Решил мальчик проверить волшебное средство, вышел из кузницы и помазал сломанную осину – и исцелилось Дерево, распрямило стройный ствол, распушило ветви и стало крепче и краше прежнего. Помазал мальчик расколотый камень – и срослись куски, потер рассекшиеся скалы – и сошлись половины.

Принес он отцу целительную мазь, отдал в руки и сказал:

– Удалось мне это зелье – лечит оно даже камни. Старик попробовал мазь на язык и нашел средство годным. Натерев Вяйнемёйнену зельем рану, вытянул колдовской старик из тела песнопевца все боли и запер их обратно в ту страшную гору, из которой выходят болезни, – и ушла послушно боль внутрь утеса. Нога же Вяйнемёйнена стала крепче прежнего, исцелившись и внутри, и снаружи, так что никаких следов не осталось на месте страшной раны. И возрадовался мудрый певец, и заказал грядущим народам не делать на спор ни лодок, ни иного дела и не хвалиться будущей работой, ибо только великий Укко конец всем начинаниям дарует, а без него и герои слабы, и руки сильного – немощны.

От старика-знахаря погнал Вяйнемёйнен коня прямиком в Калевалу – только мелькали вдоль дороги деревья, – и ничего уже с ним по пути не случалось. По полям и болотам, по холмам и лесам мчались, скрипя полозьями, сани, а когда подъехал вещий певец к пределам родимой Вяйнёлы, к границам Осмо, то возрадовался и сказал такие слова:

– Пусть растерзает волк сонливого лапландца! Пусть приберет чума Йоукахайнена! Говорил он, что никогда не вернуться мне живым в долины Калевалы, но не вышло по его!

От радости искусно запел Вяйнемёйнен дивную руну и напел золотую ель на краю Вяйнёлы. Подняла она вершину к небу, подперла тучи и распустила золотые ветви. Пел, заклиная светила, старец, и спускался месяц на верхушку, и сходила небесная Медведица на ветви… Но недолгой была радость Вяйнемёйнена: чем дальше заезжал он в родные земли, тем тяжелее становилось у него на сердце и тем ниже склонялась его голова, ибо обещал он за свою свободу послать в угрюмую Похьолу славного Ильмаринена.

У кузницы знаменитого мастера, откуда раздавались тяжкие удары молота, остановил песнопевец узорчатые сани. Увидя старца, спросил Ильмаринен:

– Где, Вяйнемёйнен, пропадал ты так долго?

– Был я в Похьоле, – ответил Вяйнемёйнен, – в полночной Сариоле – жил средь лапландских чародеев.

– Что же ты видел там, мудрый старец, – спросил кузнец, – и как удалось тебе вернуться?

– Видел я на холодном севере девицу, – сказал Вяйнемёйнен, – краше она самой красоты, а женихов не ищет и мужа не выбирает. Пол-Похьолы суровой славит эту девицу: краса ее, как лунный свет, как солнце, она сияет, даже звезды небесные с ней не спорят – только взглянешь на ее косы и все на свете забываешь. Слушай, Ильмаринен! Если поедешь ты в Похьолу и выкуешь мельницу Сампо, что будет молоть и муку, и соль, и деньги, если украсишь ее пеструю крышку, то в награду за работу отдадут тебе эту красавицу в жены.

Насторожился Ильмаринен:

– Уж не обещал ли ты меня в туманную Сариолу, чтобы самого себя оттуда вызволить?! Нет, Вяйнемёйнен, не пойду я в Похьолу – героев там ждет погибель, славных мужей там смертью встречают.

Понял вещий старец, что не обойтись ему без хитрости, и завел лукавую речь:

– Видел я и другое чудо: выросла на краю Калевалы золотая ель, какой никогда не бывало прежде, – подпирает она собою тучи, с вершины ее светит месяц, а на ветвях лежит Медведица.

– Нет на свете такого чуда, – сказала Ильмаринен. – Мне ли не знать, чему дивиться в Калевале, но не встречал я здесь золотой ели. Неужто мне глазам не верить?

– Раз слова моего недостаточно, – сказал мудрый старик, – так пойдем туда – сам увидишь: правда это или пустые россказни!

Пошли они на рубежи Осмо – туда, где напел Вяйнемёйнен золотую ель и где зачаровал светила. Увидел кузнец небывалое диво, и никак ему не налюбоваться сиянием дерева, месяцем в верхушке, небесной Медведицей на ветвях.

