– Что происходит?

– Война, – безразлично ответил Лев Иванович. – Призракам скучно.

– Почему же они не уходят в загробный мир?

– Так кто ж по своей воле уйдет из Питера? К нему всей душой прикипаешь.

– Но почему война? Что им делить?

– Если в жизни нет ни капли смысла и логики, то откуда им взяться в смерти?

Льва Семеновича повалили на лед и занесли над ним огромный, весь в царапинах, меч.

– Мы в домике, – прокричал Лев Иванович и оттолкнул мечника. – Нет, дружище, по мосту опасно, но по льду очень уж неприятно. Идемте.

Оба Льва поднялись к мосту.

Лев Семенович вдруг почувствовал неприятный холодок у голых щиколоток.

– Если будет сдувать, держитесь за перила. И губы не облизывайте, и не дышите глубоко – иначе окончательно смерть, – сказал Лев Иванович.

И они пошли по мосту.

Сначала было просто неприятно. Потом стало холодно. Лев Семенович почувствовал, что он в тонкой пижаме и в тапочках на босую ногу и что больше не может игнорировать этот факт.

Когда он замерз так, что хотелось плакать, подул ветер.

Ветер был злым и голодным. Льву Семеновичу стало больно, жгуче и ужасно обидно. Он понял, что идет на месте, поэтому взялся за перила, чтобы хоть немного продвигаться вперед.

Вокруг ничего не было видно. Его полупрозрачные глаза будто остекленели. Дышать не получалось. Губы стали похожи на вздыбленные в ледоход льдины. Лев Семенович закрыл лицо ладонью, но ее обожгло так, что стало больно шевелить пальцами.

Когда Лев Семенович понял, что окончательно умрет на мосту, теплая рука выдернула его на тротуар.

– Вам, мертвым, такое нельзя. Это и живым-то зимой не очень рекомендуется. – Лев Иванович встал. – Ну, пойдемте, а то утро скоро.

Они прошли мимо Новой Голландии, прошли через один двор, потом через второй и еще через скрипучую калитку третьего.

Лев Семенович начал согреваться и возвращаться к своей призрачной, но вполне приятной жизни. Свет в редких окнах привлекал его необычайно.

– Пришли, – сказал Лев Иванович.

Лев Семенович оторвался от окон и увидел паб. Прямо в центре небольшого двора-колодца.

За стойкой была красивая девушка, но как только она увидела Льва Ивановича, то голова ее превратилась в львиную.

– Кто разрешил тебе покидать пост, сторож?

– Вот. – Лев Иванович подтолкнул Льва Семеновича вперед. – Нашел разгадку. Он Лев, но не лев. Живой, но не живой. Ходит, но с места не сдвигается.

Девушка со львиной головой обратно стала просто красивой девушкой. Хотя и потеряла при этом часть своего незримого очарования.

Она хмыкнула и дважды обошла Льва Семеновича.

– И правда. Вот уж не думала, что так бывает. И что же, хотите быть львами, зубастыми и гривастыми? И сторожить Петербург вечно?

– Я очень хочу, – сказал Лев Иванович, – и давно.

– Об этом я наслышана. А что же другой Лев?

– Даже не знаю, – признался Лев Семенович.

– Ну сколько вы проживете человеком? Несчастный век?

– У меня Валентина Сергеевна. Не хотелось бы ее оставлять.

– Вы, Лев Семенович, уже умерли. Но так не хотите этого, что гуляете по Петербургу практически в неглиже.

– А можно хоть немного отсрочить? Хочется с супругой еще пожить. А потом уж можно и львом. Потом мне безразлично.

Девушка подняла бровь.

– Договор.

На рассвете Лев Семенович зашел в свою квартиру. Положил ключи в ключи, поставил тапочки в тапочки. Присел на краешек кровати, чтобы рассмотреть Валентину Сергеевну в первых лучах солнца.

Утром Лев Семенович проснулся от запаха жареной картошки.

