Я вспоминаю его при Верховном дворе в тот день, когда меня должны были осудить за преступления в качестве королевы предательского Двора Зубов. Мне было одиннадцать, а ему только исполнилось девять. Тогда я была связана – так же, как и сейчас. Затем вспоминаю его тринадцатилетним юношей, когда он нашел меня в лесу, а я отослала его прочь.

Теперь ему семнадцать. Принц вырос гибким, хорошо сложенным и высоким – он сильно превосходит меня в росте. На него падает лунный свет, и кажется, будто в золотое руно его волос вплетены платиновые нити. Из-под челки торчат маленькие козлиные рожки, глаза поражают невероятным янтарным цветом, а по носу рассыпалось созвездие веснушек. Изгиб губ выдает в нем проказника и шутника, а горделивая походка свидетельствует о том, что он привык, чтобы все исполняли его желания.

Красота фейри отличается от красоты смерт-ных. Она экстравагантна и стихийна, точно сама природа. Некоторые из этих существ так невероятно прекрасны, что на них больно смотреть. Они обладают таким неизъяснимым очарованием, что при виде них смертные рыдают или становятся одержимыми, мечтая увидеть их снова хотя бы раз, а может быть, даже умирают на месте.

Уродство в Фейриленде может быть столь же эксцентричным. Порой фейри настолько безобразны, что, завидев их, все живые существа сжимаются от ужаса. А некоторые выглядят настолько гротескно и соблазнительно, что их внешность кажется привлекательной.

Не то чтобы смертные не бывают красивы – многие из них весьма хороши собой, – но их вид не вызывает ощущения, что тебя ударили по голове. А глядя на Оука, мне кажется, что меня слегка поколотили.

Если буду смотреть на него слишком долго, захочется откусить кусочек.

Я перевожу взгляд на свои грязные ноги, поцарапанные и распухшие, а затем на копытца Оука. Вспоминаю из украденного учебника по биологии, что копыта состоят из того же вещества, что и ногти. Из кератина. Над ними виднеется шерстяной пушок того же цвета, что и волосы, – он исчезает под отворотами узких, облегающих бедра брюк, чья длина позволяет увидеть странный изгиб его голеней.

Я вздрагиваю, делая над собой усилие, чтобы не начать вырываться из пут.

– Замерзли? – спрашивает он и протягивает мне свою мантию из вельвета, украшенную вышитыми желудями, ветвями и листьями. Вещь очень красивая, но вдали от Эльфхейма кажется поразительно неуместной.

Это представление мне знакомо. Он приказал связать меня, а теперь изображает галантность, словно прохладный воздух беспокоит меня больше всего остального. Но, видимо, принцам надлежит вести себя подобным образом. Благородство обязывает и все такое прочее.

Не знаю, как, по его мнению, я должна со связанными руками надеть на себя эту мантию. Ничего не отвечаю ему, и он сам накидывает ее мне на плечи, после чего завязывает тесемки на шее. Я не возражаю, хоть и привыкла к холоду. Все-таки теплая одежда лучше, чем ее полное отсутствие. К тому же мантия мягкая.

Вдобавок она скрывает от них мои руки. А значит, если мне все-таки удастся освободить запястья от веревки, они узнают об этом, только когда будет слишком поздно.

Он уже второй раз совершает ошибку.

Я стараюсь сосредоточиться на побеге и не поддаваться отчаянию. Даже когда руки будут свободны, мне все равно придется как-то оторваться от этих двоих. Но если скроюсь от них, то, думаю, они уже не смогут меня найти. Возможно, рыцарь умеет ориентироваться по следам, но за долгие годы я мастерски научилась заметать свои.

Навыки Оука – помимо искусства быть лордом – мне не известны. Может, несмотря на высокопарные речи и знатное происхождение, он опасается споткнуться и напороться на свой же роскошный меч, потому-то и взял с собой рыцаря.

Если они отвлекутся хотя бы на секунду, я опущу ладони к земле и, сделав шаг в петлю, которую образуют мои руки, перенесу их вперед. А потом перегрызу веревку.

Правда, я не могу представить, зачем бы им давать мне такую возможность. Но продолжаю крутить запястьями под мантией Оука, пытаясь растянуть веревку как можно сильнее.

