После того как Женька убегает к себе, спрашивает беззлобно:

— Спишь с ней?

— С кем? Кто-то приходил?

— Женщина. Красивая. Светловолосая, — и растягивает рот в сучьем оскале: — Я сказала, что ты мой муж.

Сука.

Прикрываю глаза.

Это сто процентов была Инга.

— Уходи, Милана, — произношу спокойно, иначе разнесу тут все. — Уходи и возвращайся, когда будешь готова подписать документы на развод и отказ от ребенка. Я пока попрошу моего адвоката все подготовить.

— Я не сделаю этого, — снова включает растерянность.

— Сделаешь, — произношу уверенно. — Как миленькая сделаешь.

Выставляю непрошеную гостью за дверь. Необходимо пойти к Инге и все объяснить, но сначала мне нужно к дочери. Иду к Женьке, зализывать ее раны. Долго говорим. Я рассказываю, как люблю ее. Что она мое самое большое в мире сокровище. Что мама уедет и больше никогда не вернется.

Я видел глаза Миланы. Теперь я уверен в том, что она исчезнет из нашей жизни. Это лишь вопрос времени.

Женька спрашивает о Сашке, об Инге. Просится к ним, поиграть. Я придумываю какие-то тупые отмазки, лишь бы дочка успокоилась, отвлекаю ее. К Инге ей сейчас нельзя. Для начала мне нужно поговорить с ней и все объяснить.

Около одиннадцати вечера, когда Женька с трудом засыпает, вымотанная и эмоционально измученная этим днем, я иду к соседней двери.

Стучу тихо, не хочу разбудить Сашку. Знаю, что Инга не спит, чувствую это.

И в подтверждение моих мыслей она открывает дверь.

Глава 37

Никита

— Зачем ты здесь? — Инга бледна, под глазами синяки.

Кутается в теплый кардиган, хотя в квартире явно не холодно.

Выражение ее лица говорит само за себя — она все поняла. И, как и в свое время я, неправильно.

— Объясниться, — говорю устало.

Милана вытрахала мне весь мозг, но завалиться спать, не увидевшись с Ингой, не могу.

— С женой объясняйся, — пытается закрыть дверь, но я просовываю в дверной проем плечо. — Уходи, Никита. Нам не о чем говорить.

Ее голос бесцветный, лишенный каких-либо эмоций, но я так просто не отступлюсь.

— Нет, Инга. Достаточно. Хватит от меня бегать. Пора обо всем поговорить. Тринадцать лет назад я совершил ошибку, не выслушав тебя. Невероятно глупо с моей стороны. Я реально был закомплексованным мальчишкой, который принял за истину чужой бред. Мне легче было поверить в него, чем в то, что такая девочка, как ты, может быть со мной. Любить меня.

Она распахивает со злостью дверь и шипит коброй на меня:

— Решил поностальгировать?

— Решил, что хватит оставлять все на откуп домыслам. И прошу тебя об одном — просто разговор. Дай мне все объяснить.

— Хочешь, чтобы я дала тебе то, в чем ты отказал мне? — смотрит на меня с презрением.

— Да, — честно отвечаю. — Потому что нам слишком многое нужно сказать друг другу, тебе так не кажется?

Инга закусывает губу, а я некстати ловлю флешбеки того, как мы целовались в лифте. Словно малолетки, которые не знают стыда.

В конце концов Разина отступает и пропускает меня в квартиру.

— Иди на кухню. Сашка спит, но лучше не шуми, — напутствует меня.

— На тренировке умотался?

— Еле живой домой приполз.

Понимающе киваю. Неосознанно, но наши жизни плотно переплелись, и я стал видеть очень многое из жизни Разиной и ее сына. Их распорядок, общение друг с другом. Я знаю, как порой сильно устает Сашка и, возвращаясь домой, просто падает на кровать без сил.

Инга закрывает дверь в кухню и отрезает нас от остальной квартиры.

— Инга, та женщина — действительно моя жена.

Девушка шумно выдыхает и оседает на стул. Я остаюсь стоять у плиты, опершись о столешницу. Голова Инги опущена, и мне не видно выражение ее лица.

— Уже больше двух лет я пытаюсь развестись с ней и лишить родительских прав.

Разина вскидывает на меня испуганное лицо:

— Ты совсем больной? — хватается за горло, будто ее кто-то душит.

