*            *            *

Гонец с самого утра принёс княгине весть, что на Днепре появились лодьи Святослава.

«Счастье-то какое», – молилась она в часовне, отбивая поклоны перед иконами Божией Матушки и Иисуса Христа.

Помолившись, сделала строгий, как у Божией Матушки на иконе, лик, и вышла в теремной двор проследить за порядком.

Там вовсю кипела работа. Чадь, весело переговариваясь: «Выпили, поди, с утра, стервецы, прости Господи мою душу грешную, – перекрестилась княгиня, расставляли дубовые столы и скамейки. Их приятели, чего-то жуя, – так и есть, закусывают уже», – ставили рядом бочки с медовухой, пивом и брагой. Другие, шустро выбегая из поварни и уминая за обе щёки пирожки и другую стряпню, расставляли блюда и корзинки с печевом, на столах.

Узрев недовольно поджавшую губы княгиню, до этого мирно жующий гусятину тиун, сквозь набитый рот заорал:

– Ну, чаво, чаво вы, обалдуи древлянские, лепёшки и прочую мелочь на один стол валите? – размахивал в такт ору рукой с жареной гусиной лапкой, указывая на ивовые плетюхи с сочнями, пирогами и пышками. – О-ой, не могу от вашей дурости, – бросил остатки жареной лапки умильно глядящему на него и активно вертящему при этом хвостом, псу Тишке. – Орехи калёные рассыпал, дурень, – обругал низкорослого отрока. – По всем столам разносите, – проглотив, наконец, гусятину, подобострастно склонил перед княгиней голову.

Из поварни к ней, пыхтя и вытирая рушником с вышитыми петухами пот со лба и жирных щёк, спешил толстый повар.

– Матушка-княгиня, – с одышкой докладывал он, оттолкнув тощего тиуна, – я велел подсобным челядинцам-поварам на открытом огне зажарить двух бугаёв-кабанчиков, – ощерился, думая, что повеселил своей шуткой правительницу Киев-града.

Но та осталась серьёзна, по-прежнему сурово поджимая губы и хмуро разглядывая два костра с жарящимися на вертелах тушами свиней.

«Сам ты бугай-кабанчик», – рассудив, что дела идут как надо и без её пригляда, расслабилась, убрав недовольные складки со лба и разжала губы в подобие улыбки, слушая повара.

– …А в котлах, матушка-княгиня, варим баранину, медвежатину, оленину…

– Тьфу, пропасть тебя возьми, скажи ещё – конину, – вновь собрала на лбу складки недовольства, когда подошедший с другого бока тиун, протарахтел:

– Пир будет очень почестен, – вначале жизнерадостно хохотнул, затем покраснел от сурового взгляда княгини. – Я хотел сказать… – растерялся он.

Его выручил стремглав примчавшийся из поварни и передавший повару какой-то туесок мальчишка-поварёнок.

– Матушка-княгиня, глянь, как просвирки выпеклись прекрасно, – отвлёк её от уже не красного, а бледного тиуна повар, вертя в толстых пальцах пшеничную просфору. – А на верхней части очень приметный оттиск креста получился. А как чётко буковки вышли. Воинам-христианам по вкусу придутся. А тем, кто постится, рыбицы всяческой изжарили…

– Ладно, ладно, – на этот раз улыбнулась княгиня, разгладив на лице морщины и медленно направилась вдоль столов, махнув чади, чтоб не кланялись, а трудились.

Обернувшись к повару, произнесла:

– Пока я мимо амбаров, бань, погребов и конюшни пройду, приготовь мне туесок с просфорами и пирожками медовыми – внучатам отнесу потом, – прежде заглянула в конюшню, где конюхи чистили лошадей и сбрую, прошла к амбарам, проследив, как дворовые холопы сметают пыль, готовя кладовые к хранению добычи, что везёт князь из завоёванных земель: «Кругом пригляд нужен, – рассуждала она. – Балованный и беспутный народишко пошёл, а всё оттого, что в Христа не веруют и поклоняются Велесам всяким, да Перунам».

– Плыву-у-уть! Лодьи плыву-у-ть! – забежав во двор княжеского терема, истошно завопил мальчишка-поварёнок, успевший шустро сгонять к днепровской пристани и прибежать обратно.

Но рассказать челяди ничего не сумел, ибо был схвачен за ухо толстыми пальцами повара и под смех отроков уведён в поварню.

