Тем временем, я вспоминал, и картинки становились всё живее и ярче. Перед глазами появилось щуплое личико Аслана. Он что-то говорит, выпячивая нижнюю челюсть и брызгая слюнями. Я не воспринимаю всерьёз этого дрища, который, едва появившись в классе, пытается качать права. Мне становится смешно, над этим куражащимся недомерком. Я улыбаюсь, я полностью расслаблен. Что может сделать этот дистрофан, который в два раза меньше меня и своими габаритами годится в первоклашки? Я пытаюсь отодвинуть его от себя, толкая в худосочное плечо.

Он бьёт меня в нос внезапно, почти без замаха. Этот удар, будто вспышка молнии, будто разряд тока, который лупит прямо в мозг. Дикая боль, привкус металла, красные круги в глазах. Он бьёт ещё и ещё. Я падаю, громко хныча, закрывая руками голову. Боль, страх, публичный позор – это всё, с чем теперь будет ассоциироваться у меня Аслан . При одном его виде, я буду остро чувствовать боль в носу и ощущать привкус металла. Теперь я буду делать всё, чтобы избегать прямых стычек с Асланом, но он, чувствуя мой страх будет преследовать меня. Его будет возбуждать запах исходящего от меня адреналина, запах моего страха. Аслан станет моим самым жутким кошмаром, но этот кошмар будет не одинок. Ещё будут братья Ковшовы, ещё будет Ваня Сэр из параллельного класса, ещё будет…да много кого будет ещё. Я окажусь в диких джунглях, где нельзя ни на минуту терять бдительность и зевать, чтобы в мгновение не стать добычей хищника.

«Ты занимался каким-нибудь спортом?»

Каким-нибудь спортом? Я пытался заниматься спортом. Я пошёл на бокс, наивно полагая, что перчатки, это что-то вроде, одетых на руки подушек. Моё заблуждение обернулось сотрясением, полученным в первом же спарринге. Пропущенный удар показался мне сродни разбившейся об голову бетонной плите. После этого нокдауна я не мог без содрогания смотреть даже на боксерские поединки, которые показывали по телевизору.

Любовь к футболу, остыла в тот день, когда мне засветили мячом по причинному месту. Это был особый вид боли, нетерпимой, раздирающей, превращающий тебя в жалкое, катающееся по траве и скулящее животное. Если попадание этим же мячом в лицо и жёсткие стыки, (когда вместо мяча, нога соперника прилетала в берцовую кость), не отвадили меня от футбольного поля, то прилёт между ног сделал это раз и навсегда.

До поры до времени, я любил кататься на лыжах, пока в один из морозных дней при спуске с пригорка, не слетел с лыжни. При падении лыжи вывернуло так, что я получил сильнейший вывих ноги. Чувство, когда твой голеностопный сустав выкручен наизнанку, незабываемо. Одно только воспоминание об этом виде боли заставляет меня неприязненно скривить рот.

– Тебе не хотелось совершить что-нибудь экстремальное, например, пройтись по карнизу, или прыгнуть с шестиметровой вышки?

Я усмехаюсь, и эта непроизвольная реакция являентся ответом на вопрос Эммануила.

– Разумеется, это глупо…но молодость, азарт, девчонки, которые, (как нам казалось), любят самых смелых…

Девчонки хм-м! Если поставить на одну чашу весов самую красивую девчонку, а на другую нагрузить все мои фантазии о возможном несчастном исходе рискованного предприятия, чаша со страхами будет иметь значительный перевес. Я не был ущербным; мне, как и всем хотелось завоёвывать женские сердца, иметь кучу друзей; мне так же, как и всем хотелось стоять на пьедестале. Но меня удерживала память. Моя голова, могла в мельчайших деталях воспроизвести каждое полученное мной болевое ощущение. Фантазия накладывала эти ощущения на спорную ситуацию, и в мозгу тут же загорался красный сигнал светофора.

Разобравшись с детством, Эммануил перекинулся на более зрелый период моей жизни, точнее, жизни персонажа, с которым я себя ассоциировал.

«Ты часто ссоришься с женой?»;

«Ты задерживаешься на работе?»;

«Тебе не кажется, что иногда, твоя персона является объектом насмешек?»;

Вопросы про взрослую жизнь были такими же неприятными и имели схожий уклон. Отвечая, или просто отмалчиваясь от этих хлестких, как пощёчины вопросов, я поймал странное дежавю. Мне вдруг показалось, что кто-то уже задавал мне подобные вопросы. Только где и когда это было: в той жизни, в этой, или всё это просто порождение моего мозга?

– Тебе нравится отстаивать свою точку зрения?

– Нравится ли мне спорить?

– Вопрос был немножко про другое. Спорят иногда на пустом месте, просто так, чтобы показать свою осведомлённость. Твоя точка зрения, это то, в чём ты убеждён, твёрдо знаешь, что это именно так, а не иначе. У любого человека, даже самого недалёкого, есть то, во что он твердо верит. Так вот, когда дело касается именно такого вопроса, ты можешь за него постоять?

– Может быть…но не помню, чтобы мне приходилось это делать. Если я даже и уверен в чём-то…в какой-то идее, всегда найдутся люди, которые отстоят её лучше меня…

– И выдадут эту идею за свою! – Эммануил издает звонкий щелчок пальцами.

– Это не всегда так, хотя…

– То есть тебе не знакомо чувство, когда ты кладёшь оппонента на лопатки, хотя бы даже в дискуссии?

