У людей очень сильно выражена такая склонность к честному распределению плодов совместного труда; у членов практически всех культурных групп есть глубоко усвоенные нормы того, как надо делиться и что такое «честно» (обзор см. у Fehr, Fischbacher 2003). Например, в ходе одного исследования люди из двух сообществ — индустриального и охотников-собирателей — играли в игру под названием «Ультиматум» со специально заданными в эксперименте условиями (см. Henrich et al. 2005); при этом испытуемые всегда участвовали анонимно и только в одном раунде игры. Вкратце, эта игра выглядит примерно так. Испытуемому дают относительно крупную сумму денег (в некоторых исследованиях сравнимую с его месячной зарплатой). После этого ему говорят, что он может предложить часть этих денег другому, неизвестному ему участнику из той же самой группы, и что тот человек может либо принять предложение, и тогда каждый из них получит свою часть, либо отвергнуть его, и тогда никто ничего не получит. Как правило, испытуемые предлагают другому человеку примерно половину всей суммы. Они делают это не только потому, что хотят быть в некотором смысле честными, но и поскольку, помимо этого, они справедливо предполагают, что если предложение будет «нечестным» (как правило, до 30–40 процентов), то другой человек его отвергнет. Конкретные результаты варьируют в зависимости от культуры, но у членов любых групп хотя бы в некоторой степени присутствует обязательство делиться с другими людьми важными вещами (в некоторых культурах люди даже предлагают существенно больше, чем половину суммы, и, тем не менее, эти предложения часто отвергаются — вероятно, потому что они могут обязать получателя в будущем отплатить тем же). Если людям говорят, что они играют против компьютера, они не делятся вовсе и не отвергают нечестные предложения, но скорее пытаются максимизировать свою собственную выгоду.
Что касается протекания социальной координации в рамках совместной деятельности, все мыслители, начиная с Шеллинга (Schelling 1960) и Льюиса (Lewis 1969), заметили по этому поводу, что у людей согласование действий, направленных на сотрудничество, очень часто особенно сильно зависит от рекурсивно понимаемых совместных знаний. Так, если, находясь где-нибудь на улице, мы с вами потеряем друг друга в толпе, то, скорее всего, мы в итоге снова сможем встретиться, потому что мы оба сможем вычислить наиболее вероятное место встречи; например, каждый из нас может решить, что другой пойдет к машине. Чтобы преуспеть в этом, мне надо подумать о том, куда вы, скорее всего, пойдете, но вы тоже думаете о том, куда я, скорее всего, пойду, поэтому после этого мне надо подумать о том, куда, как вы думаете, я пойду, и так далее, до бесконечности. Другими словами, если мы хотим достичь нашей общей цели и найти друг друга, нам обоим нужно знать, что то, что думает другой человек, зависит от того, что думаем мы. С точки зрения нашего подхода важно, что всякий раз, когда мы ставим перед собой совместную цель, она требует своеобразного согласования, подразумевающего подобную взаимную координацию в умственном плане, поскольку я захочу участвовать в совместной деятельности, только если вы тоже будете в ней участвовать, а вы думаете то же самое про меня. Следовательно, мы оба должны оценить предрасположенность друг друга к действию, которая зависит от того, как другой оценит нашу предрасположенность, и так далее. Существует много других разновидностей социальных взаимодействий, в том числе взаимодействия, которые носят характер соревнования; в них также вовлечены определенные формы «считывания мыслей» или «считывания намерений», но они не обладают рекурсивной структурой, характерной для такой координации в чистом виде.
