Литмир - Электронная Библиотека

За мной были только шум подольских полей, мелодия заунывных песен и то из поколения в поколение передаваемое: «Учись, сын, и станешь паном, а иначе пойдешь в портные», и немного скупых сведений об «ablativus absulutus» и Горациевых трофеях… Ну, и еще тоска по широким полям, которые вырастили меня, по ясным глазам матери, которая плакала, когда я прощался с ней, уходя на войну. А душа у меня была мирная!.. Я с пренебрежением прислушивался к спорам о том, что у Фрица бицепс тверже, чем у Фредди, или что этот калибр револьвера лучше того… С каким отвращением я брал впервые в руки ружье! Конечно, мирная душа была не только у меня, а и у всего нашего поколения, воспитанного родителями, для которых главными принципами были «малая птица, а большие деньги» или «навоз — душа хозяйства», а мандат к венскому рейхстагу был кошмарным сном… Глаза поколений, которые, закрыв все окна занавесками, чтобы, упаси Боже, кто не услышал, поют себе под одеялом: «уже больше лет двухсот как казак в неволе», с тоской ждали той минуты, когда то «общечеловеческое братское единение освободит всех трудящихся сыновей бедной, заплаканной матери из когтей всех ее врагов», — такими глазами смотрел я на мир.

И теперь меня это так удивляет, что мои глаза не видели этой бурной, кипящей жизни, которая плыла вокруг меня и разливалась через край, но при этом никак не хотела втиснуться в рамки всечеловеческого братства и единения!.. И потому-то сначала так трудно далось моей мирной душе ужиться с душами моих товарищей немцев, поэтому так резко поражали тоны их песен, что летели над нами, когда мы маршировали по венским улицам. Помню как я шел, не шел, а полз, и в душе моей звенел плач моей матери, в котором терялось все, и эти бодрые воинские песни, и ровный стук подкованных сапог, и эти бесчисленные восклицания «хайль» уличной толпы на тротуарах. Чем-то таким причудливым, непонятным был тот бурей срывающийся «хайль», такой длинной и широкой казалась улица, по которой мы проходили, такими чужими, далекими были для меня те смеющиеся лица и глаза, присматривавшиеся к марширующим солдатам. Я не дошел еще тогда до понимания, что те колеблющиеся длинные, синие, солдатские шеренги, выбивающие целую симфонию марша об уличные камни, — это их гордость, кровь от их крови, кость от их кости — той улицы, тех лиц смеющихся, той толпы безымянной…

Не понимал я еще тогда и той дрожи голоса, которым венская продавщица произносила «Унзер Кайзер»… Да, потому что он действительно был их, вырос среди них и с ними, радовался их радостям, грустил их грустью. А ведь я был сыном народа, у которого не было «нашего» кайзера, ни наших синих шеренг с песнями и стуком сапог об уличные камни…

И вот однажды возвращались мы с тренировки. Измученные, голодные, покрытые пылью и потом, струйками стекавшим по нашим лицам, шли мы по венским улицам. Был полдень. Осеннее солнце еще хорошо припекало, увеличивая тяжесть моего рюкзака, ружья и патронташей, а ноги с все большим напряжением старались удержать шаг.

На одном из перекрестков мы остановились, потому что дорогу заслонил грузовик, который не мог двинуться с места. Раздались многочисленные восклицания «хайль», замахали платки в воздухе, западали цветы на шеренги солдат, какой-то толстый немец подбежал и начал раздавать папиросы, а какая-то Гретхен или Лицци угощала шоколадом военных.

Я стоял и, утомленный долгим маршем, задумчиво смотрел сквозь себя. Вдруг меня охватило какое-то странное чувство, будто кто-то за мной пристально наблюдает. Я поднял глаза и увидел на краю тротуара какую-то даму в черном. На миг наши взгляды встретились и мое сознание начало словно рассеиваться, исчезало чувство действительности, понимания, где я и что со мной. Какой-то неясный проблеск мысли мелькнул в мозгу, что я где-то, не знаю где, видел эти глаза.

Ах, да… Видел и слезы в них — да — это же глаза моей матушки, заплаканные глаза, долго глядевшие мне вслед, когда я, попрощавшись с ней, шел на войну…

Словно сквозь сумерки, окутавшие все вокруг, я видел, как дама подошла ко мне, что-то вложила мне в руку со словами: «Гот шице зи, майн кинд, нур бехальтен зи дас иммер — гехен зи — иммер», вернулась к тротуару и скрылась среди толпы. Минута или две прошли, а я стоял, не отдавая себе отчета в случившемся. Наконец мы тронулись, я ушел, сжимая в руках подарок незнакомки в черном, и долго не решался взглянуть на него.

