На этой войне, к сожаленью, частенько возникают ситуации, когда происходит стрельба по своим. То летуны сбросят ФАБы не туда или НУРСы прилетят прямиком по схрону с разведчиками, то хвост колонны выступит в бой с головой колонны, то сонные или сменённые дозорные обстреляют возвращающихся с боевого выхода разведчиков из соседнего подразделения, а уж сколько раз арта своих же накрывала и не перечесть.

А что поделать если форма практически одинаковая, а порой прям идентичная, техника на семьдесят процентов тоже одинаковая – общее наследие СССР, да и хари у всех одинаковые – славянские и постсоветские. Незначительное отличие в виде опознавательных намоток на рукавах, шлемах, штанинах и разгрузках, а наших – белые и красные, у укропов – синие, желтые и зеленые. А в горячке боя или на адреналине, сперва стреляешь в силуэт двигающихся со стороны врага и только потом рассматриваешь какого цвета у них опозновалки.

Техника тоже зачастую не то, что похожая, а одинаковая. Танки, БТРы, БМП, САУ, «буханки», «мотолыги» – как братья близнецы, отличия лишь в намалёванных белой краской символах. У нас – Z, 0, V, треугольники и квадраты, у укропов – чаще всего кресты, из-за чего их за глаза и кличут – немцами или фрицами.

Это дедам в Великую войну хорошо было – у немцев своя форма, у русских своя, да и немецкий танк от советского всегда отличишь. А у нас не СВО – а какая-то «зеркальная» война, когда воюешь не заклятым врагом, а вроде как со своим отражением в зеркале.

Хотя надо отметить, что все из той книги, которую где-то смародерил Бамут с мемуарами советского генерала-летуна, я с удивлением узнал, что первым самолетом, сбитым советским асом Александром Покрышкиным, оказался не германский истребитель, а отечественный Су-2. Атака была произведена в первый день Великой Отечественной войны в одной из зон вторжения немецких войск. Дело в том, что советские летчики не были ознакомлены с внешним видом ранее засекреченных моделей, и атаковавший против солнца Су-2 Покрышкин не сумел вовремя разглядеть красную звезду на камуфляжной раскраске бомбардировщика. Его пилот выжил, но штурман погиб. Через два дня над Москвой средствами ПВО была обстреляна уже группа нераспознанных советских бомбардировщиков, возвращавшихся с боевого вылета. Это была первая воздушная тревога в столице СССР с начала войны.

Так что дедам тоже приходилось несладко. Война – это не только штыковые атаки вперед, под крики «Ура!», это еще суматоха, неразбериха, бардак и беспорядок.

С Коком пропала связь, я пробовал его вызвать, но он не отвечал. Последнее, что успел заметить – Кок заползает в окоп, где в боковой нише, за деревянной перегородкой стоял на станке АГС-17. Потом рядом с окопом взорвался ВОГ, потом еще один и связь со Степановым пропала.

– Ветер? Ветер! – вызвал я небольшой внешний опорник. – Прекратить стрельбу! Дальше навесь, дальше говорю, по Коку попали.

– Я вообще не стрелял, мы перезаряжаемся.

Значит это не свои, значит это противник захерячил Кока! Едрить-колотить!

– Твою ж мать, – выругался я. – Хули так медленно?! Кока там основательно прижали. Дай выстрел!

Метрах в двадцати от окопа Кока возникло белое облачко – след попадания ВОГа.

– Давай дальше метров на сорок! – приказал я в динамик рации.

Вновь вспыхнуло облачко белого дыма. Взрыв 40мм гранаты не особо-то и эпичный, пукнуло белым дымом, рассыпало вокруг себя веер мелких осколков – вот и все спецэффекты.

– Туда и бей! Прижми гадов, пока мы «самовары» развернем!

Следующий взрыв гранаты я не успел отследить, потому что она легла за пределами зоны досягаемости оптики камеры, которая следила за тем сектором, где находился Кок. Всего таких камер, которые прикрывали различные направления и подступы к нашей «крепости» было больше двадцати штук. Камера, следившая за направлением куда ушла группа Бамута контролировала самый дальний подступ.

– Джокер, бля, где «птичка»?! – крикнул я. – Едрить тебя в шевелюру! Быстрее, быстрее!!!

