Весеннее солнце заливает ярким светом наш московский дворик и в мои шесть окружающий мир кажется прекрасным. Вадик и я играем в салки. Я бегу со всех ног. Его дыхание у меня за спиной. Я прибавляю скорость. Почти лечу. До сих пор к моей радости, – а у Вадика мне еще ни разу не удавалось выиграть, – он не может меня догнать. Вдруг, не заметив камня, я спотыкаюсь и падаю на асфальт. Воспользовавшись моим поражением, Вадик дотрагивается до меня ладошкой и с криком «осалил» отбегает в сторону. Мне больно вдвойне: и от разбитых в кровь коленок, и от проигрыша в такой важной игре. Но больше всего – от неожиданности. От обиды я готова зареветь, но передо мной возникает отец, до этого сидевший на скамейке и наблюдающий за нами. Он поднимает меня и ставит на ноги. Я вижу разорванные колготки, кровь на разбитых коленках и несносного Вадика, показывающего мне язык. Поднимаю полные слез глаза на папу, надеясь на сочувствие, но он спокойно говорит:

– Твое имя Виктория переводится как победа. Девочки с таким именем должны побеждать.

– Он никогда не догнал бы меня, если бы я не споткнулась, – обиженно говорю я, пиная камень.

Соседка, проходящая мимо нас с дочерью, моей ровесницей, показывает ей на меня и говорит:

– Посмотри, какая Вика молодец! Упала и не плачет. А ты все время ревешь!

– Значит, ей можно плакать, а мне нет? – неуверенно спрашиваю я папу.

Папа улыбается и берет меня за руку.

– Ты много раз будешь падать. Учись не обращать внимания на разбитые коленки. Старайся победить.

Из его слов я понимаю, что сейчас должна доказать, что бегаю быстрее, чем какой— то мальчишка из нашего двора.

– Давай еще раз наперегонки, – предлагаю я спрятавшемуся за деревом Вадику. – Тот раз не считается, я споткнулась.

Он ухмыляется и смотрит на мои разбитые коленки.

– Мне, ну нисколечко, не больно! – уверяю его я. – Давай! Или… ты боишься?

– Я боюсь?! Ладно, – соглашается Вадик. – Наперегонки до того дерева. Раз! Два! «Три!» —считает он.

Мы несемся вперед. Сначала мой дружок обгоняет меня, но я не сдаюсь. Я должна выиграть! Кровь стучит в висках. Ветер бьет в лицо. Но я вырываюсь вперед и первой касаюсь дерева.

– Папа! Папа! Ты видел?! Я победила! – кричу я на весь двор от радости, замечая, как посрамленный Вадик ретируется со двора, а соседская девчонка смотрит на меня с завистью и восхищением.

Конечно, тогда я не полностью поняла, что пытался внушить мне отец. Но тот восторг от детской победы я запомнила на всю жизнь. С тех пор я всегда стараюсь выиграть, и для меня безразлично, идет ли речь о чем-то важном или об игре в дурачка.

Мое детство можно назвать счастливым. Я выросла в дружной семье: мои родители, как мне тогда казалось, любили друг друга и баловали меня. Мне позволяли все или почти все в разумных пределах. Моя жизнь не была насыщена запретами вроде «не ходи туда» и «не делай этого». Я никогда не испытывала страха перед наказанием. Дома было весело и моим друзьям нравилось приходить ко мне в гости.

Я родилась и выросла в Москве. Мы жили на седьмом этаже старинного дома по Новодевичьему проезду. Из окон нашей четырехкомнатной квартиры открывался вид на Новодевичий монастырь и пруд.

Моя мама – известная пианистка. Ей я обязана пониманием чудесного мира классической музыки. Мое детство прошло под мелодии замечательных композиторов: Баха и Бетховена, Чайковского и Шопена. Мне повезло, я слушала их часами, когда мама готовилась к концертам. Огромный черный рояль стоял в просторной гостиной, и я любила, устроившись в кресле, наблюдать, как мамины изящные пальцы порхают над клавишами, унося меня в мир грез, где я была самой лучшей, самой смелой и самой красивой.