Как уже отмечалось выше, маленькие дети начинают включаться в совместную деятельность с окружающими, согласовывать с ними свои Цели и строить совместные планы примерно в то же время, когда их общение с взрослыми приобретает характер сотрудничества, то есть вскоре после того, как ребенку исполняется один год. В исследовании Варнекена и Томаселло (Warneken, Tomasello 2007) было показано, что Уже в возрасте 14-ти месяцев дети оказываются способны к формированию совместных целей (также см. Ross, Lollis 1987), а в эксперименте Карпентер с коллегами (Carpenter, Tomasello, Striano 2005) дел и в возрасте всего 12-ти месяцев, участвуя в простой совместной деятельности, иногда менялись ролями со взрослым. Грэфеихайн, Бене, Карпентер и Томаселло (Graefenhein, Behne, Carpenter, Tomasello, submitted) обнаружили, что дети немного постарше (в возрасте примерно трех лет) воспринимали даже нормативную сторону процесса. Так, эти дети гораздо сильнее реагировали на то, что взрослый прекращает взаимодействовать с ними, если они начинали совместную деятельность с ясно обозначенными взаимными обязательствами («Пойдем, поиграем в ту игру, хорошо?»), в отличие от тех случаев, когда игра начиналась из-за того, что взрослый без приглашения присоединялся к ребенку. Во всех этих исследованиях младенцы и маленькие дети пытались регулировать процесс сотрудничества при помощи общения.
А что же с кооперативной коммуникацией? Если, как я пытаюсь доказать, кооперативная коммуникация человека «создана» для того, чтобы функционировать в рамках взаимовыгодной совместной деятельности и, конечно же, облегчать ее протекание, тогда что она вообще собой представляет? Каковы ее конструктивные особенности? Одна из особенностей, несомненно, могла бы заключаться в том, что такая коммуникация получает преимущество, поскольку люди уже работаю! сообща над достижением своих общих целей в пространстве совместных знаний и при участии совместного внимания. Безусловно, так оно и есть. Другая особенность могла бы заключаться в том, что такая коммуникация часто возникает в тех случаях, когда нужно помочь другому, сообщив ему что-то интересное или полезное для него (поскольку такое поведение принесет пользу и мне самому). Так оно и происходит. И, разумеется, если принимать в расчет совместное внимание и общий контекст, возникший в ходе сотрудничества, то можно предположить, что участники деятельности на самом деле будут ожидать помощи со стороны других, и что другие тоже будут ожидать помощи от них самих. Конечно, они так и поступают. Напротив, человекообразные обезьяны в ходе целенаправленной коммуникации выражают в основном только требования, направленные на достижение своих индивидуальных целей; окружающие при этом рассматриваются в качестве социальных орудий. Это хорошо соответствует тем глубоко индивидуалистическим мотивам, которые руководят ими в таких коллективных деятельностях, как охота. Естественно, это не значит, что современные люди не могут использовать свои навыки кооперативной коммуникации для достижения индивидуалистических, эгоистических и основанных па стремлении к личной выгоде целей. Они могут это делать, и они это делают. Однако даже для того, чтобы солгать другому человеку, необходимо сотрудничать с ним, поскольку ложь должна выглядеть убедительно, а человек должен вам доверять (иначе обман не сработает). Поэтому мы видим, что даже в данном случае кооперация очень важна. Интересно и важно, что, хотя обезьяны умеют прятаться от других (Melis, Call, Tomasello 2006), все-таки нет никаких экспериментальных доказательств того, что они умеют активно их обманывать — может быть, повторюсь, как раз из-за того, что для успешной лжи необходима кооперативная коммуникация.
5.1.3. Заключение
Таким образом, представленная здесь гипотеза о происхождении кооперативной коммуникации — это нечто большее, чем еще одно непроверяемое спекулятивное рассуждение о том, для чего некоторые виды человеческого поведения могут быть «полезны». Это нечто большее, потому что кооперативная коммуникация и совместная деятельность основаны на общей базовой структуре разделения намерений. Конечно, трудно себе представить, как общие цели и совместное внимание, не говоря уже о взаимных ожиданиях помощи друг от друга и коммуникативном намерении, могли бы возникнуть, если бы каждый из нас действовал сам за себя, в поисках личной выгоды или же конкурируя с окружающими. Если бы исходно кооперативная коммуникация человека возникла для того, чтобы сделать возможными более сложные формы соперничества и обмана, то не было бы причин ожидать, что опа будет базироваться на той же самой когнитивной структуре, что и совместная деятельность. Также стремление помочь окружающим, предоставив им нужную информацию, не относилось бы к основополагающим мотивам коммуникации (каковое стремление, еще раз повторюсь, на самом деле является необходимым условием для того, чтобы ложь возымела нужное действие, и реципиент оказался бы обманут).
