Движение в кустах настораживает его. Он замирает, но девочки лежат тихо.

Убедившись, что никого нет, Василий Левко спрыгивает в щель, опускает на дно портфель и чемоданы, с трудом, скользя на мокрой земле, вылезает из ямы и возвращается в дом.

— А если докажу, что это клад? — спрашивает Зиночка.

— Не докажешь!

— Плюю в морду, если докажу?

— Плюешь, — говорит Анечка, подумав и взвесив шансы.

На втором этаже своего дома, в ванной, Левко при свете керосиновой лампы снимает со стены зеркало. Биде и раковина уже отвинчены и лежат на полу.

Девочки видят полоску света в окне ванной. Когда Левко ходит по комнате, полоска в окне то меркнет, то опять становится ярче. Убедившись, что он там, девочки возвращаются к яме.

— А обратно как мы вылезем? — спрашивает Анечка.

— Подставим чемодан и вылезем. Ну, прыгай.

— Глубоко, — смотрит в яму Анечка.

— Трусишь? Прямо сразу в морду плюю?

— Я не трушу. Только ты первая.

— Пожалуйста. — Зиночка прыгает в яму. Анечка прыгает за ней и смотрит вверх. Край ямы чуть выше ее головы. Сверху видно только небо. Луна выглянула из-за тучи.

— Смотри! Смотри! — шепчет Зиночка.

Она отгибает край клеенки и раскрывает портфель. В свете луны в нем что-то блестит. Зиночка запускает в портфель руку и извлекает оттуда золотые браслеты с драгоценными камнями и серьги, которые когда-то показывала Варе Вольская. Зиночка прикладывает серьги к ушам и хихикает:

— Ну, что? Клад или не клад? Анечка молчит.

— Плюю?

— Плюй, — кивает ошеломленная увиденным Анечка.

Зиночка старательно копит во рту слюни. Скрип двери. Девочки замирают.

Василий Левко выносит из двери зеркало, прислоняет его к столбу крыльца и возвращается в дом. Хлопнула дверь.

— Слышала? Он идет! — испуганно шепчет Анечка.

Зиночка раздумала плевать, торопливо прячет драгоценности в портфель и поправляет на нем клеенку. Теперь надо быстро вылезать. Зиночка повыше ростом, чем Анечка. Ей удается встать ногами на чемодан и, уцепившись за корни на краю ямы, быстро из нее вылезти. А Анечке вылезти никак не удается. Она соскальзывает с чемодана и, вскрикнув, падает на дно.

— Тише ты, дура! — шипит Зиночка.

— Сама дура! — шепчет из ямы Анечка.

— Ну, скорей же! Скорей!

Анечка торопливо влезает на чемодан и опять с него падает. Опять влезает. Всхлипывает. Она уже начинает паниковать.

— Ну, давай же, скорей! — шепотом умоляет Зиночка и протягивает Анечке руку.

Анечка хватается за нее и пытается выбраться наверх, но Зиночка не удерживается на краю и соскальзывает в яму, упав сверху на Анечку.

— Ой, мамочки! — уже всерьез пугается Анечка.

— Попробуй сперва ты, — говорит Зиночка. — Я тебя подсажу.

Анечка опять становится на чемодан. Зиночка держит ее за ноги. Анечка цепляется за торчащие из земли корни, отчаянно карабкается наверх и уже вылезает из ямы, когда в лицо ей ударяет луч электрического фонарика.

— Ты что здесь делаешь? — Василий Левко светит фонариком в яму и видит закрывающую ладонями глаза Анечку. — И Зинаида здесь? Понятно. За отцом шпионить? Соседям доносишь, мерзавка?

— Я больше не буду, — бормочет, скрючившись на дне ямы, Зиночка.

— Ну какое же ты ничтожество.

Василий наклоняется, хватает Зиночку за ворот и одним движением выдергивает из ямы.

— Я больше не буду, — говорит Зиночка. — Папочка, я не буду.

Речь ее, когда она говорит с отцом, сразу меняется, становится тупой, отрывистой.

— Это ты ее подучила отца предать? — спрашивает Левко у Анечки.

Анечка молчит.

— Конечно, ты. Это у вас национальное — шпионить и предавать. Зинка бы сама не додумалась. А ты знаешь, Анна, что делают с детьми, которые предают? Не знаешь? Зинаида знает. Мы с ней тебе сейчас покажем, что с ними делают. А то ведь и ты пойдешь, как она, повсюду языком трепать. А трепать языком нехорошо.

Анечка делает шаг назад.

— Куда? — Левко ловит ее за руку. — Как шпионить, тут как тут, а ответ держать ей одной? Это нечестно. Идем, Зинаида, идем. Ты же знаешь, куда идти.

Зиночка молча, с совершенно тупым лицом, с приоткрытым ртом идет к дому. Произошедшая в ее поведении перемена пугает Анечку больше всего. Зиночка даже не делает попыток спастись, покорно идет к уродливому дому, а за ней, с Анечкой за руку, идет Левко.

В темной комнате на втором этаже тоже горит тусклая керосиновая лампа. Видны следы сборов. Шкаф уже пуст. Два раскрытых чемодана с бельем. На кровати голый матрас. На стуле мундир и отутюженные галифе.

— Ну, чего ждешь? — говорит Левко Зиночке. Зиночка, как под гипнозом, подходит к стулу и вытягивает из висящих там отцовских галифе ремень. Подает ему.

— Штаны! — командует Левко.

Теперь, при свете лампы, видно, что он сильно пьян.

Зиночка пустыми глазами смотрит на испуганную Анечку.

— Штаны снимай! — повторяет Левко. Зиночка медлит.

— Не делай себе хуже!

Зиночка поднимает подол платья, спускает штанишки и ложится животом на матрас. При первом ударе ремня по белой Зиночкиной попке Анечка вздрагивает, как будто ударили ее саму. При втором ударе она оседает на пол.

Комната перед ее глазами куда-то уплывает, и Анечка теряет сознание.

Когда она открывает глаза, Левко стоит на коленях у кровати и целует голую спину лежащей на ней Зиночки. На спине красные следы от ударов ремня. Их Левко и целует.

— Любит тебя папка, доча, любит, — говорит Левко. — Сильно любит. Но надо лепить из тебя человека. Когда-нибудь ты меня поймешь и за все скажешь мне спасибо. Вот такие дела, — и поворачивается к Анечке: — А тебе наука. Иди домой, Аня.

Спать пора.

Анечка встает и уходит.

Зиночка лежит на матрасе, бессмысленно улыбаясь, а Левко гладит и целует ее. Зина всю жизнь твердо знала, что отец ее любит. Просто она в чем-то всегда была перед ним виновата. Когда у нее диагностировали шизофрению, наши были уверены, что это результат воспитательных методов Левко. Но это не факт. Может быть, болезнь у нее была врожденная. По-своему Левко ее любил, заботился о ней, даже выдал замуж за подчиненного ему офицера, и она родила Женю и Павла, но это все будет позже, гораздо позже. А сейчас ночь, октябрь сорок первого года. Я только что родился, Максу четыре года, а моей сестре Анечке, самой талантливой из Николкиных, девять.