Я без комментариев ткнула его лицом в мякину. Гул нарастал и вскоре стал слышен даже сквозь плотно пригнанные доски. Вор мигом утратил интерес к совместному предприятию и перестал дрыгаться, затаив дыхание. У меня тоскливо заныло под ложечкой — привыкшие к темноте глаза различили серое окошечко-отдушину под крышей, возле которого тускло светились движущиеся точки. Пчелы беззвучно ползали по венцам вокруг окошечка, словно прислушиваясь.

А потом до нас донёсся ещё более мерзкий и зловещий звук: цок-цок-цок. Словно подкованная лошадь по камням прошлась. Потом какой-то треск, пощелкивание, и снова: цок-цок, совсем рядом. Что-то стояло у самых дверей амбара, ощупывая поскрипывающий замок. Отпустило — замок глухо лязгнул о доску, пошло дальше. Светящиеся точки, одна за другой, исчезли. Время ржавой пилой тянулось по натянутым нервам. Наконец, в примыкающем к амбару курятнике закричал петух, вор чуть слышно заскулил и я, опомнившись, убрала затекшую руку с его затылка.

— Что это было? — Сдавленно прошептал Менес.

Я поморщилась, растирая руку:

— Волки.

— Шутите? — изумился он.

— Нет.

Мне и впрямь было не до шуток. Тварь, выжившая волков, активно использовала их охотничьи угодья.

— Зачем же мы от них прятались? — задним числом расхрабрился вор, вставая и придирчиво отряхивая соломинки с чёрной куртки. — Или ваше колдовство годится только для ярмарочных фокусов?

— Да затем, — я села и устало прислонилась спиной к двери, — что сегодняшний запас колдовства был истрачен на перевоспитание одного преступного элемента. Впустую, похоже, истрачен…

Вор размашисто дернул за ручку и пошатнулся от неожиданности. Снаружи неподкупно лязгнул замок.

— Выпустите меня! — неуверенно потребовал он, оглядываясь.

Я равнодушно пожала плечами.

— Не могу. Скажите спасибо, что впустила.

— Что же нам теперь делать?

— Ждать, — мрачно отозвалась я, устраиваясь поудобнее, — пока ко мне не вернутся силы.

— И долго?

— Не знаю. Час, два. Ночью труднее колдовать.

— А если нас застукают?! До рассвета рукой подать, вдруг хозяину приспичит с утра пораньше обойти дозором частную собственность!

— Раньше надо было думать, — окончательно разозлилась я, — вы сюда так активно стремились, вот теперь сидите и радуйтесь! Пощупайте борону, набейте карманы зерном — не представляю, что ещё вы собирались красть в амбаре.

— Не собирался я ничего красть! — обиженно запротестовал вор, присаживаясь на корточки рядом со мной. — Мне замок приглянулся…

— Полагаю, веревочная петля вас тоже не оставит равнодушным?

Вор ненадолго притих, обдумывая ситуацию. Потом с надеждой предложил:

— А давайте притворимся, будто мы… уединились?

— С вами?! Предпочитаю дёготь. И уберите руку из моего кармана, пока она не осталась там навсегда!

— Ой, простите, я машинально! — искренне удивился он, выдёргивая руку. — Так как насчёт моего предложения? Пятьдесят пять процентов, а?

— Я, конечно, польщена, но вынуждена отказаться. Боюсь не оправдать столь высокого доверия, — оскальзываясь и увязая, я с трудом вскарабкалась на стог и растянулась поверх вкусно пахнущего сена, решив вздремнуть часок-другой. — И учтите, Менес — со следующего места преступления вы уползете или ускачете, смотря какое заклинание придёт мне на ум первым.

Вор благоразумно промолчал. Предложи он мне шестьдесят процентов, я бы придушила его голыми руками.

* * *

Когда я проснулась, вор исчез. В распахнутую дверь заглядывало солнце, вызолачивая подножие стога. В углу копошился Олуп, нагребая овёс в кадушку.

Я свесилась со стога и приветственно помахала ему рукой. Олуп подскочил от неожиданности:

— Вот те раз! А я уж думал, брешет свояк…

— Что именно брешет? — насторожилась я.

— Ну, мол, вы с ним на упыря засаду устроили, а кто-то запер невзначай.

— Вроде того, — облегчённо подтвердила я, с шуршанием соскальзывая на пол. — Все гости целы?

