Взбесило. Я, насрав на всё, чуть отшагнула. Потом – подпрыгнула и выстрелила рукой с воплем «кия», выставив фалангу. Яблоко – разнесло. Все – вздрогнули.

Я постояла, удерживаясь, чтобы не задрожать. Потом, как в пустоту накапало чуть-чуть сил шевелиться, медленно, плавно выпрямилась. Молча поклонилась. И вернулась на место.

Деск отряхнул руку, стряхнул с одежды ошмётки яблока, обтёр лицо. Вопросительно посмотрел на судью.

Тот сказал:

«Те-машивари – закончили, хорошо».

Деск очень явно посмотрел на сумки, оставшиеся в углу зала и вернул взгляд на судью.

Тот посмотрел на азиата в углу. Тот – быстро подошёл, склонился в поклоне внимания. Дед, спокойно, но излучая презрение, спросил:

«Зачем демонам документы?»

Переводчик – перевёл. А я – поняла, что он перевёл не всё и счас будет непонимание. То есть судья сказал «зачем демонам свитки?». А это – почти «зачем давать демонам палки?» То есть усиливать проблему.

И я – вклинилась. То есть кашлянула и склонилась в поклоне-просьбе.

Судья посмотрел на меня и грубо рявкнул:

«Имеешь мнение высказать?»

Я – тихо, в пол, произнесла:

«Извините за неопытность, и прошу исправить ошибку в моём мнении, что бумага нужна для стен».

Хотелось ещё очень добавить, что «расписных изнутри» и даже пояснить. Но это – подумала громко. И использовала «стен», а не «перегородок».

Судья посверлил меня взглядом. Потом вздохнул. Обмяк. Сказал «тоже верно».

Я – села прямо.

Судья вопросительно посмотрел на Деска. Тот кивнул. Второй дедок принёс сумку. А Деск из коридора – низкий журнальный столик.

Поставил, сел сбоку столика. Дедки сели за столик. Второй – достал, подал книжечку, печать, ручку.

Первый вопросительно посмотрел на Деска. Тот – достал фото и тюбик клея, капнул, размазал, протянул. Дедок вклеил фото. Взял ручку. Написал в книжечке. Вопросительно посмотрел на Деска. Тот достал, протянул бумажку. И мой пропуск. Судья на пару секунд замер, глядя на бумажку и наливаясь бешенством. Потом поднял на Деска взгляд и растянул лицо в злой улыбке.

Деск спокойно пропустил мимо. И сказал по-английски:

«Не надо – выкинь». Переводчик – перевёл на японский. Не поняв и упустив смысл. То есть «выкинь ненужное». Я – вздохнула. Деск и судья посмотрели на меня. Судья махнул рукой. Я – перевела, шёпотом: «жги после ухода». То есть ненужные подарки – уничтожай, выпроводив гостей.

Судья повисел несколько секунд. Посмотрел на Деска. Спросил по-английски: «Подскажете, как по-японски лучше написать Айрин?» Я – замерла. От понимания, что мне сейчас выпишут какой-то документ на псевдоним. И от паники ошибки, которую нельзя исправить. Ну, проще паспорт поменять.

Деск сказал по-английски:

«Простите моё незнание японского, могу только высказать мнение, что на английском начало Айрин пишется так же, как начало Ирландия, остров, который к Британии примерно там же, где Окинава к Японии. Возможно, название Ирландии на японских картах записано в буквальном переводе с английского – страна гнева. Прошу простить, если моё невежественное мнение далеко от истины и бесполезно».

Судья – вздохнул. Потом убрал книжку в сумку. Достал другую. Вопросительно посмотрел на Деска. Тот посмотрел на сумку. На судью. Вопросительно поднял бровь. Судья – не пошевелился. Деск вздохнул. Достал ещё фото, намазал клеем, протянул судье.

Тот взял фото, посмотрел на него. Тихо буркнул себе под нос, но на английском: «худик».

Деск вздохнул, сказал:

«Простите, это, судя по надписи, одежда ассоциации боевых искусств Эдо. И, не будучи уверенными, мы не осмелились».

Судья посмотрел на меня. Я – честно подумала, что да, на толстовке именно такой принт.

Судья помедлил. А потом начал хихикать. И второй дедок – тоже. Хихикая, вклеил фото, вписал в книжку. Проставил печати. Протянул соседу. Тот – тоже расписался и поставил печать из своей сумки.

Судья выдохнул. Перестал хихикать. Встал, вышел на средину зала. Я – вышла к нему. Он – с поклоном протянул мне книжицу. И сказал:

«Поздравляю, Мацумото-сенсей».

Я – замерла. Потом поняла, что тупить, что происходит, буду потом. С глубоким поклоном – приняла, пытаясь судорожно сообразить, что делать дальше.

Подарки – надо разворачивать сразу. И показывать наслаждение. А записки – нельзя, ибо написанное пишут, как раз чтобы было прочитано после ухода.

Приняла. Деск – поклонился и сказал. В основном – мне:

«Спасибо за экзамен».

Ну и у меня – щёлкнуло, что если это – экзамен, то я должна знать, на что экзаменовалась и что написано в книжице. Так что – почтительно приложила ко лбу, к сердцу и глубоко поклонилась.

Судья – заржал в голос и сказал:

«Всё, демоны, идите».

Деск подхватил столик, и пошёл на выход. Мы – вышли в коридор, с поклонами. И ушли.

Спустились. К Люке. И только там, вернувшись в комнату, где – безопасно, я – расслабилась. И начала падать. На подставленные руки Деска. Который меня, как мячик отпасовал в кресло.

Люка всунула в свободную руку коробку сока. И я жадно присосалась. Потом посмотрела на два взволнованных лица и жалобно сказала:

«Простите, я – всё».

И – потеряла сознание.

Обычно я снов не помню. Но тут – запомнилось. Что под громовое хихиканье японцев, Деск дерётся с Люкой на ножах. Потом кладёт её на столик, рубит в фарш и намазывает меня этим фаршем. Включая лицо. Потом ставит перед зеркалом, и я смотрю, как я – растворяюсь. Ну и смотрю на пустоту в зеркале. Меня – бесит. И зеркало разбивается. И остаётся просто пустота. Которой то очень много, то – только точка, где я.

И много-точка скачет всё быстрее и быстрее, сливается в вибрацию. И я – просыпаюсь с ощущением падения.

Полежала, осматривая комнату и восстанавливая равновесие. Но не работу мозга.

Вспомнила. Подумала, что не уверена, что день – не приснился, а был. Потом поняла, что лежу в трусах и майке. А не в чёрном белье. То есть, или – приснилось, или меня кто-то переодел. В лучшем случае – Люка забрала одежду.

Встала. С трудом. Еле двигаясь. Ощутила боль в кулаках. Посмотрела. Поймала краем глаза, а потом – пальцами и рассмотрела кончики волос.

Убедилась, что вчерашнее – не приснилось. Хотя кажется – сном.

Провела по ноге, понюхала. Убедилась, что она – в остатках какой-то мази. И что мазь – на всех руках и ногах. Поняла, что мазь накладывал – точно Деск. Ноги, судя по мази, заканчивались на копчике.

Стало… ну, сил нашлось – взгрустнуть.

Поплелась, очень аккуратно, чтобы ноги не подламывались, в душ. Потом выползла на кухню, где он сидел и печатал. Упала на стул. Медленно съела омлет, выпила чай с шоколадным тортиком. Без мыслей и эмоций. Машинально. Мозг – всё ещё мотало. Просто было ровно плохо. Ну и грустно, что я – никакая, и ничего не могу, как корявый лысый кустик.

Деск – подсел. Налил себе чаю. Положил кусок тортика. Спросил, ласково, задушевно, с толикой восхищения:

«Ты живая, чудовище?»

Я вяло на него покосилась. Вздохнула. Показала «чуть-чуть». Потому что вообще ни сил, ни желания делать какое-то лицо после вчерашнего не было.

Он – спросил:

«Печатать – сможешь?»

Кивнула.

Он – кивнул на комп, сказал:

«Сможешь как-нибудь по простому накидать статейку про разницу между тупо покрасить волосы от балды под актрису и перекраситься вдумчиво в кого-то? Люку – клинит. Сложные вопли из неё лезут. А надо что-нибудь простое и понятное, на уровне совета двенадцатилетней школьнице. Накидай что-нибудь пожалуйста на пару-пяток страничек. Люка и редактор потом доправят».

Я – кивнула. Переползла до компа.

Села. Потупила в тупой экран. Потом, как-то… ну, как вхлам пьяный, который не осознаёт, что делает, – накидала что-нибудь.

Кстати, мне просто было лень править напечатанное. Так что в «Перекраситься? А зачем? Точней – в кого?» я-то думала, что редактор оставит «Перекраситься – в кого?».