Я очень любила это место – даже не выезжая за город, мы ходили на бухту, гуляли по сопке, на которой стоял наш дом, и глазели на вулканы (из окна маминой угловой квартиры видно все так называемые «домашние» вулканы – Корякский, Авачинский и Козельский, а также бухту и Вилючинский вулкан, который расположен на другой ее стороне). Когда мы с мужем прилетели на Камчатку и заехали к маме в гости, он лишился дара речи от этого вида – так же, как и от вида подводной лодки, которая маячила перед нашим окном.

Связь с природой подкреплялась летом во времена моих каникул у бабушки с дедушкой – все мое детство они жили в Сибири, в Иркутской области. Они жили за городом – два шага от их дома, и ты в потрясающем сосновом бору. Все лето я проводила на свежем воздухе, мы строили шалаши в лесу, собирали с дедушкой грибы, ездили на рыбалку, купались на речке. Это была очень светлая часть моего детства.

Не так давно я прочитала две интереснейшие книги, написанные Линдой Окесон-Макгерк: «Не бывает плохой погоды» об особенностях скандинавского воспитания и «Friluftsliv» о пользе свежего воздуха.

Читая каждую из них, я причитала и бормотала: «Да, да, да!» Я нашла много общего в том, что она рассказывает, со своими взглядами и ощущениями – а еще с особенностями нашего камчатского детства. Много свежего воздуха, свободной игры, связи с природой – все то, что дорого мне самой.

Но в нашем воспитании было одно важное отличие: нам непозволительно было пачкаться. Это было связано с двумя вещами – с дефицитом того времени и нашим финансовым положением, а также с мамиными жесткими взглядами на чистоту.

И это создавало сложности, потому что довольно трудно чувствовать себя раскованно на природе, при этом не имея возможности испачкаться. «Отправлять детей играть на улицу и запрещать им пачкаться – это все равно что подарить им двухмесячного котенка и запретить его гладить», – пишет в своей книге Линда Окесон-Макгерк (39, с. 164).

Мы должны были поддерживать идеальную чистоту дома (иногда мама проверяла чистоту плинтусов после мытья полов белым платочком) – и быть очень аккуратными детьми на улице. Может быть, вам не покажется это слишком уж важным замечанием, но я позволю себе сказать, что это накладывало очень сильные ограничения на возможность расслабиться на природе. Смутно помню, как мы поехали всей семьей с какими-то друзьями в маленький поход на Мутновский вулкан, я не удержала равновесие и шлепнулась в грязь, после чего мама не разговаривала со мной вплоть до возвращения домой (а может, и дольше).

Конечно, моя мама предъявляла такие требования не только к нам, но и к себе – это важная составляющая ее жизни. Все должно быть чисто, и всего должно быть по минимуму. Никаких сантиментов, хирургическая чистота вокруг.

Полагаю, дело было еще и в общественных взглядах. Грязный ребенок может ассоциироваться у нас с неблагополучием, и мы живем не в Скандинавии, в которой люди благодаря культурным особенностям могут знать, что «эта грязь появляется, когда ты исследуешь и познаешь мир, бросаешь себе вызов. Она не похожа на результат запущенности, неухоженности или безразличия» (39, с. 179). Друзья родителей вспоминали, что мы всегда были «одеты с иголочки» – чистенькие, опрятненькие, отглаженные. Мама поддерживала нашу «нормальность» так, как она умела, – полагаю, жесткие стандарты чистоты входили в ее понимание нормы.

Как бы то ни было, я предполагаю, что природа была слишком связана в моем сознании с моим детством и вызывала гораздо больше отрицания, нежели восхищения. Когда я уехала с Камчатки, я отказалась от любых своих связей с природой. Это был обрыв всех наших отношений.

