По широкому лбу Полипова катились капли пота, но он не решался стереть их, боялся теперь даже шевельнуться.

- Да-а, - вздохнул Лахновский обессиленно и тоскливо, глядя на его взмокший лоб, - всем этим мы умело пользовались. Но всего этого было мало. Мало...

- Да-а, - извлёк из себя слабый звук Лахновский. - Но мир, Пётр Петрович, в конечном счёте очень прост. Очень прост...

- Придёт день - война закончится, - продолжал он. - Видимо, русские войска всё же перейдут свою границу, вступят в Германию, займут Берлин. И страшно подумать - что будет с Европой? Но... вот говорят - нет худа без добра. Это так. Но и добра без худа нету. Самые могущественные страны мира - Америка и Англия - разве позволят коммунистической идеологии беспрепятственно расползтись по всей Европе? А? Разве позволят потерять Европу? А?

Полипов дважды как-то дёрнулся, будто каждый раз хотел встать, вскочить. Но не встал, а только что-то, промолвил невнятно.

- Что?! - яростно прокричал Лахновский.

- Я говорю... сделают, конечно, всё, чтоб не позволить.

- Дурак! - взревел старик, метнулся опять к портьере и, дойдя до неё, стремительно обернулся. - Дурак ты, но... правильно, всё сделают. Хотя что-то... какие-то страны мы, возможно, потеряем. Ну, например, Польшу. Чтобы дойти до Германии, надо перейти через всю Польшу, прежде всего, через Румынию. Да-с! А это значит, что на пути советских войск будут Венгрия, Чехословакия. И не знаю, какие ещё страны. И, войдя в них, русские установят там свои порядки, конечно. Это ты, Пётр Петрович, правильно сказал.

И хотя Полипов ничего такого не говорил, возражать не стал, сидел тихо и пришибленно, стараясь не смотреть теперь на сердитого старика.

- Это ты правильно, - повторил Лахновский и продолжал устало и раздраженно: - Америка и Англия не всегда будут на стороне России. Почему же сейчас на её стороне? Видимо, боятся, что, если падёт Россия, Англию Гитлер проглотит, как хохол галушку. Ну, а тогда с Америкой разговор будет крутой. И не устоять ей. Американцы какие вояки? Пьянствовать да с бабами развратничать - это умеют. А воевать? Нет. И океан их не загородит. Вот почему они покуда с Россией. Но падёт Германия - и они очнутся... Очнутся, Пётр Петрович! Другого обстоятельства быть не может. И не будет!

- Да, после войны мы будем действовать не спеша, с дальним и верным прицелом, - вернулся к прежней мысли Лахновский. - Всё очень просто в мире, говорю, всё очень просто. Нынешнее поколение не сломить... Что ж, мы возьмёмся за следующие. Понимаешь, Пётр Петрович? Полипов хотел сказать 'нет', но лишь беззвучно мотнул головой.

- Ах, Пётр Петрович, дорогой ты мой человек! - неожиданно тепло, как-то по-отечески, промолвил Лахновский. - Всё в мире, я же говорил, имеет обыкновение стареть. Дома, деревья, люди... Видишь, как мы постарели с тобой. Это закон, абсолютный закон природы. Сама земля стареет. Но она вечна. А люди умирают, на смену им приходят другие. В течение нескольких десятков лет одно поколение сменяется другим. Это-то хоть в состоянии понять?

- Ну и что же, что сменяются?

Лахновский недовольно поморщился от такой непонятливости и терпеливо продолжал ему растолковывать, как маленькому:

- Я ж тебе и объясняю... В этом веке нам уже не победить. Нынешнее поколение людей в России слишком фанатичное. До оголтелости. Войны обычно ослабляли любой народ, потому что, помимо физического истребления значительной части народа, вырывали его духовные корни, растаптывали и уничтожали самые главные основы его нравственности. Сжигая книги, уничтожая памятники истории, устраивая конюшни в музеях и храмах... Такую же цель преследует и Гитлер. Но слишком он многочислен, что ли, этот проклятый ваш советский народ... Или он какой-то особый и непонятный... И в результате войны он не слабеет, а становится сильнее, его фанатизм и вера в победу не уменьшаются, а всё увеличиваются. Гитлер не может этого понять, а если бы понял, как-то попытался бы выйти из войны. Значит, он обречён, и его империя, его тысячелетний рейх, накануне краха... Значит, надо действовать нам другим путём. Помнишь, конечно, Ленин ваш сказал когда-то: мы пойдём другим путём. Читал я где-то или в кино слышал... Что ж, хорошая фраза. Вот и мы дальше пойдём другим путём. Будем вырывать эти духовные корни большевизма, опошлять и уничтожать главные основы народной нравственности. Мы будем расшатывать, таким образом, поколение за поколением, выветривать этот ленинский фанатизм. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, будем всегда главную ставку делать на молодёжь, станем разлагать, развращать, растлевать её! - Сморщенные веки Лахновского быстро и часто задёргались, глаза сделались круглыми, в них заплескался, заполыхал яростный огонь, он начал говорить всё громче и громче, а под конец буквально закричал: - Да, развращать! Растлевать! Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов!

- Ну, допустим... - невольно произнёс Полипов, испуганный, ошеломлённый. - Только сделать это как?

- Как сделать? - проворчал Лахновский уже без прежнего гнева. Ярость его, мгновенно возникающая, так же мгновенно и утихала, словно уходила куда-то, как вода сквозь сито. Так случилось и на этот раз, и перед Полиповым стоял опять безобидный, будто и беспомощный, одряхлевший старик, устало опирающийся на свою трость. - Да, не легко это сделать, Пётр Петрович... А главное - не так скоро... невозможно быстро достичь этого. Десятки и десятки лет пройдут. Вот что жалко.

- Что? - промолвил Лахновский. - Думаешь: откуда у этого чёртова Лахновского такой фанатизм? И зачем ему? Подохнет ведь скоро, а вот, мол...

- Н-нет...

- Не ври, думаешь! - обрезал его Лахновский. - И это хорошо. Сам видишь - у них есть фанатики, и у нас есть. Ещё какие есть! Намного яростнее и непримиримее, чем я. Знай это. Запомни. Конечно, моя жизнь кончается. Ну что ж, другие будут продолжать наше дело. И рано или поздно они построят в России, во всех ваших советских республиках, совершенно новый мир... угодный всевышнему. Это случится тогда, когда все люди... или по крайней мере большинство из них станут похожими на тебя. Ведь ты, Пётр Петрович, не станешь же, не будешь с оружием в руках отстаивать старый коммунистический мир?

- Сейчас - борюсь, как видишь. - Полипов дёрнул плечом, на котором топорщился майорский погон.

- Ну, сейчас, - усмехнулся Лахновский. - Да и какой ты борец даже сейчас?... А потом, когда соответствующим образом будет подготовлен весь народ...

- Теория хороша, - усмехнулся Полипов, начав опять смелеть. - Легко сказать - весь народ. А как, ещё раз спрашиваю, это сделать вам? У партии... коммунистов гигантский идеологический, пропагандистский аппарат. Он что, бездействовать будет? Сотни и тысячи газет и журналов. Радио. Кино. Литература. Всё это вы берёте в расчёт?

- Берём, - кивнул Лахновский.

- Советский Союз экономически был перед войной слабее Германии. Меньше, значит, было танков, самолётов, пушек. И всего прочего. Да и сейчас, может быть... Впрочем, сейчас - не знаю. Но пресса... идеологический аппарат сделал главное - воспитал, разжёг до предела то, что вы называете фанатизмом... а другими словами - патриотизм к своей земле, гордость за свой народ, за его прошлое и настоящее, воспитал небывалое чувство интернационализма, любви и уважения народов друг к другу, привил небывалую веру в партию коммунистов... И в конечном счёте - веру в победу, - говорил Полипов, сам удивляясь, что говорит это. Но, начав, остановиться уже не мог, чувствовал, что теперь ему необходимо до конца высказать свою мысль. - И вы видите - народ захлёбывается в своей этой гордости, в своей преданности и патриотизме, в вере и любви. Этим и объясняются все победы на фронте... все дела в тылу. Солдаты, словно осатанелые, идут в бой, не задумываясь о гибели! На заводах, на фабриках люди по двадцать часов в сутки стоят у станков! И женщины стоят, и дети! В селе люди живут на картошке, на крапиве - всё, до последнего килограмма мяса, до последнего литра молока, до последнего зерна, отдают фронту. Все, даже самые дряхлые, беспомощные старики и старухи, выползли сейчас в поле, дёргают сорняки на посевах. Вот как их воспитали! И это... всё это вы хотите поломать, уничтожить, выветрить? -