— Целы, что им сделается. А вилы когда вернёте?

— Какие вилы? — опешила я.

— Знамо какие — кованые, на колу осиновом. Свояк растолковал, дескать, супротив упыря вернейшее средство, ежели днём поганцу в грудь вбить. Вот свояк и пошел его искать. С вилами.

Я мысленно пожелала Менесу отыскать-таки упыря и заикнуться о назначении вил.

— К вечеру поднесу, — уверенно солгала я, — вот только от упыря отмою. Умертвий всё-таки, мало ли какой заразы в гробу набрался, один трупный яд чего стоит…

— Да не надо, госпожа ведьма, не торопитесь, — перебил меня побледневший Олуп, — можете и вовсе себе оставить, небось не обеднею.

— Ну, как хотите… — лукаво усмехнулась я, перескакивая амбарный порог.

* * *

Прихватив со стола бутерброд, я сжевала его по пути к лесу. Отряхнула куртку, поправила меч и решительно углубилась в подозрительное поле.

Пшеница достигала моих плеч. Спелые, обращённые к земле колосья были как на подбор — длинные, полновесные, усатые. Ни чёрных угольков спорыньи, ни сорняков, ни клубящейся над головой мошкары. Несмотря на довольно прохладное утро, в пшенице стояла жаркая духота с запахом мёда и соломы. Я упрямо продиралась сквозь недовольно шуршащие стебли, пока не очутилась в центре поля. Здесь пшеница росла реже, зато вымахала вровень с моей макушкой. Она и внешне отличалась — восьмигранные колосья без остей, стебли белесые, словно выгоревшие, а зёрна и вовсе молочно-белого цвета.

Поколебавшись, я сорвала один колос, задумчиво повертела в руке. С переломанного междоузлия сорвалась тягучая капля, алой звездочкой расплескалась по земле. Пшеницу словно ветром всколыхнуло. Зерна зашевелились, заворочались в гнёздах, высвобождая сетчатую шелуху крыльев, поползли вверх по руке, раздражённо пульсируя остистыми брюшками. Воздух наполнился печально знакомым гулом. Огромный, многопудовый рой тяжело повис над полем.

Центральный пятачок с необычными зёрнами ожил в последнюю очередь. Крупные светлые пчёлы спекшимся комом осели на землю, и из него, как из глины, медленно вылепилась серая уродливая тварь, бескрылая помесь паука и пчёлы размером с годовалого телка, мохнатая, шестилапая. Угловатые суставы высоко поднимались над туловищем, раздутое брюхо тяжело волочилось по земле, за сомкнутыми жвалами с цоканьем шевелились зазубренные отростки.

— Я… просто… хочу… поговорить, — как можно спокойнее, стараясь не делать резких движений, сказала я.

Тварь зашипела, раздвинув жвала. Молниеносно вскинулась на дыбы, трансформируясь.

Передо мной стояла белокурая, среброглазая девушка с беззащитным личиком ребёнка.

— Поговорить? — задумчиво переспросила она. Голос оказался чистый, мелодичный. — И о чём же? Попытаешься вымолить жизнь или отсрочку для колдовства?

"Не откажусь" — подумала я про себя, вслух же сказала:

— Я читала о тебе в старинном трактате о нежити, давно, еще на первых курсах. Ты руоешь, роевой полиморф. Зимуешь в виде семян, по весне они всходят, быстро растут и выметывают колосья, которые где-то с середины траворода приобретают способность к трансформации. В центре поля закладывается маточник, а остальные пчёлы до зимы кормят и защищают тебя, потому что лишь твои семена способны дать всходы. Твой вид считается давно вымершим, записей о нём почти не осталось, потому я и не сразу вспомнила.

— Верно, — она насмешливо прищурилась, — в таком случае, полагаю, ты также помнишь, как меня уничтожить?

— Помню. А надо? Если не ошибаюсь, ты разумна и с тобой можно договориться.

— Изумительно, — бледные губы искривись в презрительной усмешке, какое тонкое наблюдение! Разумна. Почему бы и нет? Когда враг загнан в угол, он начинает взывать к твоему разуму и милосердию.

— Я не враг тем, кто живёт в ладу с прочими разумными расами.

— И чем же, позволь спросить, я тебя прогневила? Мои пчёлы питаются пыльцой, нектаром и соком от корней, попутно опыляя сады — как ты сама могла видеть, намного эффективнее обычных пчел.