моим глазам и вытянутым рукам поняла, кому нужна была шкатулка, потому вручила её мне, и тогда я сумел ближе рассмотреть мою мадонну.

Нос у неё был остренький, на тоненьких устах застыла улыбка, кожа блестящая, почти белая, под правым глазом красовалась маленькая, едва видная родинка. Сами же глаза её были закрыты, и по её позе я понял, что она кланялась зрителям. Как же мне хотелось увидеть её выступление воочию, услышать её ласковый, тоненький голосочек; хотелось, чтобы она открыла глаза и посмотрела на меня, улыбнувшись!

Бабушка, аккуратно взяв мои ладони со статуэткой, вытащила из кармашка ключик и завела шкатулку – куколка начала крутиться вокруг оси, и заиграла наичудеснейшая мелодия! Я никогда не слышал музыки столь прекрасной, столь убаюкивающей и столь завораживающей! Я слушал, закрыв глаза, и представлял, как моя мадонна кружится на сцене и поёт, а рядом с ней я играю на пианино, украдкой смотря на её изящный стан.

Вскоре из фантазий меня вытащила мама, сложив мою куколку в коробочку и убрав её в сумку.

– Идём, – сказала она, взяла меня за руку и, попрощавшись с бабушкой, вывела на улицу.

– Спасибо, мама. Я тебя люблю, – улыбнулся я и засмеялся от переизбытка эмоций. Мама промолчала, но я знал, что она меня тоже любит, – это я прочёл на её порозовевших щеках.

По приходу домой, я быстро переобулся, в нетерпении скинул с себя куртку и убежал в комнату, где, наконец, достал шкатулку, поставил перед собой на стол и завёл её, погружаясь в мир фантазий.

И вот снова передо мной большая сцена с ярко-красным занавесом, переполненный безликими людьми зал и моя грациозная мадонна, танцующая при свете ярких прожекторов. Я вновь играю на пианино, но смотрю не на клавиши, а на её светлый профиль, на сверкающие золотом волосы и ласковую улыбку.

Когда мелодия закончилась, я снова завёл шкатулку, сложил руки на столе, уткнулся в них лицом и попал в сновидении. Очнувшись, я услышал мамин зов и со шкатулкой в руках прибежал на кухню, пропахшую ароматом лазаньи.

– Мама, мама! Это лазанья?

– Да.

– А можешь положить лазанью моей куколке? Она тоже хочет кушать!

Мама, промолчав, разделила лазанью на три порции и поставила передо мной две тарелки. Пожелав ей приятного аппетита, я принялся за трапезу и «кормил» мою мадонну.

Когда пришло время сна, я поставил свою куколку на тумбочку и завёл шкатулку. Мама зашла ко мне, когда я постепенно погружался в мир сновидений, поцеловала меня в лоб, прошептав «спокойной ночи», и поправила одеяло.

– Я люблю тебя, мама, – прошептал я, когда она стояла в дверях. Одарив меня ласковой улыбкой, она тоже ушла спать.

После школы я всегда спешил домой. Друзей у меня не было, ибо все меня считали странным и не от мира сего; даже учителя, несмотря на мои хорошие оценки, думали, что я чудаковатый и никак не могли разговорить меня. Отвечая у доски, я говорил кратко, чётко и по делу, как меня учила мама, что немного пугало учителей. Почему? Не знаю и, видимо, никогда не узнаю.

Один раз всё зашло настолько далеко, что учителя вызвали маму в школу.

– Госпожа Герда, можно задать вам несколько вопросов?

– Да.

– Скажите, у вас в семье всё хорошо?

– Да.

– Вы не бьёте своего сына?

– Нет.

– А его отец?

– У него нет отца.

– Умер?

– Ушёл из семьи.

– А бабушка с дедушкой?,.

– Живут отдельно. К чему все эти вопросы?

– Просто… такое ощущение, что ваш сын постоянно витает в облаках, то есть… Он ни с кем не общается, будто боится общения, у доски отвечает кратко и постоянно вздрагивает от любого вопроса.

– У нас в семье всё хорошо, но я поговорю с ним.

После этого разговора мама поговорила со мной по поводу друзей, на что я ответил:

– Мне не интересно общаться с ними.

А на вопрос о вздрагивании я сказал, что боюсь разочаровать учителей. Погладив меня по голове, она сказала:

– Никогда не надо бояться опозориться перед кем-то, тем более перед учителями. Все могут ошибиться, и ты точно имеешь на это право. Не бойся этого, хорошо?

– Хорошо.

Так, о чём я?.. Ах, да.

После школы я всегда спешил домой к моей мадонне, быстро переодевался, кушал и бежал в комнату, чтобы снова погрузиться в чудесный мир воображения. Снова и снова я заводил шкатулку, закрывал глаза и представлял, как кружусь в танце со своей мадонной, прижимая её к себе и слыша блаженный аромат её волос.

Мама всегда заглядывала ко мне в такие моменты и с улыбкой наблюдала за тем, как я лежу или сижу, слушая музыку. Однажды она вернулась домой после работы и, зайдя ко мне, поставила на стол ещё одну музыкальную шкатулку в форме чёрного телефона. Я был очень рад внезапному подарку и теперь каждый день включал свои музыкальные шкатулки по очереди: сначала наблюдал за своей мадонной, а затем прикладывал к уху телефонную трубку и заводил её.

Заметив мою тягу к музыке, мама в девять лет отправила меня в музыкальную школу учиться играть на пианино. Сказать, что я был безумно рад – ничего не сказать. Я с удовольствием посещал новое для меня место и внимал каждому слову своего преподавателя, коим оказался величайший маэстро Клавишин. Это был тридцатилетний высокий человек с длинными иссиня-чёрными волосами, красивыми глазами небесного цвета и благородным профилем с вздёрнутым носом и округлым подбородком. Он всегда ходил в своём любимом старом синем фраке с оранжевым галстуком, был невероятно ласков со мной и даже заменил мне отца, которого у меня не было. Я к нему обращался: «Папа», он же отвечал мне: «Да, сынок?» и рассказывал много нового и увлекательного о мире музыки. О, какой же это был умный человек! Он рассказывал, будто читал мне книгу, да читал так увлекательно, что постоянно заставлял моё воображение играть с моим разумом, как только ему вздумается.