Выйдя из леса, мы оказываемся на незнакомой мне улице. Дома расположены на большем расстоянии друг от друга, чем в том районе, где живет моя не-семья, и выглядят обветшало. Газоны не стрижены. Где-то вдалеке лает собака.

Меня ведут по грязной дороге. Она упирается в заброшенный дом с заколоченными окнами, окруженный такой высокой травой, что газонокосилка, наверное, подавилась бы. Снаружи стоят два фейрийских скакуна цвета слоновой кости. Мягкие их шеи длиннее, чем у смертных лошадей.

– Сюда? – спрашиваю я. Произношу это слово четко, пусть и по-прежнему охрипшим голосом.

– А что, тут слишком грязно для вашего высочества? – интересуется рыцарь, приподняв брови, словно я могла забыть о своем запачканном платье и немытых ногах. Словно не знаю, что я уже давно не королева, и не помню того, как сестра Оука распустила мой Двор.

Втягиваю голову в плечи. Я привыкла к подобным играм в слова: в них никогда нет правильного ответа, а за любой неправильный тебя наказывают. Поэтому я держу рот на замке, искоса глядя на поцарапанную щеку принца. Я уже и так наделала достаточно ошибок.

– Не слушайте Тирнана. Внутри не так уж и плохо, – говорит Оук с любезной улыбкой, которая должна убедить меня, что можно ослабить бдительность. Но я напрягаюсь еще сильнее. Я научилась опасаться таких улыбок. Он взмахивает рукой и продолжает: – Там мы сможем объяснить, почему были вынуждены прибегнуть к такой страшной неучтивости.

Под «неучтивостью» он имеет в виду то, что они меня связали.

Рыцарь – Тирнан – открывает дверь, навалившись на нее плечом. Мы заходим внутрь; Оук идет позади меня, так что надежды сбежать нет. Рассохшиеся деревянные доски стонут под его копытцами.

Дом явно пустует довольно долго. Обои в цветочек исписаны граффити, а под раковиной нет шкафчика – видимо, его выломали в попытках добраться до медных водопроводных труб. Тирнан ведет меня в угол кухни, где стоит покосившийся пластиковый стол в окружении нескольких потертых стульев.

На одном из них сидит солдат с крылом вместо руки. У него смугловатая кожа, длинные волосы цвета красного дерева и невероятные фиолетовые, как аконит, глаза. Мне он не знаком, но, кажется, я догадываюсь, какое заклятье на него наложено. После Змеиной битвы Верховная королева – сестра Оука – приказала наложить заклятье на всех солдат, которые последовали за Мадоком и не пожелали искупить вину. Их превратили в соколов с условием, что они смогут вернуть истинное обличье, только если в течение года и одного дня не нападут ни на одно живое существо и будут питаться лишь подаянием. Я не понимаю, как так вышло, но этот солдат выглядит только наполовину заколдованным. Прищурившись, я замечаю вокруг него порванные нити магии. Они кружатся и извиваются, словно корни, которые пытаются восстановиться и прорасти вновь.

Это заклинание нелегко разрушить.

А еще я вижу на его лице кожаные ремешки и золотистые крепления уздечки. Вздрагиваю, узнав эту вещь. Она мне тоже знакома.

Ее создал кузнец по имени Гримсен, а затем отдал моим родителям.

Лорд Джарел надел ее на меня. Это случилось давным-давно, когда свобода моей воли стала для них неудобством, от которого необходимо избавиться, словно от паутины под потолком. Увидев уздечку, я снова ощущаю смесь паники, страха и бессилия, которые испытывала, когда ремешки медленно врастали в кожу.

Немногим позже он с ее помощью пытался заманить в рабство Верховных короля и королеву. Он потерпел неудачу, и уздечка оказалась в их руках. Однако меня приводит в ужас тот факт, что Оук надел ее на своего пленника и ведет себя так, будто это в порядке вещей.

– Тирнан поймал его недалеко от Цитадели вашей матери. Нам надо было узнать ее планы, и он оказался чрезвычайно полезен. К сожалению, еще и чрезвычайно опасен. – Я слышу голос Оука, но мне сложно сосредоточить взгляд хоть на чем-то, кроме уздечки. – У вашей матери осталась горстка разномастных вассалов. К тому же она кое-что украла…