Это оказался маленький серебряный медальон с вырезанным образом Мадонны. Так вот и стал он мне талисманом, — окончил Березюк свой рассказ, — хотя сначала я не придавал значения этому странному приключению, и даже забыл о нем, сунув этот медальон в карман, в который редко заглядывал. Но какая-то слепая вера, сам не знаю, где и когда, появилась у меня, говорила мне, что пока этот медальон у меня, со мной не случится ничего, где бы я ни был! И до сих пор, как сам видишь, оправдывает он мою веру в него, хотя всякое бывало за эти последние четыре года!.. Не все мне приходилось попивать такой божественный напиток, как наш кофе, не все суждено было гостить в таком дворце, как эта наша нынешняя квартира. Бывало и хуже!

Березюк улыбнулся, махнул рукой и стал возиться у ящика с пулеметными лентами.

Хотя я уже четвертый день находился в его обществе, мне показалось, что я только теперь впервые вижу его настоящего. Передо меня стоял стройный юноша с необычайно симпатичным смуглым лицом, пылкими веселыми глазами и улыбкой, игравшей в уголках губ.

Рассеялась из памяти та сгорбленная, покосившаяся фигура, которую я уже четвертый день видел полусонную у пулемета, куда-то исчезло каменное лицо бездушного автомата.

Но через минуту снова свистнула пуля, влетевшая в окно, снова кусок стены осыпался на пол, снова возвращалось то нестерпимое настроение неуверенности, ожидание чего-то неизвестного, снова смерть скалила свои зубы к нам из темноты ночи.

Нужно быть осторожнее, следить за каждым выстрелом противника, за каждым шорохом на улице. Вон вчера враг начал бросать гранаты с крыши противоположного дома, целясь в наше окно. Ни одна не попала, все разрывались на улице и с адским треском осыпали перекресток обломками оконных рам, кирпича, стекла и порванного на куски водосточного желоба, болтавшегося у нашего окна. А одна из гранат попала между трамвайными проводами и, разрывая их, создала опасность на нашем перекрестке. Провода упали на рельсы, и в них все еще был ток, судя по тому, что вечером какая-то старая жидовка, перебегавшая улицу, пытаясь добраться на Коперника, упала, словно пораженная громом, зацепившись за эти провода.

Так проходили минуты, одна похожая на другую, однообразно, бесконечно однообразно, хотя каждая несла с собой смерть, бесславную смерть, потому что за каждым углом, за каждыми воротами, на каждом чердаке скрывался притаившийся, боящийся вступить в честный бой с глазу на глаз противник.

И вот в этот пятый день нашего пребывания на позиции, ясный и солнечный с самого утра, где-то ближе к полудню, вбежал к нам командир Лискевич.

— Слушайте, товарищ, — обратился к Березюку, — должен вас разлучить с вашим пулеметом. Сейчас придет десятник Ковалишин с еще одним стрелком вам на смену, а вы должны выполнить другое задание. И это немедленно, потому что положение того требует! Возьмите его, — сказал он, указывая на меня, — и пойдете к главному командованию с отчетом. Попросите там амуниции, продовольствия, перевязок и хотя бы один миномет! Если не дадут, мы не продержимся здесь дольше. Уже с навеса дома семинарии обстреливают наш двор. Если не выкурим их оттуда минометом, то не удержимся здесь. И пусть пришлют санитаров, чтобы забрали трупы. Здесь есть записка, в ней все записано. Остальное скажете устно. Это трудная задача, я знаю! Но никто другой не выполнит ее так, как вы! Выйти отсюда и пройти несколько шагов по Копернику — это куда сложнее, чем здесь отстреливаться из-за окна!

В комнату вошли подстаршина со стрелком и заняли наше место у пулемета.

— Итак, прощайте и возвращайтесь живыми и невредимыми, — продолжил командир и, подойдя к нам, обнял Березюка, а потом меня и поблагодарил: — Прощайте! Пусть вас Бог хранит! А еще, забыл я, передайте это письмо, пусть отправят его моим. Скажите, что я здоров и все хорошо. Пусть только пришлют то, что прошу.

2
{"b":"907999","o":1}