— Инга, она… она не очень хорошая мать. Ты должна это понимать, ведь сама видела, как Женька рисовала те картинки, — запускаю руку в волосы и сжимаю их. — Милана не хотела ее рожать, а едва родив, просто не обращала на нее внимания. Ей не нужен был этот ребенок.

— Так не бывает, — шепчет едва слышно.

— Она не видела дочь больше шести месяцев, да и тогда они общались по скайпу. И знаешь, что она привезла ей сегодня? — та качает головой. — Ничего, Инга.

Разина зажимает рот ладонью, и я вижу, как ее глаза наливаются слезами.

— Но Женька… — шепчет. — Боже… она же такая ранимая девочка. Как она все это перенесла? Наверняка для нее это огромный стресс.

— Да. Она плохо понимает, что такое мать, ведь матери у нее никогда не было. Она не понимает, почему одна конкретная женщина, называющая себя ее матерью, даже не прикоснулась к ней. Порой Женька смотрит на тебя таким взглядом, что мне хочется упасть тебе в ноги и попросить посидеть с ней хотя бы лишние пять минут. Просто, блять, посидеть, чтобы она почувствовала твое тепло. А потом я понимаю, что, сколько бы я ни выклянчил у тебя времени, это не изменит того факта, что матери на нее наплевать.

— Господи, — Инга роняет лицо в ладони.

Мы замолкаем на несколько минут. Я пытаюсь унять сердце, которое выпрыгивает из груди, она успокаивается.

— Но почему вы не развелись раньше? — спрашивает она.

— Я не знаю, что ею двигало, — коротко пересказываю историю нашей двухлетней войны.

— А сейчас она зачем приехала?

— Денег хочет.

— И ты дашь? — поднимает брови.

— Да. В обмен на развод и подписанный отказ от дочери. И не смей говорить, что это слишком жестоко и она мать, которая имеет право на дочь, — на последнем предложении злость накрывает меня.

Я жду, что Инга может встать на защиту моей жены, но неожиданно она стирает слезы и смотрит на меня тяжелым взглядом.

— Не скажу. Ты все правильно делаешь. Если эта женщина исчезнет из вашей жизни, со временем Женька перестанет видеть ее призрак. Уж лучше не иметь матери, чем иметь такую, которой на тебя наплевать.

— Спасибо, — киваю. — Ты веришь мне? У меня ничего с ней не было, и я уверен, что развод состоится в ближайшее время. Если она пришла за деньгами ко мне — значит, я последняя инстанция.

— Что мне от этой веры, Никита? — вздыхает устало. — Если бы проблема была только в этом.

Она поднимает на меня взгляд, полный боли, отчаяния.

— Я знаю, — об этом говорить еще тяжелее. — Я все разрушил, сломал нас и наши жизни. Из-за меня ты убила ребенка. Просто потому что я оказался недомужиком, не готовым сделать хоть что-то, чтобы разобраться в ситуации. Инга, скажу честно, как есть: я не представляю, как ты вывезла все это, я не представляю, что ты чувствуешь ко мне, тем более после всего, что я сделал с тобой. Ты должна ненавидеть меня, хотеть размазать, превратить в кусок дерьма, которым я и являюсь.

— Все так и есть, — она закрывает глаза и продолжает говорить, не поднимая век. — Никита, но есть кое-что, чего ты так и не понял.

Инга замолкает неуверенно и открывает глаза. Прожигает меня взглядом, так пронзительно, что, кажется, препарирует душу тупым ножом.

Она открывает рот, чтобы продолжить, но неожиданно дверь на кухню распахивается, и входит Сашка. Заспанный, лохматый. Я тоже был когда-то таким.

— О, привет, Никит, — говорит хрипло.

— Привет, Алекс, — жму парню руку.

— Я щас попью и свалю, — отчитывается он и подходит ближе ко мне, чтобы взять стакан с верхней полки.

Я отодвигаюсь в сторону, Саша поднимает руку и тянется за стаканом. Он без футболки, поэтому я вижу его ребра и родимое пятно размером с яблоко на них.

Я не могу отвести взгляда от мальчика, нахожу неуловимые, но бесспорно знакомые черты и даже жесты, но самое главное — родимое пятно. У Женьки такое же. Как и у меня…

— Саш, а сколько тебе лет? — это последний вопрос, который произношу хрипло.

Никита