Мурат знал это, как и то, что отец никогда не держал на старого тестя обиду, даже за передачу Майского не ему, а сыну. Мурат был уверен, что отец в душе понимал старика и тайком молился за его душу, потому что считал, что ему сказочно повезло.
А повезло Кадашеву как минимум трижды. Он познакомился с Катериной, увидев ее вместе с отцом в банке, где они оформляли в очередной раз ссуду под залог Майского. Тогда-то ему и повезло в первый раз, когда он разузнал у своего банкира о скверном положении Ашаевых. Катерина не выходила из его головы. Он впервые влюбился и как настоящий джигит готов был биться за нее. Благо ему было, что предложить старому Беку. Во второй раз ему повезло, когда Катерина, совершенно его не знавшая, но понимавшая, что она – единственная возможность решить проблемы отца, спокойно согласилась стать женой Кадашева. А в третий раз, когда после пары лет совместной жизни у них родился он, Мурат. Нет, не Мурат был чудом, а та перемена, которая произошла с Катей. После рождения сына она вдруг стала нежнее, мягче, добрее к Павлу Ивановичу, словно сын навсегда связал их тонкой, но прочной нитью. Эту невидимую нить Мурат ощущал кожей, чувствовал ее везде в доме, он рос в атмосфере тихой и искренней любви. Сейчас, уже будучи взрослым мужчиной, он начинал понимать, какое это было чудо, что его безродный отец и благородного происхождения матушка так искренне полюбили друг друга.
На Мурата и дед, и родители возлагали большие надежды. Он рос смышленым, активным, все понимали, что дедовская кровь сделает из него прекрасного офицера. К сожалению для отца, Мурат не стал его правой рукой, к его делам Мурат относился спокойно, даже равнодушно. Он не сумел бы и курицу в голодный год продать, не то чтобы возглавить отцовскую компанию. Все понимали, что кровь Мурата была в меньшей степени разбавлена, а со временем, и Мурат это хорошо чувствовал, он все больше и больше становился похожим на деда. Особенно это проявлялось во время службы.
Карьера Мурата продвигалась медленно, потому что карьеризму и интригам он предпочитал военное дело. Во время Русско-Японской войны он был дважды ранен при обороне третьего форта Порта-Артура под командованием старшего офицера артбатареи Али-Ага Шихлинского. Был представлен к награде, получил Георгиевский крест и орден Св. Анны. Долго пролежал в госпитале, где с горечью узнал о поражении и подписании тяжелого для России мира. Новым ударом для него стали беспорядки, начавшиеся еще в январе 1905 года. Лежа в госпитале в Оренбурге, он рвался в столицу. Он не был политиком, не умел врать и изворачиваться, а ценил только чистое и легкое сердце, как это принято на Кавказе. Когда лечение закончилось, ему предложили отправиться на службу в столичный полк, но Мурат отказался, решив отправиться на Кавказ, узнав, что там тоже развернулись революционные беспорядки. Он участвовал в подавлении выступлений, жестко исполнял решения военно-полевых судов и карал солдат, уличенных в поддержке революционных идей. Мурат искренне верил, как и его дед, что Россия держится на самодержавии, что любые попытки изменить ее строй повлекут за собой крах империи, как судно без жесткого и сильного капитана среди волн и скал обречено на гибель.
Этим июньским утром он с другом, поручиком Косыгиным, прибыл на поезде в Баку из Эревана, получив долгожданный отпуск. Лошадей взяли с собой, благо поезд позволял. Мардакян остался позади, а впереди ждал родительский дом.
– Слушай, Косыгин, как бы ты со мной поехал, если бы я тебя в очередной раз не спас от женитьбы, а? – со смехом вдруг сказал Мурат и поглядел на своего приятеля.
Тот надулся театрально и произнес:
– Вот хочешь верь, хочешь не верь, а ведь ты разбил мне сердце. Я ведь по уши был влюблен в ту армяночку.
– Мишка, ты каждую неделю в кого-то влюблен, – захохотал Мурат. – Ты хоть имена-то их запоминаешь?
– Практически всех до одной, – уверенно парировал Косыгин, покручивая рыжеватый ус. – Что поделать, если я просто теряю голову при виде красивой женщины. Что с того? Ты сам-то не теряешь головы от шляпок, тонких талий, ямочек на щечках? – Косыгин мечтательно закинул глаза к небу.
