– Ха-ха-ха-ха! Это так смешно! Видел бы ты себя со стороны. Так бояться обыкновенного тапочка?

Этот смех взбесил меня, заставив стиснуть зубы и зарычать:

– Заткни-ись!

– А то что? – продолжает глумиться Эммануил.

– Ну ладно! – зло цежу я, опуская руки. – Давай!

Брошенный в Эммануила злобный взгляд, по видимому его впечатлил, мгновенно сбив с пухлого лица весёлую гримасу.

– Давай…бей свои сраным тапком.

– Вот это уже дело! – Он делает очередной замах, но в этот момент я перехватываю его руку, резко дёргаю на себя, и, когда его тело подается вперёд, делаю подсечку, выброшенной ногой.

Я не соображаю, что делаю. Я даже не собирался этого делать, а вроде бы, просто ожидал ещё одного удара. То, что выкинуло моё тело, удивляет в первую очередь меня. Я будто со стороны наблюдаю, как сидящий на кровати жалкий человечек, внезапно отразил удар и, в доли секунды, сделал так что его визави оказался на полу. Я вижу свою, согнутую в локте, правую руку, которая будто стальная колодка вдавливает в пол мягкую шею Эммануила. Круглое лицо окрашивается в бордовый цвет, жилы на лысом черепе набухают.

«Кха-кха…» – он закашливается, издает протяжный хрип, но рычаг и не думает ослабевать.

Только вид белков закатившихся под очками глаз, заставляет меня отпустить хватку.

Я поднимаюсь с его обмякшего тела с чувством, будто только что раздавил таракана. Только встав на ноги и увидев распластанное на полу тело, я осознаю то, что только что сотворил.

– Эммануил! – Наклонившись, я аккуратно трогаю посиневшую щёку. На лице доктора не отображается никакой реакции. Закатившиеся глаза и приоткрытый рот, заставляют меня насторожиться. – Эммануи-и-л! – Я несколько раз с силой бью его ладонью по щекам. Руку обжигает так, будто я окунул её в чан с кипящей смолой. Глаза Эммануила возвращаются на своё место, он шевелит посиневшими губами.

– Фуф! Ну ты напугал! – Я с размаху бухаюсь на кровать, дуя на раскалённую ладонь.

Он закашливается, садится на полу, держась за шею.

– Ты уж извини…не знаю, что на меня нашло.

– Что это было? – сипит он.

– Просто ты замахнулся, и во мне что-то сработало. Наверное, это инстинкт самосохранения.

– Инстинкт?! – сип Эммануила срывается на визг. – Какой инстинкт? Это был всего лишь тапочек. Всего лишь сраный тапочек! – он закашливается, но уже через секунду, кашель превращается в сиплый свистящий хохот. Его сгорбленная спина трясется, стекающие с подбородка слёзы, капают на толстовку.

Заражённый его смехом я тоже скромно кхыкаю, а потом и вовсе захожусь хохотом, отдающимся болью в рёбрах.

Не знаю сколько мы так смеялись, но это спонтанное веселье будто бы разрушило находящийся между нами невидимый барьер.

– Ну так и что? Теперь ты пойдёшь ужинать? – спрашивает Эммануил, с трудом поднимаясь с пола.

5

Терапия тапочком, произвела должный эффект. Боль никуда не ушла. Она то скрывалась на время, то появлялась вновь, иногда на пустом месте, иногда под влиянием внешнего воздействия. Нечаянный удар коленкой об стол, неосторожно схваченная кружка с кипятком, и даже неудачный поворот головы, могли вызвать непроизвольный крик и сморщенную гримасу на лице. Боль не ушла, но изменилось моё к ней отношение. Теперь я знал, что боль – это продукт, созданный моим мозгом, и это давало мне надежду, на то, что я смогу с ней справиться.

Наши с Эммануилом отношения тоже перешли в другую плоскость. Я стал относиться к нему уважительнее, он ко мне – осторожней. Хотя, что-то мне подсказывало, что он ожидал от меня такого взрыва и нарочно его провоцировал. Но это было неважно. Я проникся чувством долга к этому человеку, человеку – который здесь, чтобы вытащить меня из ямы. Почему именно он, и как вообще он оказался со мной, (можно сказать), в одной упряжке, Эммануил пока умалчивал.

– Поверь – ты всё узнаешь в своё время – сказал он, прихлёбывая чай за ужином. – Я не собираюсь ничего замалчивать, но в нашем с тобой случае, информацию нужно подавать дозированно. Она будет поступать по мере того, как ты начнёшь становиться более осознанным…

– Более осознанным?

