У дальней стены стояло массивное зеркало, в два раза выше меня. Прежде я его здесь не видела. Я пощупала оранжевый драгоценный камень на раме. Как он там называется? Он напоминал бриллиант, ограненный так, чтобы сверкал.

Стекло само по себе было драгоценным. Невероятной чистоты. Я как будто могла протянуть руку и коснуться самой себя.

Я взглянула на морщины на своем лбу и закрыла глаза. И увидела Кеву в том шатре. Увидела ненависть в его глазах. Трудно было убедить сорок моих конных спутников, что он не сделает мне ничего плохого, и они чуть не отказались держаться подальше. Хотя вообще-то, если бы Кева решил перерезать мне горло, он все равно успел бы сделать это, прежде чем спохватится моя охрана.

Даже способность соединять звезды меня не спасла бы. Я не могу воспользоваться своими возможностями в одиночестве. Кровавая звезда любит Утреннюю звезду, и мне необходим добровольный помощник, чтобы говорить со звездами, Марот четко это разъяснил. И этот помощник должен меня любить. Остался ли в мире хоть один человек, который меня любит?

Пашанг… С тех пор как мы поселились во дворце, я видела его с другими женщинами. Это меня не беспокоило. Хотя, возможно, и должно. Если раньше он испытывал ко мне детскую влюбленность, то теперь, когда мы поженились, конечно, начал понимать, что я собой представляю. И я очень сомневалась, что в реальности я настолько же прекрасна, какой он представлял меня себе все годы разлуки.

Однажды он меня разлюбит, если это уже не случилось. Как разлюбил меня Эше, когда понял, насколько я корыстная и подлая. И тогда я останусь одна.

И снова окажусь бессильной.

Я вернулась к стальной двери и закрыла ее, преградив путь свету, – остались только мерцающие огоньки фонарей в углу.

Я повернулась к зеркалу и уставилась на свое отражение. Сняла с глаза повязку, открыв маслянисто-черный глаз, видящий звезды. Я выскользнула из платья и скинула шелковое белье, пока не осталась обнаженной. Наверное, в сокровищнице впервые стояла обнаженная женщина.

После изнурительного дня по коже струился пот. Выглядела я ужасно. Раны после того, как меня избил Като, еще не зажили, и я даже не могла стоять прямо. Вдобавок еще этот странный глаз и кровавые руны в виде деревьев и треугольников, которые нарисовал у меня на шее и груди Эше, чтобы спасти мне жизнь… Я просто уродина.

Но даже уродливые люди могут победить других с помощью того, что у них внутри. А внутри я честолюбивая обманщица, самолюбивая и подлая. Меня невозможно полюбить за внутренний мир, так же как и за внешность.

И когда я это поняла, трудно было не расплакаться посреди белого мрамора и золота.

Нечасто мне приходилось разглядывать свою наготу в зеркале. Должен признать, выглядел я неплохо. Вечно молод благодаря маске мага. Мускулы в нужных местах. Неудивительно, что женщины украдкой поглядывали на меня.

Проблема заключалась в глазах: две пустые сферы. Жила ли еще там душа? Или что-то другое меня оживляло? Может, это ужас, кипящий в глубине, затуманивал искру моей души?

Вскоре зеркало заволокло паром, я прекратил самокопания и продолжил тереть руки щелоком и розой. Потом сел на каменную скамью и уделил внимание тому, что болезненно стучало в голове.

Сегодня выпал редкий шанс примирить Кярса и детей Мансура. Примирение часто требует компромиссов, так что их будет немало. Надеюсь, больше с той стороны, поскольку благодаря моему замыслу у нас на руках была сильная карта: сама Святая Зелтурия.

– Видела бы ты меня сейчас, Мелоди. Если буду жив, я спасу это царство, так же как спас Сирм – дважды.

Сказать легко, труднее поверить. Но кто-то должен продолжать верить и цепляться за надежду. Пока Сади, как обычно, предавалась унынию, а Кярс отвлекался на свои слабости, я должен оставаться непоколебимым. Не только ради них, но и ради всех в этих краях.

