Аминь!

Окунуться в родственную теплоту и близость захотелось в тот момент до безумия. Нырнуть, как в омут с головой, доплыть до самого дна и остаться навсегда в океане вселенской любви, непрерывно, как солнышко, излучаемой живыми прародительницами. А потом всплыть на поверхность и зажить спокойной размеренной жизнью московского инженера. Подыскать невесту, благо, незамужних девушек и женщин вокруг тьма тьмущая, жениться, родить детей, сделать карьеру в институте.

Каким близким, только руку протянуть, каким невыносимо притягательным казался мне в тот момент этот план на предстоящую жизнь. Вот только … Что-то внутри меня совершенно определенно знало: это не моя жизнь и к данной конкретной семье я, Александр Владимирович Соколов, не имею ни малейшего отношения.

Или, все-таки, имею? А если не имею отношения я, то кто тогда имеет? И почему все вокруг меня узнают?

Воспоминания о семье, которые незадолго до этого проявились в памяти, теперь воспринимались как недавно просмотренный кинофильм. Как будто это все не про меня, а про какого-то другого человека. Но, с другой стороны, я, неким недоступным рациональному мышлению органом, чувствовал, что, стоит только захотеть, и все это станет моим. Причем, сразу и безоговорочно. Для того, чтобы обрести полноценную память, а, вместе с ней, полноценную жизнь с семьей, работой, перспективами, нужно совсем немного. Нужно просто сказать: «да». И тогда я обрету себя. А вот внутренний цензор, напротив, исчезнет, как не бывало. И уже спустя неделю я вряд ли даже вспомню, что он вообще существовал.

Совершить шаг навстречу судьбе было так легко, так просто … но, почему-то, выполнять это, казавшееся сейчас таким естественным, действие меня совершенно не тянуло. Не могу точно сформулировать, что конкретно останавливало. Присутствовало какое-то ощущение неправильности. Причем ощущение данное транслировалось из той части души, которой я привык доверять безоговорочно.

Поэтому я не торопился.

Решил, что пока буду следовать течению. Раз бабуля думает, что я ее внук, не стану разубеждать добрую старушку.

Чаепитие, кстати, состоялось, но после. Сначала бабушка накормила меня вкуснейшим домашним обедом: борщ со сметаной на первое, тефтели с картофельным пюре – на второе, компот на третье. Так что еле встал из-за стола.

Оказывается, близкие помнили, что их потомок сегодня возвращается из командировки. Во сколько приезжает поезд, они тоже знали, вот и подготовились. Точнее, готовила, в основном, бабушка, мама только напутствовала. Если бы не пришлось заезжать на работу, обед вообще получился бы «с пылу с жару». Хотя и так все оказалось просто замечательно.

Несмотря на мои протесты, бабушка растопила таки самовар и напоила любимого внука чаем с вкуснейшим маминым печеньем. По семейной легенде, рецепт сего кулинарного шедевра передается в нашем роду по наследству от поколения к поколению, содержит секретные ингредиенты, и только потому вкус имеет невероятно фильдеперсовый. А, если серьезно, печенье и правда ну очень вкусное. Естественно, готовить сие чудо следует долго, в следствие чего, действительно не исключено, что в технологии производства действительно скрыты некие секреты. В подробности, правда, я не вникал, поскольку твердо знал: кулинария – точно не мое.

Хорошо хоть, между обедом и чаепитием удалось выкроить паузу минут в тридцать, которую я заполнил изучением газет. А то ведь трапеза получилась настолько обильной, что сами собой возникли небезосновательные опасения по части перспективы употребления еще и десерта. Грешным делом подумалось, что довесок к обеду может не пойти впрок.

Однако же, обошлось.

Я вполне успешно справился с немалым количеством маминого лакомства. Такое уж у него удивительное свойство: когда садишься за стол, кажется, что вот сейчас скушаешь печеньку-другую для приличия и пойдешь по своим делам. А потом сам не замечаешь, как в одиночку опустошаешь целое блюдо.

На бабушкины расспросы про прошедшую командировку отвечать пришлось скупо. И вовсе не потому, что я эдакий бука-нелюдим, а по причине временной, как я тогда надеялся, амнезии. Впрочем, баба Поля гораздо больше нуждалась в слушателе, чем в собеседнике, так что говорила, в основном, она.