В это время Мурат со смехом постучал кнутом по его голове.
– Голову? Это ты называешь головой? По-моему тобой вовсе не она руководит, а дурная твоя натура! – с этими словами он ткнул ему в живот. – Молчи, даже не отпирайся. А самое главное, заруби себе на носу, – Мурат вдруг перестал улыбаться и строго посмотрел на поручика, умело гарцуя на лошади впереди друга, не давая тому обойти себя. – Я не шучу, Мишка. В доме моих родителей будут мои сестры. Не смей распускать слюни, особенно в отношении Саши. Я с тебя глаз не спущу.
– Да что я идиот, что ли? – Косыгин поправил мундир и приложил руку к голове, словно принимал приказ. – Есть слюни не распускать! Ну, а если я влюблюсь? Ну, натурально влюблюсь, что тогда? И вдруг это будет взаимно, – он с комичной гримасой посмотрел на Мурата.
Тот усмехнулся и показал ему увесистый кулак.
– Я тебя предупредил. Пойми, здесь другие порядки и правила. У отца уже давно для Саши партия подготовлена. Вряд ли ты, поручик, сможешь составить конкуренцию, – он снова усмехнулся, с ног до головы оглядев Косыгина. Тот поежился.
– Как тут у вас все закручено, – сказал Михаил. – Ладно, буду держать себя в руках. Ну, скажи, может у вас хоть служаночки есть хорошенькие? – он заискивающе посмотрел на Мурата, на что тот лишь ближе придвинул кулак к его лицу и предупредительно кивнул. Косыгин скучающе надулся.
А Мурат неожиданно резко съехал в сторону от дороги, увлекая за собой и жеребца Косыгина. В следующую секунду рядом с ними поравнялся черный закрытый экипаж, запряженный белой лошадью, которая после громкого окрика извозчика, остановилась. Облако пыли поднялось вверх. Как только пыль немного рассеялась, дверца коляски открылась, и из нее показалось хорошенькое женское личико в роскошной нежно-голубой шляпке,причудливо украшенной цветами и перьями. На лице дамы заиграла озорная улыбка при виде офицеров.
– Ну и ну, господа, сколько от вас пыли! Так и завянуть недолго, не так ли, Мурат Павлович! – она звонко расхохоталась, отчетливо услышав, как Мурат воскликнул:
– Ольга? Правда, ты, сестра?
– Ну, разумеется, я! – она решительно вытянула ноги в хорошеньких походных ботиночках из тонкой светлой кожи с лентами и, приподнявшись на ступеньке, грациозно спустилась, представ во всей своей красе.
Ольга Павловна, в замужестве Пурталес, старшая дочь Кадашевых, была моложе Мурата на четыре года. Она была высокой, с манкими округлыми формами, которые изящно подчеркивало модное украшенное вышивкой платье с ассиметричным подолом светло-голубого оттенка, в цвет ее глаз. Тонкая талия, затянутая в корсет, была перехвачена атласной лентой, а под шляпой, практически полностью скрывавшей красивое лицо, тяжелела высокая прическа светло-русых слегка вьющихся волос. Стоя в дорожной пыли, такая невесомая, неземная, Ольга была потрясающе красива. Тонкие притягательные черты лица, влажные яркие губы на бледной коже дерзко улыбались, слегка показывая белые зубы. Объемные укороченные рукава платья переходили в длинные тонкие перчатки того же оттенка. Она держала в одной руке крошечный, расшитый жемчугом ридикюль, второй придерживала широкополую шляпку, от ветра. Красивая линия шеи плавно спускалась к округлым плечам и крупной, высокой груди, задрапированной материей платья, от чего грудь казалась еще более пышной и привлекательной. Шея была единственным местом, где можно было разглядеть благородно-белоснежную кожу этой ослепительной женщины. Этот крошечный островок ее тела невольно приковал взгляды мужчин. Ольга улыбалась, прекрасно сознавая силу своей магической красоты, в упор глядя на Косыгина, которого видела впервые в жизни. Однако, улыбалась открыто, даже хищно, изучая его лицо. Косыгин стоял, как вкопанный, не в силах оторвать от Ольги глаз. Он просто пожирал ее, не замечая того, как Мурат, отвернувшись от Ольги, довольно сухо сказал:
