Копирование гаремов и дворцов богатых турок и татарских мурз больше не возбуждало его. Ему захотелось сыграть роль самого султана. Ему хотелось принести кусочек из сказок Шахерезады в убогую деревушку, в валашские Бендеры^[68] — более подходящего места он не нашел… Ему пришло в голову одно из тех режиссерских изобретений, которые он столь искусно проворачивал за пару лет до того, когда показывал матушке Екатерине только что присоединенный к России край. Это были те самые позднее печально известные «потемкинские деревни», которые он на протяжении нескольких недель соорудил по оба берега Днепра на пути следования корабля императрицы из Киева до Херсона. Это были якобы цветущие села, сколоченные, как на сцене, из побеленных досок, куда согнали украинских и валашских крестьян. Парубки в новых бараньих шапках и девицы в красных платках танцевали гопак в любом месте, где Екатерина ставила ногу на сушу и сходила со своей роскошной барки. Старые крестьяне и крестьянки кланялись императрице в ноги и подносили ей хлеб-соль. Но как только довольная императрица уезжала, согнанные в такое бутафорское село крестьяне разбегались, дома из побеленных досок разбирались, и берега Днепра снова становились пустыми и неустроенными, как земля до сотворения мира…

Вот такое желание большой инсценировки теперь снова охватило «светлейшего» князя. И действительно, зачем вечно тратить свою богатую фантазию на постаревшую любовницу, а не на себя самого? Ведь вечно жить не будешь! Его фантазия уже не та, что прежде, и его мощь в отношениях с прекрасным полом тоже уже не та. А тут он еще и подхватил эту гнусную лихорадку, как последний из его солдат. А штабные докторишки только и каркают в уши, прямо как сороки, чтобы он поберегся и знал меру, иначе он рискует… Ну так всем и вся назло! Погуляем! И не просто погуляем, а погуляем, как гуляют у султана в Царьграде!

И сказка из «Тысячи и одной ночи» в короткое время была воплощена генеральным штабом в Бендерах. Около шестисот слуг и лакеев обслуживали эту сказку. Две сотни музыкантов и певцов трудились над ней день и ночь. Кроме того — балет с танцовщицами, драматическая труппа… Двадцать лучших ювелиров сидели и изготовляли украшения для дам Потемкина. Чтобы принять сотни гостей во время больших балов и такое множество артистов, был выстроен достойный дворец в восточном стиле и прохладные подземные галереи, в которых вся мебель была обита розовым шелком и шитым серебром и золотом брокатом. И точно такие же ткани были расстелены на полу. Во всех углах в золотых вазах курились арабские благовония. К стенам были придвинуты мягкие диваны, а на самом широком и красивом из них, с изображающим небо балдахином с бриллиантами вместо звезд, украшенным лентами и живыми цветами, лежал, вытянувшись во весь рост, светлейший князь Потемкин собственной персоной и в очень «галантном неглиже»,^[69] а проще говоря, полуголый, без парика и безо всех прочих военных и гражданских регалий, но зато — в богато вышитом татарском халате. Он был окружен на этом великолепном ложе своими недавно избранными «дамами сердца». Все это были отборные красавицы из покоренных им народов: татарки, караимки, турчанки и, конечно, русские красавицы тоже. Причем именно дворянки, высокородные… Эти дамы часто сменялись, но не менее пяти-шести одновременно постоянно пребывали при нем в соответствии с его сердечными потребностями. У «светлейшего» было большое сердце… Все красавицы были полуодеты, точно так же, как и он сам. Они тоже были «светлейшими» и «сияли», но на свой манер — обнаженными спинами, распущенными русыми и рыжими волосами, черными косами с вплетенными в них серебристыми лентами. Их шеи, плечи, ноги и уши были украшены нитками жемчуга, золотыми цепочками и алмазными подвесками. При каждом движении все это великолепие переливалось цветными огоньками. И это еще больше подчеркивало красоту их смуглых, белых и розовых тел.