– Братцы, дружнее гребите, на нас весь Киев смотрит, – подбадривал горбатившихся за вёслами дружинников воевода Свенельд – бывшие славянские рабы отдыхали на палубе, с волнением глядя на плывущий навстречу бревенчатый град, напоминающий большое селище.

Святослав стоял на носу лодии, поставив ногу в красном сапоге на голову замысловатой сказочной зверюге, соединившей в себе одновременно черты волка, медведя и коршуна.

Чиж ещё говорил, что и бобра.

Собравшиеся у бревенчатого настила пристани, с которой их гнала киевская стража, смолокуры, кожемяки, кузнецы, селяне, гончары, их жёны и дети, приветственно заорали, узнав в стоявшем человеке Святослава.

Тот дружески помахал им рукой и коротко поклонился.

Толпа восторженно заревела и, поднапрягшись, опрокинула стражу в воду, заняв бревенчатый настил пристани. Правда, сжалившись, вытащили за шкирки тонущих стражей и вовремя, ибо первые лодьи, с поднятыми вверх вёслами, подходили к кромке пристани, легко ударяясь о дерево и тут же на их борта собравшийся народ стал подавать дощатые сходни.

Святослав в красном корзно, первым легко сбежал по сходням на пристань и под восторженный рёв толпы был подхвачен на руки и понесён по широкой, хорошо утоптанной дороге к киевским воротам, по пути с удовольствием вдыхая знакомые с детства запахи древесной стружки, берёзового дёгтя, сырых кож в дубильных чанах, жареного мяса и рыбы.

Перед воротами догнавшие его гриди с трудом вырвали князя из сильных лап кузнецов, гончаров, кожемяк и прочего работного люда, добродушно при этом поматерившись с ними, и с трудом протолкнулись сквозь телеги и встречающую воев толпу, в город.

Большинство лодей причаливали к берегу – на пристани места не хватало, и тут же разгружались

Неожиданно народ ахнул и вновь ринулся к Днепру.

– Верблюдов, дурни, увидали, – ржанул подъехавший верхом на сером в яблоках, жеребце Свенельд.

– Чудной народ эти киевляне, – усмехнулся Святослав, потерев серьгу со свастикой. – Верблюд им дороже князя.

Но не весь народ разбежался, а только те, кто ближе к пристани. Улицы были забиты гомонящей, грызущей калёные орешки толпой, выглядывающей в непохожей на строй толчее медленно бредущих гридей с красными щитами в руках, родных и знакомых.

– Гуди-и-м, Гудимка-а, – радостно заверещал молодой мужичок с жиденькой бородёнкой. – Братка-а, – подпрыгивал он, размахивая над головой рукой. – Как отпустят, враз домой. Вся родня с утра собралась тебя ожидаючи.

– Вот уж погудите, – гыгыкнул идущий рядом с Гудимом усатый ратник.

– Богачества, богачества-а-а много поимел? – прыгая, не унимался жидкобородый.

– Баб он много поимел, им всё богачество и раздарил, – получил локтем по рёбрам весёлый ратник, что шёл рядом с Гудимом.

– Тебе сапоги справные везу, а маменьке с папенькой гостинцы всякие, – ответно заорал дружинник брату, но тут воинство остановилось – дорогу ратникам и князю перегородил гурт блеющих овец, которых, под смех киевлян, хрен знает куда, бодро размахивая кнутом, гнал бестолковый лысый старикашка в лаптях, драных портах, но зато на сытом справном гнедом коньке.

«Куяба, – отчего-то вздохнул Святослав. – Как не было порядка, так и нет».

В теремном дворе князя с воеводами, старшими гридями и частью дружины – вся не поместилась, встречали мать, жена Предслава с детьми и Малуша с сыном Владимиром.

Перецеловавшись с ними и подняв над головой младшего сына, Святослав молвил:

– На днях на конь тебя, согласно традиции, сажать буду, – поставил на землю довольного княжича. – Чувствую, ждали меня, – сглотнул слюну, обозрев готовых к употреблению, источающих аппетитный аромат, кабанчиков. – Сейчас в баньке попаримся, и за стопочку медовухи, – под крики «ура», – сообщил дружинникам дальнейшее времяпрепровождение.

Его мать обходила их ряды, поднося христианам просфоры, и чуть не плевалась на язычников с оселедцами на лысых головах.