Профессию отца я назвала бы экзотической. Ученый-зоолог. Он не вылезал из командировок, изучая мир диких животных. Когда он был в отъезде, я ужасно скучала по нему и с нетерпением ждала его рассказов.

Мои родители были абсолютно разными, как внешне, так и внутренне. Мама предпочитала классический стиль в одежде и строгую прическу, отец всегда и всюду ходил в джинсах, а его кудрявые волосы в беспорядке падали на плечи, нуждаясь то в стрижке, то в обычном гребне. Одна обожала «выходы в свет», другой предпочитал пикники на природе с друзьями.

Папа относился к маме как к королеве, и это, конечно, ей льстило. Да и держалась она, как важная особа, начиная от поворота головы и царственной осанки до полного нежелания обременять себя хозяйственными делами. Когда папа уезжал – а он был прекрасным кулинаром – к нам приходила соседка, которая готовила и убирала. Я не любила ее стряпню, поэтому рано начала экспериментировать у плиты сама. А мама, сидя на табурете с прямой спиной и легкой улыбкой, ела мои подгоревшие – я все время «висела» на телефоне, – и слишком острые, приправленные папины экзотическими специями, – кулинарные художества. Надо отдать маме должное: она ни разу не скривилась и всегда хвалила меня.

Отец считал меня способной, был уверен, что меня ждет прекрасное будущее и всячески поддерживал мою самостоятельность. Он учил меня думать, искать нестандартные решения. Мы вместе занимались спортом, плавали, он научил меня водить машину и мотоцикл. Отец всегда говорил, что трудно предугадать, какие навыки и умения пригодятся в жизни, поэтому призывал меня учиться всему. Он и сам постоянно что-то изучал, читал, посещал всевозможные лекции и выписывал множество журналов. Папа говорил и читал на пяти языках, четыре из которых выучил самостоятельно. Я с раннего детства занималась в различных кружках и студиях: фигурное катание, бальные танцы, курсы скорочтения и французского языка. Моя жизнь была интересной и насыщенной.

Во дворе у нас была замечательная компания: пять девочек и трое мальчишек и при первой возможности я убегала гулять.

Позже, лет в четырнадцать, мы начали играть в «любовь». Ольга, моя лучшая подружка, и я гордо отправлялись на прогулку, где нас поджидали те же мальчики, с которыми мы пару лет назад играли в казаки-разбойники, а также их старшие братья. С кем только я не крутила романы, отвергая одноклассников, предпочитала встречаться с теми, кто уже закончил школу.

Какое удовольствие мне доставляло мучить поклонников: ставить на колени за малейшую провинность и расстраивать из-за пустяков. Особенно мне нравился момент расставания. Я надевала красивое платье, делала взрослую прическу и макияж, и когда мой кавалер, говорил, что сегодня я особенно великолепна, объявляла, что это наш последний вечер. Поклонник, ошарашенный от моей жестокости – бедняга вообразил, что я разоделась ради того, чтобы ему понравиться – умолял не покидать его, но я, входя в роль, гордо уходила, предвкушая огромное удовольствие от того, что расскажу об этом подружкам и услышу завистливое: «Ты меняешь парней, как перчатки».

В тот день – по-весеннему теплый и солнечный – я возвращалась домой из школы. От нехорошего предчувствия сердце тоскливо сжималось. В кустах весело чирикали взъерошенные воробьи, на асфальте перед домом две девочки в белых гольфах прыгали в классики. Пожалев о том, что выросла из детских забав, я поднялась пешком на седьмой этаж и нажала кнопку звонка. Дверь открыла мама. Против обыкновения, она встретила меня без улыбки, словно чужую.

– Ты как раз вовремя, – сказала она, не глядя мне в глаза. – Нам нужно поговорить.

Бросив в угол школьную потрепанную сумку, я прошлепала босиком на кухню. На своем месте у окна сидел папа, показавшийся мне непривычно грустным.

– Привет! – я чмокнула его в щеку.

– Мама должна тебе кое-что рассказать, а я пройдусь, чтобы вам не мешать, – быстро сказал он, пряча глаза.

Я опустилась на краешек стула.