Хоффман вошел к Монбризону, когда тот, лежа на кровати, в сотый или тысячный раз рассматривал потолок.

— Я хочу поговорить с вами.

— О чем?

— О Марианне Леви.

Монбризон вскочил:

— Какая сейчас погода?

— Что? Погода?.. Ах, да… Дождь.

— Самое подходящее время. Вечер — и дождь. Если бы я был свободен, я знал бы, что нужно делать.

Он помолчал, привычно шагая по комнате.

— Вы были на приеме?

— Пока — только у принца.

— И встретились там с Марианной?

— Да.

— Так. Значит, вы — ее сто первая жертва.

— Ничего подобного. Она, конечно, производит впечатление, но…

Монбризон остановился, взглянул на Хоффмана боком, склонив голову.

— Вам остается лишь тихо страдать… Вам понадобятся новые стихи. Боюсь, что их вы будете писать самостоятельно.

Монбризон постоял, ожидая ответа. Хоффман молчал.

— Может быть, — наконец проскрипел он. — Может быть, и стихи… Послушайте, я помог бы вам бежать уже в ближайшую ночь, но теперь, когда Марианна Леви…

— Да?

— Теперь я думаю, что вы, Монбризон, оказавшись на свободе, первым делом начнете разыскивать ее. И это станет началом конца. Не только вашего, но и моего.

Монбризон покачал головой.

— Я чувствовал, что для меня все кончено. Я почувствовал это еще тогда, когда впервые пошел сюда — вернее, меня ввели, поскольку на глазах была повязка. А теперь — теперь я уверен в этом.

Хоффман подошел к письменному столу, рассеянно гланул на исписанные листы. Потом тихо спросил:

— Вы любили ее?

— Точнее, ненавидел.

— Кажется, я понимаю, почему она говорила со мной так, будто ей известно гораздо больше… Вы когда-нибудь говорили с ней обо мне?

— Нет.

— И все же она подозревает меня. И вдобавок этот Лаупгейм…

— Лаупгейм? Литературный критик?

— Да. Он распускает слухи, будто я выдаю чужие стихи за свои. Ваши стихи, Монбризон.

Монбризон натянуто рассмеялся и повторил:

— Это конец.

Хоффман взял со стола несколько переписанных набело листов. И, уже уходя, сказал:

— Да, но чей конец? Неизвестно.

— Вы спятили, Хоффман! — крикнул Монбризон ему в спину. — Уж лучше выдайте меня королю!..

Хоффман опустил голову и молча закрыл за собой дверь.

Хоффман стоял в кабинете, лицом к окну, глядя, как дождь волнами набегает на стекла.

Неслышно вошел Хропп и остановился в ожидании.

— Как твои успехи с этим новым слугой, Квоке? — спросил Хоффман, не оборачиваясь.

— Успехов нет, — ответил Хропп. — Может быть, он почуял опасность. Затаился.

— Значит, его поведение безупречно?

Хропп выдавил из себя звук, отдаленно напоминающий мычание, что следовало понимать как знак согласия.

— Тем лучше… По всей видимости, в ближайшее время его поведение не изменится, и ты можешь заняться другим делом.

Хропп настороженно вытянул шею.

— Тебе ни о чем не говорит фамилия Лаупгейм?

— Нет, хозяин.

— Это литературный критик, в прошлом очень известный человек, сейчас он спился и живет подачками. Он уже стар. Так стар, что может умереть в любую минуту. Нужно ему помочь…

У Хроппа глаза полезли из орбит и отвисла челюсть.

— Это так серьезно, хозяин? — наконец прохрипел он.

— Он живет совершенно один, в какой-то конуре. А ты, насколько я знаю, способен много выпить и не быть пьяным…

Хропп помялся.

— Да, хозяин.

Хоффман повернулся к нему и взглянул ему прямо в глаза.

— Хорошо. Ступай и сделай, что нужно.

Хропп переминался с ноги на ногу.

— Это очень плохая игра, хозяин… — выдавил он.

— Я понимаю, Хропп. Я еще никогда не просил тебя о такой услуге. Но из-за этого проклятого Лаупгейма мы можем погибнуть.

— Это плохая игра… — повторил Хропп и задумался.