– Ну да. Я имею в виду, осознание того, кто ты есть.

– Кстати об осознании…– я кручу вилкой с нанизанным на неё тостом…– сегодня ночью, во время этих ломок, я кое-что понял…

– Та-ак! – Эммануил подбирается на стуле. Его грузное тело кренится в мою сторону.

– Сам понимаешь, что всё время, до этого ужина мне было недосуг об этом говорить…

– Не оправдывайся…говори – Эммануил нервно машет пухлой ладошкой.

– Мне кажется…– я мнусь – да нет…мне не кажется. Я точно вспомнил кем я был.

– Ты вспомнил, кто ты? – круглая подушечка указательного пальца целится мне в переносицу.

– Нет, Эммануил, я вспомнил кем я был. Кто я сейчас, я не знаю до сих пор.

– Ну хорошо…и кем ты был?

***

«Чего тебе не хватает?!»

Портрет, заключённый в рамку зеркала, не вызывает удовольствия. Это портрет неудачника. К лицу никаких вопросов. Зачёсанные назад густые волосы, широко расставленные глубокие серые глаза, с нависающими отрогами чёрных бровей, прямой нос, тонкие, напоминающие своими контурами индейский лук, губы. Это лицо может пробудить симпатию, внушить надежду, вызвать доверие. Оно вас обманет, потому что его владелец не обладает теми выдающимися качествами, которые может пообещать это лицо. Да вы посмотрите ниже и сразу же всё поймёте. Там худосочное, облачённое в мешковатую рубашку и, о боже, костюм, тельце. Дешёвая ткань костюма, да и в принципе, само его наличие, на отражающемся в зеркале субъекте, сразу его обесценивает. Голубая рубашка, безвкусно подобранный и ещё более безвкусно завязанный галстук, покрой пиджака, старомодные стрелки на брюках, говорят, что перед вами посредственность. Серая офисная мышка. Эта мышка каждый раз, всматриваясь в своё отражение пытается понять, в чём подвох.

«Чего тебе не хватает?» – Спрашивает пристальный взгляд серых глаз. – Почему ты должен одеваться как убожество?»

«Потому что в компании на которую я работаю, принят дресс-код, согласно которому все сотрудники должны являться на работу в деловых костюмах» – отвечает идеальный изгиб губ Купидона.

«Видимо эта компания платит тебе большие деньги, раз ты идёшь на такие жертвы?» – вопрошают глаза.

«Нет!» – губы сжимаются до еле заметной ниточки.

«Значит ты там на хорошем счету и у тебя большие перспективы?» – прищуриваются глаза.

«Нет! Начальник отдела меня ненавидит и любит отчитывать прямо перед сотрудниками!».

«Тогда, какого хера, ты там делаешь?»

«Потому что привык;

Потому что мне тридцать пять;

Потому что (как мне кажется) на другой работе будет тоже самое!»

«Неужели ты не хочешь ничего изменить? Тебе самому то не противно смотреть на то, во что ты превращаешься!» – глаза высекают красные искры.

«Хочу! Ещё как хочу! Но я привык и мне тридцать пять! Да…ещё пятница!»

«Причём тут пятница?!»

«В пятницу я забываю о том, что жалок, о том, что годами не могу свозить жену и ребёнка на отдых, о том, что езжу на ржавой праворукой Тойоте, о том, что большая часть моей жалкой зарплаты уходит на выплату ипотеки. В пятницу я напиваюсь, в субботу опохмеляюсь, в воскресенье – пребываю в коме. Так что этой несчастной, жалкой жизни, у меня всего четыре дня в неделе – три дня я нахожусь в забытье…»

«Если бы три! Иногда твоё забвение затягивается на неделю. Тем более ты же обещал жене бросить и даже записался на это сборище анонимных алкоголиков.»

«Ну вот, когда брошу, тогда и поговорим, а пока…».

Тонкие пальцы поправляют кривой узел на галстуке. Блестящий браслет китайских часов сползает вниз по запястью.

Два оборота ключа, скрип заржавевших шарниров, открываемой двери.

– Я ушёл! – голос отдаётся эхом в пролёте. – Сашку сегодня тебе забирать…я на семинар.

– Какой ещё семинар? – голос из комнаты, бросается вдогонку, но ударяется в вовремя захлопнувшуюся дверь.