Но это тяжело. Хотя я и не показывал вида, в душе продолжал бурлить яд из-за всего, что я потерял. Горечь запеклась внутри. И, как и Сади, я хотел сбежать. Это даже не моя страна. Но это мой священный город. Как я могу позволить Сире захватить его? Как могу назвать себя верующим в Лат, если позволю презренному орудию Хаввы разрушить храмы наших святых?

Я дал обещание служить Лат, когда она воскресила Сади, и собирался сдержать его. И Сади я тоже буду защищать, чего бы это ни стоило. Я верну трон Кярсу, потому что он будет править во имя Лат, придерживаясь Пути святых, как и все Селуки. Таков мой священный долг, и как бы ни было тяжело, я его исполню. Так поступают настоящие мужчины. Так поступают янычары. А в глубине души я навсегда останусь янычаром, которого Тенгис, мой отец, научил защищать добродетель и никогда не отступать.

В моей жизни бывали времена слабости, когда я позволял себе плыть по течению. Но сейчас не тот случай. Перед нами стоял огромный, как гора, вызов, но я был готов одолеть его. Я первым окажусь на вершине, возглавив атаку. А если сомнения будут кусать меня за пятки и я не смогу больше подниматься, Кинн отнесет меня на эту треклятую гору.

Вспомнив о Кинне, я заметил, что он смотрит на меня сквозь густой пар. Радужный птах стоял на плитке, наклонив человеческую голову.

– Я тебя вижу, птах.

Он подошел и плюхнулся рядом со мной.

– Он здесь.

– Кто?

– Старшенький Мансура. Он прибыл утром, переодетый пастухом.

– Хурран? – Я поскреб намасленную бороду. – Зачем ему это?

– Скорее всего, чтобы составить непредвзятое мнение о городе. – Кинн вздохнул в точности как евнух, которого я когда-то знал. – Мало того, что я должен шпионить и таскать тебя на себе, так, похоже, и думать за тебя тоже придется.

– У меня слишком много забот, так что твои мысли будут очень кстати. Где Хурран сейчас?

– В кофейне неподалеку.

Я вытерся, оделся и последовал за Кинном в кофейню на третьем этаже желтого купола, стоявшего на небольшом холме. В такой ранний час там было немноголюдно. Ни посетителей, сидящих на разноцветных подушках вокруг низких столиков, ни уда, ни ситара, чтобы успокоить разум, только вездесущая песня дронго.

Кинн указал крылом на Хуррана, долговязого, сутулого человека с мягкими чертами лица и русыми волосами. Он был в бежевом кафтане, как абядийский пастух, хотя по его бледному лицу скорее можно было подумать, что он вылез из могилы, чем приехал с залитых солнцем пастбищ. Я не назвал бы его красивым, но он лукаво улыбался служанке, и это делало его еще более благостным.

Я уселся на алую подушку напротив него. В глазах цвета сухой березы не появилось ни намека на удивление.

– Ты похож на рутенца. – Он затянулся, и в кальяне забурлила вода. – А это значит, ты маг Кева, как я полагаю. Рад познакомиться с тобой в это ясное утро.

– А ты похож на человека, просидевшего в камере шесть лет.

– Именно так я себя и ощущаю. Какое же это чудо, свобода. – Хурран выдул облачко абрикосового дыма. Аромат слишком старался быть сладким. – Я уже не думал когда-нибудь снова увидеть этот город, если честно. Он действительно выглядит святым.

Сестра и брат освободили его после того, как Мансур лишился головы. Они не были согласны с решением отца наказать Хуррана. Но, помня о том, что сделал этот человек для того, чтобы его отправил в тюрьму собственный отец, я знал – к нему нельзя относиться легкомысленно.

На его лице появился намек на гнев.

– Я оделся как простой пастух, чтобы никто не смотрел на меня так, как ты сейчас. Хоть раз хотелось бы, чтобы на меня не таращились, будто я тащу на плечах гигантского джинна.

– Мои извинения. Мы все заслуживаем второго шанса, если раскаялись. И все же зачастую невозможно изменить то, как люди тебя видят.

– Нет ничего невозможного.

– В этом мы согласны.

– Знаешь, мне это не доставило радости. Я до сих пор слышу крики. Пока был в кандалах, я каждый день молил о прощении.

Последние слова прозвучали заученно.