Так же, как и с горными лыжами, – едва моя сестра уехала поступать в Москву (ей было 17, а мне 13), я бросила горнолыжку и не притрагивалась к лыжам больше 10 лет. С природой все было еще сложнее…

Конечно, я касалась ее, когда прилетала на каникулы на Камчатку или к дедушке с бабушкой в Сибирь. Но я не создавала связей с ней сама. Живя в Новосибирске, я ни разу не съездила в Шерегеш и даже находила в этом отрицании близких природных красот какое-то извращенное удовольствие. Сейчас я чувствую долю сожаления из-за этого – мой дедушка родился на Алтае и однажды писал мне, как, будучи ребенком, он любил лежать на земле и смотреть на потрясающей красоты звезды – такие звезды он видел только там. Возможно, когда-нибудь и я увижу их.

Думаю, отсутствие активных связей с природой также могло быть связано с неумением регулировать себя самостоятельно. Как специалист, я могу предположить, что в детстве мой организм автоматически находил опору во многих вещах, которые его окружали, – в природе, в регулярных тренировках, в музыке и сонастроенности благодаря ей с другими людьми (я играла на скрипке в камчатском детском камерном оркестре, а еще мы с моей подругой временами играли дуэтом – по очереди аккомпанировали друг другу на фортепиано), в танцах, на которые я ходила в младшем школьном возрасте.

Но вернемся к природе. Итак, уехав в Новосибирск, я потеряла с ней постоянный контакт. Затем я переехала в Петербург и спустя пару недель попала на корпоратив на своей новой работе, который проходил в формате загородной поездки. Это было поразительно – тогда я впервые увидела роскошь карельской природы. Наш маршрут проходил вдоль Финского залива, и сочетание песка с валунами и соснами пронзительно отозвалось в моем сердце. Мы собирали грибы, и тогда я ощутила связь со своими детскими переживаниями – о летних утренних прогулках с дедушкой и запахе хвойного леса. Меня очень вдохновила эта поездка.

Тогда я встречалась с К., о котором вам уже рассказывала. Мы стали время от времени выезжать на берег залива, это были короткие, но очень приятные поездки. Так маленькими шагами природа стала возвращаться в мою жизнь.

С ним же я снова стала кататься на горных лыжах – благодаря его семье я впервые увидела красоту Доломитов (Итальянских Альп) и вспомнила, что значит лететь по трассе, будучи окрыленным чувством контроля своего тела, которое больше 10 лет на регулярной основе тренировалось в этом навыке. Но тогда это носило пусть и ошеломляющий, но деструктивный характер – сочетание глинтвейна и черных трасс меня завораживало, а способности моего тела выдерживать это поражали.

Я отнюдь не высококлассный профессионал в этом спорте, моя техника – это техника «ноги иксом», как весело назвала ее моя сестра (так нас учили кататься, сейчас это выглядит несовременно, но мне, по большому счету, все равно). Главное, что я могу чувствовать себя достаточно уверенной в этом. Когда я вновь встала на лыжи, я была поражена тем, что отвергала эту часть своей жизни в течение стольких лет.

Я стала больше путешествовать, видела разные природные красоты, но я была скорее наблюдателем, чем человеком, который по-настоящему проживал эту связь.

Не так давно я осознала, что никогда не хотела быть городским жителем. Я выросла в маленьком городе на берегу океана, окруженном горами, и стремления быть «горожанином» или «столичной штучкой» у меня не было. Вы же помните, что я не мечтала? Побывав в Америке, я влюбилась в Нью-Йорк; какое-то время мне хотелось пожить там, так же как и в Париже, городе моих любимых писателей. Но я по-настоящему не задавала себе вопроса о том, где мне на самом деле хотелось бы бросить якорь. Что бы мне хотелось видеть вокруг себя каждый день.

На Камчатке в моем окружении было принято уезжать в большие города – мне кажется, из всех моих одноклассников учиться после школы на малой родине остался лишь один человек, и тот ходил в моря. И я не задавала себе вопросов об этом, это было так же естественно, как вулканы вокруг.

С университетских времен я стала путешествовать за пределами России. Везде, где я бывала, мне очень нравилось – будь то природные сокровища или прекрасные города, являющиеся творениями человеческих рук. Я видела этот мир, но не понимала его, так же как я не понимала себя.