Воронцов нежно поглаживает меня по спине, успокаивая. Но я чувствую как он сам дрожит, чувствую как он переживает говоря все это.

– Когда ты пришла и сказала, что беременна, я не поверил. Вернее, не захотел ломать свои многолетние убеждения, не захотел переворачивать собственную голову. Проще было навесить на тебя миллион ярлыков: измена, подстава, ложь; чем поверить в свалившееся счастье. Тем утром я понял, что драк, хотел поговорить с тобой, хотел извиниться. Но ты сбежала.

– Я не смогла бы ещё раз услышать, что ты мне не веришь. Это окончательно размазало бы меня по асфальту. Меня и маленькую кроху, которая зародилась во мне. А я не могла допустить этого. Не могла, понимаешь?

– Прости меня, Вера, прости, если сможешь. Дай мне шанс. Один единственный. Я сделаю все, что скажешь. Просто позволь мне быть рядом. Разреши любить тебя, любить вас. Ты не пожалеешь, Вер. Я клянусь тебе.

– Не знаю. Вряд ли я смогу.

– Не сможешь? – Костя отклоняется назад. Смотрит на меня нахмурив брови. Выглядит сосредоточенным и через чур серьезным. Таким, как я его помню.

Но вот глаза у Воронцова уже совершенно другие. В них плещется теплота, в них присутствует нежность.

Мелкие морщины у внешних уголков мужских глаз стали глубже. В этих неглубоких бороздках будто пролегла горечь сожаления о потерянном времени.

Не знаю как объяснить Косте, что я чувствую, о чем думаю, за что переживаю в данный момент

Мои сердце и разум, в эту саму, минуту, боятся друг с другом. С каждым раундом этой битвы меня кидает из крайности в крайность.

Помня до сих пор, как было больно той ночью в больнице, как было страшно от мысли, что вот-вот потеряю ребенка, все мое нутро жаждет поставить жирную точку в отношениях с Костей. Чтоб больше никогда, ни за что на свете не испытать этих выжигающих чувств вновь.

Но затем на смену горькости и отчаянию перед глазами всплывают воспоминания счастья, где нам с Воронцовым было хорошо вместе. Как мы вместе веселились на гонках, как целовались в душе, как он спас меня от зазнавшегося мажора и тому подобное. На волнах счастливой эйфории жирная точка в сознании уже готова смениться на запятую.

А уж когда я вижу с какой теплотой Костя смотрит на Женьку, когда слышу с каким трепетом он с ней разговаривает – вообще готова убрать все знаки препинания между нами и мечтаю перевернуть больничный лист на другую, светлую, чистую страницу.

Снова сжимается сердце в груди. Боль никуда не исчезла.

Массирую пальцами ноющую грудную клетку, вывожу знак бесконечности на теле.

– Я буду честна с тобой, Кость, как и раньше. Я вряд ли смогу просто взять и согласиться на отношения. Без оглядки на прошлое, без упреков. Не смогу. Во всяком случае сейчас.

– Значит «нет»? Я тебя понял. Как скажешь.

Костя встает с плетёного диванчика, оставляя мня без своих горячи и таких крепких объятий. Подходит к детской коляске. Осторожно гладит спящую дочь по волосам.

А у меня мороз по коже. Не хочу быть одна. Не хочу вновь ощущать эту пустоту без него. Злюсь.

– Понял он все. Как же. – громче, чем надо я ворчу себе под нос.

– Ты о чем?

– Не важно.

– Ве-е-ра! Говори.

– Да как ты можешь утверждать, что понял меня, если я сама себя не понимаю? Мне хочется одновременно нежно обнять тебя и с остервенением придушить.

– Придушить?

– Ага. А потом взять и закопать твое бездыханное тело во-о-он под тем деревом. За то, что так быстро сдался. За все те ночи, когда я плакала от бессилия. За те часы, когда я боялась не справиться с маленькой Женькой на руках. За те месяцы, когда дочь не знала родного отца. За те несправедливые слова, тобою сказанные в прошлом. За боль, за обиду.

Мой раздраженный голос переходит на хрип. Слезы душат гортань. Выплеснуты слова лишают сил. Ноги становятся ватными, меня слегка пошатывает.

– Я злюсь на тебя, Кость, что сделал из меня тряпку. Несмотря на твою нелюбовь, невзирая на невзаимные чувства, все равно хочу, чтобы...