– Если и теперь не веришь, – схитрил Вяйнемёйнен, – полезай наверх да сними Медведицу и месяц – уж руки твои тебя не обманут!

Так Ильмаринен и сделал – полез на ель под небеса, чтобы снять с ветвей светила, руками пощупать диво, а золотое дерево тихонько над ним потешается:

– Эх, герой – простая душа! Эх, богатырь несмышленый! Как дитя неразумное, полез ты наверх, чтобы пощупать призрачный месяц, чтобы в руки взять отблеск созвездия!

А Вяйнемёйнен тем временем, дабы разбудить бурю и всколыхнуть воздух, запел могучую песню, прося ветер умчать Ильмаринена на своей лодке в Похьолу, в зябкую страну тумана. И зашумела страшно буря, разорвала воздух, подхватила Ильмаринена и по дороге ветра, по голубой воздушной стезе, помчала его в сумрачную Сариолу.

Прямо во двор хозяйки Похьолы принес кузнеца ветер, да так неслышно, что даже косматые псы не забрехали. В то время Лоухи как раз во дворе стояла – удивилась она гостю и говорит:

– Из каких ты будешь героев, если ходишь путем ветров, по дорогам воздушных саней, так что и собаки тебя не чуют?

– Не затем я пришел сюда, – достойно ответил кузнец, – чтобы у чужих ворот затевать с собаками свару.

– А не слыхал ли ты, чужеземец, – спросила богатыря редкозубая старуха, – об искусном мастере Ильмаринене? Давно мы его здесь ожидаем – обещан он нам, чтобы выковать Сампо.

– Знаком я с этим кузнецом, – усмехнулся горько пришелец. – Я и есть Ильмаринен, тот самый искусный мастер.

Мигом порскнула старуха Лоухи в горницу и велела своей дочери, что была остальных прекрасней, нарядиться в самое лучшее платье, повесить на грудь жемчуга, а в уши – серьги, положить румяна на щеки и смочить глаза отваром для томного блеска – ведь прибыл в Сариолу знаменитый Ильмаринен, чтобы выковать изобильное Сампо, раскрутить его пеструю крышку! Выбрала дочь Похьолы, краса земли и моря, в кладовой лучшие наряды, застегнула медные застежки, перевязала золотой пояс и вошла в горницу: стройна она и гибка, глаза огнем мерцают, на щеках – алый румянец, на груди – жемчуга и злато, а в косы вплетены серебряные нити. Ввела в дом старуха Лоухи и кузнеца Ильмаринена – залюбовался он красавицей, никак не оторвать ему от нее глаз, и позабыл вовсе обиду на лукавство Вяйнемёйнена.

Накормила хозяйка Похьолы гостя досыта, напоила вдоволь – угостила всем, что было в доме самого лучшего, а потом сказала:

– Ну что, Ильмаринен, великий кузнец? Если сумеешь ты сделать Сампо из лебяжьего пуха, молока нетели, овечьей шерсти и ячменного зерна, то получишь в награду за работу мою красавицу-дочь.

– Отчего же не выковать Сампо? – сказал в ответ Ильмаринен. – Делал я дела и труднее.

Попросил Ильмаринен старуху Лоухи отвести его в кузницу, к горну и наковальне, но не оказалось у хозяйки Похьолы кузницы, не устроены у нее мехи и наковальня. Другой бы развел руками, но не привык отступать от слова славный кузнец, сковавший кровлю воздуха, – пошел он искать в мрачных просторах Похьолы место, где поставить свою наковальню. Долго ходил он по стылым землям, пока не увидел пригодный утес, удобный для кузни, – там и велел Ильмаринен рабам Лоухи обустроить горнило и мехи. Вскоре выросла на утесе новая кузница. Зажег в ней Ильмаринен огонь и бросил в пламенное горнило лебяжий пух, молоко нетельной коровы, шерсть летней овцы да ячменное зерно – рабам же Лоухи велел без устали раздувать мехами жар.

День и ночь без отдыха качали рабы мехи – в камень ушли их пятки, на руках наросли мозоли. Спустя трое суток заглянул Ильмаринен в пылающее горнило и увидел, что вышел из огня дивный лук с золотыми дугами и серебряными навершиями; всем он был хорош, но глубже смотрели глаза Ильмаринена, и открывался им сокровенный нрав его творений: имел лук дурное свойство – каждый день приносить себе жертву, не мог удержаться от убийства. Такому луку не обрадовался мастер: разломил его надвое и бросил обратно в огонь, а рабам велел качать мехи пуще прежнего.