– Левушка, просыпайся! Ты так всю жизнь проспишь.

Как бы крепко ни держал Лев Семенович руку Валентины Сергеевны, через семь лет, в среду, она тихо умерла. После похорон Лев Семенович зашел домой, полил цветы, проверил, что справочники стоят строго по алфавиту, и погладил фотографию супруги.

Лев Семенович вышел из дома и больше никогда туда не вернулся. Он пришел на кладбище, поздоровался со Львом Ивановичем и лег у могилы супруги.

– Идите, я теперь здесь посторожу.

Лев Семенович сложил тяжелую каменную башку на лапы и уснул.

Кот уснул.

Макс шел по городу, здороваясь со всеми знакомыми львами и мостами. Он дал имя каждому, понимая их суть и характер. Львы были благодарны. С мостами дело обстояло сложнее. Иногда они обижались, ведь Максим не знал их настоящих названий. Поэтому, когда пьяные туристы спрашивали, где находится обозначенный мост, Макс просто врал, что не местный. Хотя по его небрежной манере носить пальто и броги можно было заподозрить иное.

Макс зашел в магазин обатониться – так он называл покупку длинного французского багета. В бакалейном отделе взял вдобавок банку шпрот и отправился к кассе. Там его встретила женщина с волосами, похожими на сладкую вату, и с морковного цвета помадой.

Максим трепетно относился к именам. Он всегда читал, что написано на бейджах, и строго исходя из этого обращался к людям.

– Добрый день, Татьяна.

– Пакет нужен? – Она пикнула шпротами и, повздыхав, принялась вводить код батона.

– Нет. – Он положил банку шпрот во внутренний карман.

– Наличными или по карте?

– Татьяна, мне кажется – или на прошлой неделе вас звали Ольга?

– Чего?

Макс указал на ее мягко поникшую грудь.

– А, это. Да какой попался, тот и взяла. Не все ли равно?

– Как же я смогу отблагодарить вас, не зная имени?

– Да никак, зато и жалобу не накатаешь. – Кассирша грустно улыбнулась.

– Как вас зовут, Татьяна?

– Рая я.

– Спасибо вам, Рая.

По дороге домой Макс встретил девушку, которая выгуливала огромного черного дога. Каким бы путем Максим ни возвращался, они всегда пересекались на тротуаре возле ямы. Яму Макс звал Пранаямой, потому что она была похожа на вдох земли. А вот как звали девушку, Макс не знал. Она всегда была в наушниках, и он не смел нарушать ее покой.

По вечерам Макс писал. Он относится к литературе как к сожительнице, с которой останется до конца дней. Романтики Максим давно не ждал.

Но, несмотря на это, текст любил его. Любил за внимание к деталям. За бережливость и за точность имен. Ведь, даже садясь писать копеечные отзывы для интим-салона, Макс во всех подробностях представлял людей, чьими голосами будет говорить.

Прежде всего он придумывал имя и возраст. Сразу понимал, женщина это будет или мужчина. Потом возникали особенности речи, сначала устной, а потом и письменной – мягкие окончания, неправильные ударения, дурацкие фразочки, запятые после пробела, – все то, что за годы нарастало на человека и делало его живым. Вслед за этим становилась ясна история. Она проступала в темной комнате Макса, как изображение на фотобумаге. Оставалось только развесить фотографии сушиться, выслушать придуманного человека и записать его гневные, забавные или полные тоски комментарии.

Ближе к ночи позвонил Павлик и позвал кутить. Максиму кутить не хотелось, но и писать про виды латекса было тошно. Поэтому он взял длинный французский батон и, будто вооружившись шпагой, пошел к мостам.

Макс прошел по булыжной мостовой, которую звал Мурашкина, и сел на парапет у воды. Он задумчиво жевал, наблюдая за неподвижностью моста. Из реки показалась русалка. Ее кожа походила на внутренности картофельных очистков. Волосы были как длинная линялая мишура, совсем не то что у русалки из мультфильма. К губам прилипла чешуйка.