Бабушка вынимает из мундштука сигарету, тушит ее о пепельницу и садится обратно в свое кресло.

— Конечно имела, Инга. Ты тянешь на себе тяжеленный воз. Все это не для женских плеч, но ты упорно идешь вперед, — она смотрит на меня белесыми глазами, прожигает взглядом. — Ты молодец, девочка. Я горжусь тобой. А твой отец… — вздох. — Он мужем моей дочери был никчемным, свел ее могилу. И отцом таким же отвратительным стал. Хочешь и его взвалить на себя?

Расстроенный голос бабушки пропитан злостью.

— Я не позволю тебе этого сделать. Да и ты ничего не сможешь. Он в клинике, за ним ухаживают. Увидеть хочешь? Ну так съезди, посмотри на раздутое от отеков лицо, — я зажимаю рот ладонью. — Нет там больше твоего отца, Инга. Не жилец он.

Слезы текут по моим щекам, и бабушка проводит ладонью по своим тонким губам.

— Прости, детка. Все это было слишком жестоко. Я хотела как лучше. Да и Арам не заслужил твоей доброты.

— Не говори так, — всхлипываю.

— Да, ты права, — кивает, вмиг осунувшись.

— Все так плохо? Может, есть какая-то надежда?

— Нет ее, — качает головой.

— Откуда ты знаешь? — удивляюсь я. — Ты что же, ездила к нему?

Кивает.

— Но как ты узнала?

— Я еврейская бабка, — хмыкает. — Я всегда и все знаю.

Замолкаем. Я плачу и ничего не могу поделать с этим. Мне жаль отца. Жаль его глупость. Он не увидел своего внука, хотя тринадцать лет мог быть рядом с ним. А все из-за чего? Из-за каких-то предубеждений, правил, которые для всех канули в лету давным-давно. Жаль, что меня не было рядом. Может быть, я смогла бы предугадать эту болезнь? Или вовремя помочь?

— Ты съезди к нему, внучка. Попрощайся. Наверное, так будет лучше.

Собираюсь и еду за город, в больницу. Нервничаю так, будто он лично встретит меня. Отчитает, отругает, обматерит. Скажет, какая я непутевая, что будущее меня ждет подзаборное. Вместо этого меня встречает серебристая решетка ворот и охранник.

Он внимательно изучает мой паспорт, звонит кому-то, и в конце концов меня пускают.

Когда я вижу возле палаты Рустама, не удивляюсь. Это верный пес моего отца, начальник охраны. Сидит под дверью и караулит его. Рустам чуть моложе отца, но даже он сдал за эти годы.

— Здравствуй, Инга, — он поднимается, когда видит меня.

— Здравствуй.

— Я думал, ты придешь раньше, — выдавливает улыбку.

— Мне только недавно сказали, — пожимаю плечами, не видя смысла оправдываться.

Рустам все знает, я уверена. И то, почему я уехала. И то, что это было не моим добровольным решением, а результатом ультиматума.

— Врач сказал, к нему можно, но ненадолго.

Киваю болванчиком, но заходить не спешу.

— Как это произошло?

Рустам пожимает плечами:

— Он потерял сознание. Приехала скорая, увезла. Констатировали инсульт. В себя так и не приходил. Прогнозов никаких нет. Да ты и сама все поймешь, когда увидишь его.

— А ты почему здесь?

Охранник отца усмехается.

— У меня гипертрофированная преданность твоему отцу. Знаешь, он ведь был неплохим человеком. Матери моей помог очень. И жене.

Ага. Всем помогал. Да. Человек большой души.

А дочь вычеркнул из списка живых.

— Сколько ему осталось? — в груди сдавливает.

— День? Месяц? Может, пару? То неведомо.

— Ясно.

Возле двери переминаюсь с ноги на ногу, но все-таки дергаю ручку.

В нос ударяет запах медикаментов, спирта, хлорки. Палата светлая, куча приборов. На больничной койке лежит тело. Я по-другому и назвать его не могу.

Очертания человека раздуты, он обмотан трубками. Зрелище страшное. Закрываю глаза и зажимаю рот рукой. К горлу подкатывает ком, но я держусь. Даю себе пару минут, перевожу дыхание и придвигаю стульчик ближе к кровати.

Сажусь рядом с отцом.

Минута, другая.

Так много хочется сказать, но слова застревают. Молчу, а после тихо начинаю рассказ:

— Его зовут Саша. Александр. Ему почти тринадцать, и он самый лучший мальчик на всем свете. Отзывчивый, умный, порой вредный и несносный, — усмехаюсь.