– Ща, ща, пять сек, – бубнил Джокер. – Есть, есть! Переключаю на тебя картинку.

– Ага, принял, – хмыкнул я. – Ниже опусти.

Картинка, передаваемая с камеры «матраса», показала всю «картину маслом»: два укропа в «кикиморах», один – «200», второй – «триста» пытается перетянуть простреленную ногу. Судя по вялым движениям и по вывернутой под неестественным углом второй ноги, этот подранок, уже не жилец.

Самое интересное было метрах в ста от окопа Кока – там явно кучковалась группа чубатых числом не менее пяти – семи штук.

Твою-жжжь мать, как мы так обосрались?! К нам практически вплотную подошла вражеская ДРГ числом чуть ли не в стрелковое отделение! Как?! Как мы могли так обложатся?

– Пых! – вызвал я старшего минометчиков. – Ставь 82-ые «самовары», будем укропов отрезать.

– Ща сделаем, – крикнул в ответ старшина Пыхов, – ща мы этих красавцев размотаем. Басота тащи два миномета наверх! – задорно заорал. Пых, обращаясь к своим подчиненным.

– Кок! Кок! – вновь попробовал я вызвать повара Степанова, но рация молчала. Так и не докричавшись до Кока я вызвал Бамута: – Бамут! Зайди на вторую точку – «к сосне», рыбу надо собрать.

– Плюс, – отозвался Семен.

Кричать в эфире прямым текстом приказы я не хотел, противник не просто может слушать нас, а гарантированно слушает нас, по крайней мере из этих принципов надо всегда исходить при проведение боевой операции и переговорах в радиоэфире. Даже защищенные, цифровые радиостанции и те при желании и наличие соответствующего оборудования можно прослушать, а с учетом того, что мы сейчас активно пользуем трофейные рации, то можно со сто процентной гарантией утверждать, что противник слушает наши переговоры. Чтобы избежать прослушки можно вести переговоры загодя оговоренным шифром либо переговариваться на неизвестном противнику языке, к примеру – тувинском или калмыкском. Но у нас в батальоне сейчас не было двух тувинцев или калмыков. Из тех, кто владел другим языком кроме русского, я и Глобус – могли вести переговоры между собой на французском и английском, но эти два языка легко переводились любым онлайн-переводчиком. Еще был в отряде освобожденный из плена российский боец – Ашот Маникян, по национальности он был армянин и соответственно знал армянский и немного турецкий, но кроме него никто не знал этих языков. Короче, вариантов чтобы защититься от прослушки практически не было, потому что шифрами в радиоэфире можно разговаривать только если ситуация, которую обсуждаем типичная и оговорённая заранее, а если как сейчас – стресс и переполох, то как не крути, а будешь орать прямым текстом вперемешку с матом.

Поскольку с Бамутом и Пестиком мы давно работали в одной группе, то у нас сложился собственный «птичий» язык для общения в эфире. Семен прекрасно понял, что я хотел, чтобы он зашел в тыл к украинской ДРГ и попытался взять противника живьем.

Единственная надежда на надежную, защищенную связь на передовой – это связь с помощью «тапка» или как его правильно называют – ТА-57, что означает Телефонный Аппарат образца 1957 года. Аппарат хоть и морально устаревших, проводной, но, во-первых, он довольно всеяден в отношении элементов питания, а во-вторых, вечен, как все сделанное в СССР до перестройки. Было ещё и, в-третьих. В отличие от карманных раций, «тапок» можно было прослушать, только физически подключившись к проводу. На захваченном опорнике нашлось два десятка ТА-57 и километр провода в катушках. Все внешние посты наблюдения, капониры и огневые точки были связаны между собой с помощью проводных полевых телефонов.

– Пых! – крикнул я. – «Тапок» не забудь, по нему связь держать будем.

– Принял, – так же криком отозвался старшина Пыхов. – Мы готовы! Даю пристрелочный.

Я глянул в экран монитора. Группа украинских вояк довольно сноровисто и шустро отползала назад к себе в тыл. Все облачены в лохматые «кикиморы», расцветка которых соответствует сезону. Камера дрона видит противника только благодаря тому, что он движется, а если сейчас укропы замрут, то превратятся в размытые, неприметные холмики, кочки с складки.