Тело старика Лаупгейма обнаружили через два дня в одном из пригородных колодцев. Самым же интересным было то, что Хропп к происшедшему не имел никакого отношения. Правда, он видел убийцу, детину в черной шляпе и зеленом плаще. Хропп видел, как браво спаивал Лаупгейма вином в грязной таверне. Хропп следил за ними, сидя в дальнем углу. Намерения браво стали ему вполне ясны, когда он разглядел спрятанный под плащом кинжал.

В сумерках пьяный Лаупгейм засобирался домой, браво вызвался его проводить.

Хропп следил за ними, пока, качаясь и горланя песни, они шли по улочкам предместья, потом вышли из города, свернули на проселочную дорогу. "Надо выпить воды", — сказал наемный убийца, прислоняя Лаупгейма к колодезной башенке. "Воды?.. — вскричал критик. — Я давным-давно напился воды! Ее слишком много в литературе! А сейчас я хочу кр-рови!". В лунном свете сверкнул взлетевший кинжал. Браво сдвинул крышку колодца и тело полетело в воду. "Вот тебе кровь!" — проворчал браво.

Ночью в мрачном дворце Хоффмана страшно. Коридоры и комнаты пусты и темны. Слуги рано ложатся спать, и тишина повисает над домом и окрестностями.

Глубокой ночью в одном из коридоров появился Квоке. Он дошел до отмеченного места, оглядел оба конца коридора, и запустил скрытый механизм. Войдя в открывшийся проход, открыл заслонку фонаря, спустился к двери и попытался открыть замок. Он увлекся и не сразу расслышал странные звуки, донесшиеся из-за двери. Это было рычание и визг одновременно. Затем ему показалось, что за дверью залаяла собака, а потом несколько уже чересчур громких нечеловеческих воплей заставили его отпрянуть от двери. Сейчас же дверь затряслась под градом ударов изнутри. Квоке попятился и похолодел, расслышав вдруг сзади, из-за стены, бормочущие голоса. Квоке заметался по лестнице, и каким-то чудом втиснулся в небольшой выступ в наружной стене. Он задул фонарь как раз в тот момент, когда на лестницу ступили Хоффман и Хропп. В волнении и спешке они пробежали совсем рядом с Квоке, Хоффман торопливо стал открывать замок. Когда дверь открылась, Квоке рассмотрел большую светлую комнату; Хоффман и Хропп вбежали в нее, забыв прикрыть дверь. Квоке скользнул к ней, заглянул. Первое, что он увидел, было странное, приземистое, заросшее шерстью существо. Оно ковыляло по комнате, сдавленно урча и похрюкивая. В комнате была еще одна массивная дверь. Квоке напряг слух: до него донеслись звуки торопливого и громкого разговора. Квоке отпрянул, выскочил в коридор и побежал прочь, уже не заботясь о том, что его могут услышать.

Ваб слишком поздно поднял тревогу, Когда Хоффман и Хропп вошли, они увидели, что Монбризон лежит на полу, возле кровати. Кровать была черной от крови, и под Монбризоном на полу тоже подсыхала кровь. Хропп содрал простыни, уложил Монбризона на тюфяк. Заглянул ему в глаза, потрогал запястье. И стал быстро перевязывать раны кусками разодранной простыни.

— Дурацкая затея, — сказал он Хоффману. — Таким способом очень трудно расправиться с собой. Уж лучше сплести веревку, привязать ее к кровати, да и всунуть голову в петлю, если хватит духу… А еще надежнее…

— Он жив? — перебил его Хоффман.

— Жив. Но потерял много крови. Изрезал и руки и ноги — искал, видно, вены покрупней…

— У него не было ножа… — сказал Хоффман и осекся. Поднял с пола бутылочный осколок. — Черт. Шампанское. За мой успех…

Хропп плеснул водой в лицо Монбризона. Открыл ему рот и тоже влил воды.

— Рене, вы слышите меня? — спросил Хоффман.

Хропп плеснул снова. Глаза Монбризона открылись, в них появился свет.

— Вы можете говорить? Зачем вы это сделали?.. Ваб почуял кровь, мы вовремя подоспели… Это бессмысленно, Рене.

— Все, — выговорили белые губы. — Все бессмысленно…

— Ему надо дать вина, много красного вина… — проговорил Хропп. — И вызвать врача.