Вновь оказываюсь в крепких объятиях Воронцова. Отчаянно хватаюсь дрожащими пальцами за его футболку. В глазах все расплывается от избытка чувств.

Только не отпускай. Прошу, не отпускай.

Мокрым носом утыкаюсь в мужскую грудь и издаю измученный всхлип.

Моя рана прорвалась. Мои страхи обнажены. Чувства как оголенные провода.

Костя гладит меня по спине, по волосам.

– Кто тебе наплел эту чушь про не взаимность?

Поднимаю подбородок повыше, смотрю на Воронцова снизу вверх. Тону в его взгляде. Несмело пожимаю плечами и смущенно отвожу глаза в сторону.

– Я сама. – еле слышно отвечаю я и одновременно икаю. – Ой!

– Глупышка. – Костя целует меня в висок и опять прижимает к себе. – Моя любимая глупышка. Не приезжал бы я ежедневно, если б внутри все было ровно. Не игнорировал бы твои фырканья и отвороты, если бы в моей груди было наплевать. Не было бы никакой турбазы, Вер, если б я ничего к тебе не чувствовал.

– Ты для Женьки старался.

– Это ради вас. Не принижай себя, Вер. Трепет и нежность по отношению к дочери, никак не ущемляет и не принижает моей любви к тебе. И не смотри на меня так. Да, я люблю тебя, Литвинова Вера!

Бабочки в живот сделали дружный вздох и попадали в обморок. Если бы не крепкие руки Воронцова, то я бы приземлилась где-то рядом с крылатыми насекомыми.

Ущипните меня. Укусите. Пните.

Хочу удостовериться, что я точно сейчас не сплю. Кто-нибудь поверните таймер машины времени на пару минут назад. Хочу еще раз услышать все, что сказал Костя. Хочу запомнить этот момент. Хочу записать это признание в дневнике собственной памяти.

– Вера? Ау? Ты здесь еще?

– Прости. Я не расслышала. Можешь повторить все, что сказал после слов «не смотри на меня так»?

– Все ты слышала, врунишка.

– Тебе что жалко повторить, да? – смешно дую губы, изображая обиду вселенского масштаба.

– Ох и сложно с тобой будет, Вера Андреевна. Не знаю, смогу ли справиться с такой молодой строптивостью.

– Уже пасуешь, Воронцов? Тю. А еще совсем недавно, помнится, ты был готов на все ради нас.

– Сейчас я покажу тебе, на что готов в данную минуту. Пощады не жди, дерзкая.

Костя сильнее прижимается бедрами ко мне, давая прочувствовать животом всю твердость его намерений.

Он покрывает своими губами мой рот, не давая и слова против такого «аргумента» вставить. Подхватывает меня под ягодицы и поднимает вверх. Не оставляет и шанса отвертеться. Мне остается лишь покрепче обнять руками плечи любимого мужчины, а ноги скрестить на его талии.

– И я тебя люблю. – шепчу уткнувшись носом в его шею.

Это какое-то безумие. Мы сошли с ума. Едва наши рты соприкоснулись, то мы забыли обо всем на свете. Забыли где находимся, зачем мы здесь и почему.

Главное – это мы, наше единение. Главное – это язык наших тел. В каждом прикосновении, в каждом поглаживании, в каждом поцелуе столько невысказанного, столько необходимого, столько важного.

Через смелые жесты наполняем друг друга. Через сбитое дыхание воскрешаем друг друга. Через жаркие поцелуи говорим о взаимности.

Наши тела дрожат, и не только от страсти. Нам волнительно думать о будущем. Никто не может дать никаких гарантий, что мы будем вместе и до самой старости. Но именно сейчас мы хотим рискнуть. Хотим попробовать. Хотим начать жизнь с белой страницы, с нового абзаца.

Костя осторожно ступает на порог деревянного домика. Целует меня легонько в нос, а рукой тем временем за моей спиной пытается нащупать дверную ручку.

В груди пожар, в животе ураган. Не терпится слиться с этим мужчиной в одно целое. Но у нашей дочери, свои планы на этот счет.

– А-а-а-а! – кричит из коляски проснувшаяся Женя.

Мы с Воронцовым начинаем одновременно смеяться.

– Что ж. Вот и сказочке конец.

– Придется отложить показательное «выступление» до...

– До твоего возвращения из командировки. – Озадачив Костю, я быстро спрыгиваю с его рук на землю. – Да, все именно так, Воронцов. Под одно одеяло пойдем только после твоего приезда.