Я отрешённо мотаю головой, мол, пусть будет так, как ты думаешь.

– Что ты чувствуешь, когда на тебя кричат?

Этот неожиданный вопрос заставляет меня встрепенуться и почесать подбородок.

– Просто скажи то, что приходит в голову первым.

– Боль! Я чувствую боль!

– Эта боль, она какая? Просто надуманная, или похожая на конкретную боль? Например, на зубную, на боль в животе или головную?

– Это ощущение схоже с тем, когда тебя бьют по носу. Эммануил, тебя когда-нибудь били по носу?

– Может быть…– он скашивает глаза, будто что-то вспоминая. – Да, что-то было, но это не оставило во мне таких живых ассоциаций. И вообще, вопросы сегодня задаю я! – прикусывает нижнюю губу, формулируя следующий вопрос. – Значит ли это, что вступить в сложный разговор для тебя всё равно, что подраться?

– Может быть…да…наверное…– мной снова овладевает чувство, будто мне уже приходилось отвечать на подобные вопросы.

– Как часто ты выпиваешь?

– Довольно часто. Это помогает мне расслабиться…снять стресс.

– А бывает такое, что ты напиваешься в хлам?

Я закатываю глаза в потолок и чешу подбородок.

– Нет!

– Тебя что-то останавливает? – Эммануил сам отвечает на свой же вопрос, целясь в меня указательным пальцем. – И здесь тебя сдерживает она! Маячащая на горизонте, головная боль! Я прав?

Я пожимаю плечами.

– Ну-с на этом всё! – Он шлёпает ладошками по зеркальной столешнице. Его лицо сияет. Похоже – он очень доволен проведённым допросом.

– А дальше что?

– А дальше? – Дальше самое интересное! Кстати, кофе-то совсем остыл, а мы и забыли! – он бодро вскакивает со стула и семенит по гостиной своей пингвиньей раскачивающейся походкой. – Итак – что мы имеем? – один за другим выдвигает шкафчики кухонного гарнитура, открывает дверцы, словно то, «что мы имеем» должно находиться в одном из шкафов. – Мы имеем несколько личностей…нет…даже не так; – на мгновение застывает у открытого пустого шкафчика. – Мы обладаем некими знаниями об одном и том же субъекте. Этих знаний несколько…– Он продолжает семенить из угла в угол, словно эти хаотичные движения помогают ему чётче сформулировать мысль. – Знание номер один. Это то, что знаем мы оба. Не каждый по отдельности. Это знание, которое принадлежит нам двоим. Итак, что мы с тобой знаем об объекте. Не так уж и много, учитывая короткий срок, прошедший с момента твоего возвращения. Это тёртый калач, судя по количеству шрамов на теле и сбитым кулакам. Этот парень прекрасно разбирается в оружии, хорошо ориентируется на местности и имеет довольно приличную спортивную форму. – Он берёт нож со столешницы, осторожно трогает пальцем широкое лезвие. – Складывается впечатление, что этот парень твёрд как камень и в чём-то может быть даже опасен. Но есть одно «но». Этот парень не помнит кто он. И это ещё полбеды. Он совершенно не переносит боль, что не состыкуется с отметинами на его теле. Пока что «знание номер один» ограничивается только этим. – небрежно швыряет нож на столешницу. – Перейдём к «знанию номер два». Это знание принадлежит только тебе, но сегодня мы сообща приоткрыли его завесу. – Открывает холодильник. В линзах очков отражается жёлтый свет встроенных светильников. – Объект которого знаешь ты, немного отличается от того объекта, которого знаем мы оба; – достаёт кусок сыра, щупает его, сдавливая большим и указательным пальцем. – Сказать, что он мягкий, было бы не совсем правильно. Он скорее хрупкий. – бросает сыр обратно, закрывает холодильник. – Человек который может в любую минуту сломаться, как тонкий лёд. Он не любит рисковать и обходит стороной острые углы не потому, что считает, что так правильней. Потому, что по-другому просто не может. Он бережёт свою хрустальную конструкцию, которая может рассыпаться от любого неосторожного действия. Как психологу с большим стажем мне очень хорошо знаком такой тип людей. – обходит стол и оказывается у меня за спиной. – В них нет ничего ущербного. Просто такая тонкая душевная конструкция. Те её обладатели, что живут с ней в гармонии довольно счастливы и даже успешны. Они принимают себя такими, какими их создал господь бог. Они не лезут на рожон, но умеют находить обходные пути. Многие из таких хрустальных людей превратили хрупкость в своё преимущество. Они занимаются творчеством или интеллектуальным трудом, неплохо зарабатывают, а их личной жизни может позавидовать любой из так называемых «мировых парней». Кстати, твой покорный слуга, относит себя именно к таким людям. Речь идёт о тех, кто принимает себя, но наш субъект, к сожалению, не такой. – Я чувствую, как его руки осторожно ложатся на мои плечи. – Он ненавидит себя, эту хрупкость, он ненавидит свою жизнь, которая, по его мнению, не задалась. Он мечтает стать смелым и сильным человеком, (в его понимании), но осознаёт, что время уходит и большая его часть уже упущена. Этот человек глубоко несчастен. – Эммануил убирает руки с моих плеч, обходит стол и снова появляется в моём фокусе, красномордый, довольный. Он походит на человека, испытывающего триумф. – Я всё сказал правильно, ничего не упустил?