На землю шлепнулась очередная алая капля. Никогда больше не буду общаться с колдунами. Ни за какие коврижки.

– Вера Александровна?

К горлу подкатил ком.

– Еще раз так меня назовешь, – прохрипела я, изо всех сил пытаясь звучать угрожающе, – я тебе этот фонарик… – Но, поймав пристальный взгляд темных глаз, глубоко вдохнула носом и поправилась: – Все ясно.

– Вот и славно. – Опершись на трость, Аскольд поднялся. – А я буду работать.

Первые полчаса маг сидел у могилы, зажигая в определенном порядке церковные свечи и бормоча над каждой что-то отдаленно похожее на молитву. Прислушавшись, я разобрала «не во имя отца и не во имя сына», потом заметила, что свечи он ставит основанием кверху. Движения его были отрывистыми и уверенными, как у опытного хирурга во время операции. Операция была явно сложная и ответственная – луч фонарика то и дело выхватывал сосредоточенную складку на его переносице, – но в целом Аскольд, судя по всему, знал, что делает.

Я дышала короткими вдохами, стараясь не наклонять голову и вообще лишний раз не двигаться. После того как Аскольд погрузил руки в крапиву в изножье могилы, закрыв глаза и даже не поморщившись, мозг отказался анализировать увиденное. От меня как будто осталась одна оболочка, а сама я парила в высоте ночного неба, освободившись от боли, тошноты и страха. Холодно не было – по крайней мере, я больше не дрожала. Мне нравилось это новое ощущение невесомости. Оно скрадывало не только боль, но и все, что меня мучило последние месяцы: постоянный стресс от работы, страх, что не смогу заплатить за комнату, что однажды снова увижу Ледяное Озеро с жертвами Зимней Девы, что кто-то заметит меня возле могилы Тёмы…

– Не спать, не спать! – Аскольд с зажженной свечой присел передо мной на корточки и всмотрелся в лицо. Глаза у него были глубокие, как сама бездна. – Вам кажется, что вы парите где-то высоко и все проблемы отошли на второй план, верно?

Я не решилась кивнуть, чтобы не накликать новый приступ тошноты, поэтому просто моргнула.

– Это парит она, – он ткнул пальцем в землю, – а не вы. Вам нужно вернуться. Подумайте о чем-то, что держит вас здесь.

Наверняка где-то там, в невесомости, меня ждет Лестер. Он идиот, если думает, что я не скучаю. Знал бы он, сколько раз за эти два года я вспоминала его язвительный голос и манеру держаться, словно весь мир крутится вокруг него…

А еще там точно ждет Тёма. Интересно, что он скажет, когда мы встретимся? Наверняка обвинит во всех смертных грехах. Говорят, жертвы и после смерти не прощают своих убийц.

А сколько людей замерзли по моей вине насмерть? Последние две зимы выдались зверски холодными. Словно по чьей-то команде ровно первого декабря температура снижалась сразу с нуля до минус двадцати – да так и держалась всю зиму. Новостные каналы трубили об аномалиях, рассказывали о лопнувших трубах в квартирах, о домах, оставшихся без света, о детях, которым отменили школу. На Севере из-за обледенения дважды падали пассажирские самолеты, на улицах пачками замерзали бездомные…

– Вера, – донесся до меня далекий голос, – подумайте о том, кого любите. О своем детстве. О том, как вы здесь оказались.

Детство? Я чуть не рассмеялась, но уже не чувствовала лица. Он бы еще предложил вспомнить о маме. Или о папе – у него, кажется, второй ребенок уже родился.

Ребенок.

В голове возникла фотка, которую Ваня прислал год назад: высокий широкоплечий мужчина в кожаной куртке во дворе многоэтажки сидит на качелях и с величайшей осторожностью держит на руках румяную девочку в белом вязаном чепчике. То, с какой нежностью Антон смотрел на дочь, завораживало. Независимо от того, что случилось после этого снимка… Наверное, я хотела бы увидеть этот взгляд еще раз.

– Держите свечу. – Аскольд сунул мне в ослабевшие пальцы черную свечу и заставил их сомкнуть. – Сейчас вам может показаться, что часть вас отделилась и ушла. Постарайтесь отпустить с ней только плохое. Ничего из того, что вам дорого. Ясно?

Мне ничего не было ясно, но я снова моргнула.

– Закройте глаза.

Я закрыла. Он что-то зашептал и, поднявшись, обошел меня со спины. Возникло знакомое ощущение упругого тепла. Я рискнула глубоко вдохнуть. И еще раз. Что-то оторвалось от меня, растворяясь в морозном воздухе. В какой-то момент я подумала, что это и есть моя душа и она улетит, как воздушный шарик, и будет парить среди пушистых белых облаков…

– Не то, – пробормотал Аскольд. – Вы не слушаете.

Да что б он понимал.

Свободной рукой я наугад сгребла холодную земляную стружку под пальцами. Скоро начнутся заморозки – зима, может, теперь и похожа на мертвое изваяние, но осень живее всех живых, и Дарина как пить дать устроит заморозки еще до начала ноября. Нужно скорее высаживать тысячелистники.

– О чем вы думаете?

– О тысячелистниках, – буркнула я.

– Не то. Подумайте о своей силе.

– Нет у меня никакой силы.

– Об этом мы еще потолкуем.

– Я сказала, нет у меня никакой силы! – Я с силой впечатала кулак в крапиву. Жалящая боль отрезвила. Я распахнула глаза: свечи догорали по краям могилы, из-за туч показался огрызок луны и осветил одинокий город с домиками-надгробиями. Аскольд, заметно прихрамывая без трости, обошел меня и посветил фонариком туда, куда приземлился мой кулак. Несколько остроконечных листьев крапивы покрывала корка льда.

Нет, нет, нет! Я быстро накрыла крапиву ладонью, чувствуя под кожей холодную гладкость, но было поздно. Он уже это видел. Мы оба видели.

Какое-то время Аскольд молчал, задумчиво потирая свою наполовину седую бородку.

– Голова не болит? – наконец спросил он.

Прислушавшись к себе, я осторожно покачала головой.

Он забрал у меня огарок и затушил его указательным пальцем.

– Вот и замечательно. Описание силы пришлете мне до полуночи завтрашнего дня.

Снега не было всю зиму. Как и ветра, и дождя, и инея на остатках почерневших листьев. Только нечеловеческий холод, продержавшийся ровно три месяца.

Первое марта я ждала с надеждой и страхом. С надеждой – потому что все так устали от холода, что радовало любое движение к весне, даже календарное. Со страхом – потому что со дня на день Фрося должна была родить.

Я стояла в комнате Вани – сам Ваня, укрытый шерстяным покрывалом, лежал на раскладушке – и смотрела на застывшую за окном картинку. Неужели так теперь будет всегда? Разъяренная осень, невыносимо однообразная зима, весна, как глоток воздуха, и снова – мертвое лето?

– Ну что, проверила? – За спиной послышались мягкие перекатывающиеся шаги. – Ничего с ним, как видишь, не случилось.

Я неопределенно повела плечом. Возможно, Антон не заметил, но Ваня изменился. Дыхание его стало глубже и чаще, на щеках забрезжил румянец. В прошлый свой визит в начале зимы я заметила, как во сне у него пару раз дрогнул мизинец. Ваня постепенно оживал.

Антон встал рядом и тоже глянул в окно.

– Так будет всегда? – Я кивнула на неподвижные ветви за стеклом.

– Что ты имеешь в виду?

– Зима теперь всегда будет такой… странной?

– Без понятия.

– Но ты же столько лет был с Хельгой!

– Хельга не пыталась запихнуть свою силу в живого человека, а потом его прикончить, – отрезал Антон.

Я развернулась к нему. На губах застыла фраза о том, кто нанес Тёме тот последний удар. Но Антон продолжал смотреть на застывшую картинку за окном и сам казался чем-то вроде изваяния – холодный, чужой и бесстрастный.

– Я не знала, что это так закончится, – тихо сказала я.

Он хмыкнул:

– Спросить же не у кого было.

– Разве Смотрящие не для того существуют, чтобы не допустить подобного? Скоро ведь все поймут, что с зимой и летом что-то не так!

– Не лезь к ним лишний раз.

Антон отошел к раскладушке. Поправил одеяло на груди у Вани, пригладил его черные локоны с проблесками седины. Одет он был по-домашнему, в шаровары и футболку. Я вдруг поняла, что ни разу не спросила, чем он теперь занимается. Не похоже было, чтобы ходил на работу.