Сливались звуки музыки и легкомысленный смех, пение и восторженные выкрики. А чтобы каждое мгновение поддерживать слабые сердца теряющих сознание от любви и наслаждений, вокруг дивана с небесным балдахином были расставлены низенькие турецкие столики из красного махагонового и черного дерева, — разукрашенные мозаикой из перламутра и бирюзы, а на них была расставлена драгоценная посуда из горного хрусталя с серебряной окантовкой и китайского фарфора на золотых ножках. Все столики были обложены веночками из цветов, а на столиках расставлены самые изысканные блюда. Французские пенистые вина в серебряных ведерках со льдом, вокруг которых стояли эмалированные бокалы. Горки лакомств в розовом масле, со жжеными фисташками и пряным имбирем по восточному обычаю. В позолоченных и украшенных цветами корзинах — гранаты, свежий инжир и виноград, даже названий которых в глубине России в то время не знали.

Сам «светлейший князь» между одним галантным подвигом и другим развлекался, пересыпая драгоценные камни из руки в руку так, чтобы они падали меж его растопыренных пальцев наподобие прохладных цветных капель. В вышитых карманах татарского халата он постоянно носил целые пригоршни опалов, топазов, смарагдов, алмазов, рубинов и сапфиров. А особое удовольствие он испытывал, пересыпая их при свете сотен свечей и видя жадный блеск в глазах своих красавиц. Это всегда вызывало взрывы восторженного визга и восхищенных выкриков. Скупым «светлейший» никогда не был. Тем, кто выделялся своим пылом и надлежащими галантными манерами, он по-отечески позволял выбирать самые красивые и лучшие из драгоценных камней и сразу же на месте заказывал для них новые украшения.

Среди «возлюбленных» Потемкина пребывали в то время княгиня Долгорукова, жена одного из его штабных генералов,^[70] и фрау фон Витт, ставшая позднее графиней Потоцкой и прославившаяся красотой и умением нравиться.^[71] Кроме них, там была графиня Головина,^[72] чей муж тоже служил в потемкинской армии,^[73] спустя годы, уже после смерти Потемкина, описавшая в мемуарах своего высокопоставленного фаворита. Эти и другие дамы и наложницы потемкинского гарема постоянно заботились о том, чтобы двадцать отборных ювелиров, находившихся при генеральном штабе, не сидели без дела и исполняли свой долг перед матушкой-Россией до конца… Светлейший же князь, со своей стороны, тоже заботился о том, чтобы благородные «дамы его сердца» не скучали. Каждый день он придумывал для них все новые развлечения и удовольствия. В воображении у него недостатка не было. Он был поэтом от природы! И денежных средств ему, конечно, тоже хватало. Его «особые заслуги» в будуаре Екатерины лишь за первые два года его возвышения были вознаграждены двумя миллионами серебряных рублей. А в ходе всей головокружительной карьеры — еще более чем пятьюдесятью миллионами. «Благодарности» от его еврейских поставщиков фуража, от плененных пашей и осажденных беков тоже кое-чего стоили. Короче, ему было с кем и на что развлекаться, и с помощью соединенных сил — его и женщин — он «отдыхал» в своем великолепном дворце от слишком уж затянувшейся турецкой войны, от надоевших успехов и поражений.

И именно так, как велики были его сердце и ложе, велик был и его желудок. Он проглатывал по шесть роскошных трапез в день, причем с обильными возлияниями. Граф Ланжерон рассказывает об этом в своих мемуарах так: «Я сам видел, как князь Потемкин, дрожа от сильной лихорадки, съедал большой кусок ветчины, копченого гуся с чесноком по валашскому рецепту и три или четыре жареные курицы. Запивал он это все квасом, клюквенным морсом, хмельным медом, шампанским и просто вином»…

Поэтому можно предположить, какие трапезы устраивал себе князь Потемкин, когда был здоров… Как поэтическая натура, он, однако, любил не просто поесть, но и соединить полезное с возвышенным. У него во время его важнейших пиров играла большая капелла, состоявшая из украинских, еврейских и итальянских музыкантов. Однако в музыке у него были необычные привычки, как и в других удовольствиях. Чтобы подчеркнуть самые красивые пассажи в музыкальных произведениях, на улице по знаку его капельмейстера стреляли одна за другой десять пушек. Серебряная посуда на столе, бывало, даже звенела…