Чем больше говорю, тем легче становится.

— Иногда мне очень тяжело. Но бабушка и сын — мой самый надежный тыл. Не было ни одного дня, когда я пожалела о том, что родила.

Я и сама не замечаю, как по щекам текут слезы.

— Я не злюсь на тебя, отец. И если тебе нужно мое прощение, то оно есть у тебя.

Говорю, говорю. Вспоминаю смешные моменты из детства Сашки. Рассказываю о том, как стала преподавать в художке, о том, как весело нам жить втроем с бабулей.

Ухожу так же тихо, как и пришла.

Возле двери оборачиваюсь и бросаю на отца прощальный взгляд. Теперь точно все.

Домой еду выжатой как лимон. Едва ли не разваливаюсь на части. В квартиру захожу тихо. Сашка спит, и я ложусь рядом с ним. Провожу рукой по его волосам:

— Несмотря ни на что, я всегда буду любить тебя.

А как иначе? Ведь мой ребенок — самое ценное для меня.

Глава 30

Инга

Коротко стучусь в дверь соседей.

— Привет, — открывает Никита.

На нем шорты и домашняя футболка. Волосы взъерошены, половина лица в муке.

— Ого. Вот это да, — коротко смеюсь и протягиваю ему шнур: — А я зашла вернуть адаптер. Спасибо.

Фадеев забирает его.

— Не за что. Если хочешь, можешь оставить взять себе.

— Нет-нет, все в порядке, я купила новый, — быстро машу рукой.

Как назло, мой сломался, и пришлось воспользоваться Никитиным. Ага. Заглянула по-соседски.

— А что ты делаешь, если не секрет?

В ногах Никиты появляется довольная мордашка его дочери:

— А мы с папой готовим сырники! — объявляет радостно.

— Да, — вздыхает Никита, — только этими сырниками можно убивать. Вообще, Разина, это ты во всем виновата! — ругает меня наигранно сурово.— Разбаловала нас, и теперь Жека требует у меня сырники, совершенно не понимаю, как они готовятся.

— Помощь нужна? — улыбаюсь.

— Шутишь? Я в шаге от того, чтобы заказать их из ресторана.

— Из ресторана — зашквар! — торжественно объявляет Женя.

— Женька! — ахаем хором с Никитой.

— А я чего? Так Сашка говорит! Ему можно, а мне нельзя? — надувает губы.

Никита выгибает бровь:

— Жек, ты хоть понимаешь, что это значит?

Девочка демонстративно закатывает глаза:

— Папочка, ну я же взрослая уже!

— Ах, ну раз взрослая, — Никита чешет затылок и переводит взгляд на меня: — Буду благодарен, если ты спасешь меня.

Смеясь, прохожу на кухню, а на ней самый настоящий погром.

— Какой кошмар, — распахиваю глаза. — Хорошо, что все это мыть не мне.

— Эй! А как же помощь!

— Сырники приготовить, — смеюсь. — А не бардак убрать.

Пока Женька возится с игрушками, мы вместе с Никитой делаем сырники. Все это слишком органично и естественно. Настолько, что я невольно теряюсь в своих ощущениях, начиная чувствовать себя как дома.

Потом приходит с тренировки Сашка и присоединяется к нам за ужином. С удовольствием рассказывает, как проходят тренировки, а еще приглашает Никиту, который с недавних пор избавился от гипса, на игру.

Наверное это идеальный момент, чтобы сказать что-то в духе:

— Хей, ребят, а вы в курсе, что вы отец и сын?

Эти мысли отрезвляющие. И чем больше проходит времени, тем сильнее я осознаю, как запуталась во всем.

Когда мы пьем чай, сын начинает активно интересоваться жизнью Фадеева.

— Ник, а ты занимался каким-нибудь спортом? — спрашивает его Алекс.

— Дворовой футбол считается? — хмыкает невесело тот.

Сашка зависает.

— Ну… наверное. Тебя родители ни в какую секцию не водили, что ли?

— Единственные люди, которых они хоть куда-то водили, — это собутыльники. К нам домой. Именно поэтому мы уходили с сестрой на улицу. Она, кстати, тоже играла в футбол.

Я знала, что у Никиты все было непросто с родней, но не не предполагала, что настолько.

— Твои родители алкаши? — понимающе кивает Алекс.