Я же молчал и слушал.

Чаепитие продолжалось долго, минут сорок-пятьдесят, не меньше. Бабушка все говорила и говорила, обрушивая на меня потоки информации о наиважнейших событиях, произошедших в нашей коммуналке, нашем подъезде, нашем доме и нашем дворе. Именно в такой последовательности излагала новости Пелагея Николавена, в порядке ей же самой установленных приоритетов.

Под монотонный голос пожилой родственницы меня вполне себе конкретно разморило.

Чуткая бабуля заметила состояние внука, всплеснула руками и заголосила:

– Ой, батюшки, да что же это я тебя уморила-то совсем? Ты же ведь с поезда, не спамши поди, а я тут разговоры разговариваю. Ступай почивать, Сашенька, я тебе тотчас же постелю.

С огромным трудом удалось убедить бабу Полю в полном отсутствии необходимости стелить мне что бы то ни было, а также, в том, что, при необходимости, я прекрасно обойдусь сам. Последнее утверждение вызвало у старушки наибольший скепсис, поскольку, согласно ее представлениям, любимый внучек – все еще беспомощное дитя, нуждающееся в непрерывном контроле и заботе. Однако, я остался непреклонен и, все же, сумел настоять на своем.

В общем, удовлетворенный как морально, так и желудочно, утомленный дорожной суетой молодой отпрыск семейства Соколовых проследовал в свою, так сказать, личную опочивальню, где и преклонил голову к заждавшейся его подушке.

Спать после сытнейшего обеда хотелось неимоверно, потому в сон я провалился сразу, как только лег и закрыл глаза. Раздеваться не стал по принципиальным соображениям. Дело в том, что из-за усталости я еще не смыл с себя дорожную грязь, из-за чего не считал возможным ложиться на чистое белье. Да и не было мыслей провести весь день, лежа на боку.

Однако же, вопреки благим намерениям, почивал я долго, а проснуться изволил только вечером, когда за окном уже стемнело.

Проснувшись, посетил, поочередно, оба отделения санузела, очистив, наконец тело от последствий командировки. По дороге обратно к себе перекинулся парой слов с дядей Петей – соседом-алкоголиком, ищущим, как обычно, партнера по возлияниям. В памяти всплыло, что человеком тот был хоть и прилипчивым до нельзя, но безобидным. Трудился данный персонаж лифтером в одном из новых домов на Кутузовском, времени свободного, в следствие характера занятости, имел массу, чем и пользовался, предаваясь любимому пороку.

С трудом отделавшись от навязчивых предложений отметить возвращение, прошел к себе.

Опять на краю сознания вспыхнула и пропала мысль про крайнее неудобство коммунального быта, в котором ты вынужден ежедневно пересекаться с такими вот «дядями Петями». И никуда ведь не деться от всего этого. Отдельную квартиру можно получить только если ты действительно выдающийся специалист или большой начальник. Ни тем ни другим Александр Соколов, к сожалению, не являлся. И не имел особых перспектив стать …

Новым взглядом оглядел свое как бы постоянное жилище. Свою комнату, то бишь. Днем настолько хотелось спать, что я почти не обратил внимания ни на обстановку ни ни на интерьер.

Собственно, обращать-то это самое внимание оказалось особо и не на что: побеленные в салатный цвет стены, деревянные полы, крашеные коричневой краской. Ну и, конечно, окно с застиранными занавесками, перед окном письменный стол, накрытый чертежной доской от кульмана и заваленный какими-то бумагами вкупе с письменными принадлежностями. А еще в комнате имелся обшарпанный одежный шкаф. Дополняли картину кое-как устроенного быта книжные полки, забитые под завязку и два колченогих стула.

Настоящий же диссонанс в окружающее меня убожество вносило совершенно невероятное царь-кресло, расположившееся на самом видном месте.

Данный предмет мебели как будто перенесся в мою скромную обитель прямо из замка английских лордов: прямая деревянная спинка до пола, отделанная замысловатой резьбой, деревянные подлокотники, деревянное сиденье с мягкой атласной подбойкой неопределенного цвета. Спинка тоже имела подбойку и по ее виду угадывалось, что в оригинале цвет материи был ближе к красному или к бордовому. Подлокотники венчали округлые шишечки. Дерево, из которого оказался создан раритет, цвет имело темный, благородный, почти что черный.