«…Вьюга разбудила меня однажды. Вьюжный был март и бушевал, хотя и шел уже к концу. И опять, как тогда, я проснулся в слезах. Какая слабость, ах, какая слабость! И опять те же люди, и опять дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный на снегу.
Родились эти люди в снах, вышли из снов и прочнейшим образом обосновались в моей келье. Ясно было, что с ними так и не разойтись. Но что же делать с ними?..
…Тут мне начало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более того, что картинка эта не плоская, а трехмерная.
…Я отчетливо слышал звуки рояля. Правда, если бы кому-нибудь я сказал бы об этом, надо полагать, мне посоветовали бы обратиться к врачу. Сказали бы, что играют внизу под подом, и даже сказали бы, возможно, что именно играют. Но я не обратил бы внимания на эти слова. Нет, нет! Играют на рояле у меня на столе, здесь происходит тихий перезвон клавишей. Но этого мало. Когда затихает дом и внизу ровно ни на чем не играют, я слышу, как сквозь вьюгу прорывается и тоскливая и злобная гармоника, а к гармонике присоединяются и сердитые и печальные голоса и ноют, ноют. О нет, это не под подом! Зачем же гаснет комнатка, зачем на страницах наступает зимняя ночь над Днепром, зачем выступают лошадиные морды, а над ними лица людей в папахах. И вижу я острые шашки, и слышу я душу терзающий свист…
…И ночью однажды я решил эту волшебную камеру описать. Как же ее описать? А очень просто. Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует. Вот: картинка загорается, картинка расцвечивается. Она мне нравится? Чрезвычайно. Стало быть, я и пишу: картинка первая. Я вижу вечер, горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты. Играют «Фауста». Вдруг «Фауст» смолкает, но начинает играть гитара. Кто играет? Вон он выходит из дверей с гитарой в руке. Слышу – напевает. Пишу – напевает.
…Ночи три я провозился, играя с первой картинкой, и к концу этой ночи я понял, что сочиняю пьесу. В апреле месяце, когда исчез снег со двора, первая картинка была разработана. Герои мои и двигались, и ходили, и говорили…».
В этом отрывке Михали Афанасьевич описал свое собственное рождение – рождение Булгакова-драматурга. Оно было странным, причудливым, маловероятным, и в то же время необыкновенно точным психологически.
Так рождаются не только драматурги, но и зрители, только вместо маленькой освещенной коробочки-камеры, в которой движутся и говорят крошечные человечки, – сцена тетра. Она еще закрыта, но когда в зале погаснет свет и тяжелые малиновые волны занавеса раздвинутся, открывая декорации, сердце начинающего театрала забьется учащенно-радостно в ожидании чего-то необыкновенного, иного, с чем он еще никогда не сталкивался.
Настоящий профессиональный театр я увидел очень давно. Пятнадцатилетним мальчишкой я приехал из сибирской деревни в огромный город Иркутск. Нечего и говорить, что при первом знакомстве Иркутск показался мне поистине сказочным, недаром у него есть второе имя – «жемчужина Восточной Сибири».
В старой части Иркутска – неповторимые архитектурные ансамбли Драматического театры и Театра музыкальной комедии, нарядное здание в мавританском стиле – краеведческий музей, домик декабриста Трубецкого и, конечно, Ангара, непохожая ни на одну реку мира.
Первым спектаклем, который я посмотрел в иркутском драматическом театре, стал гоголевский «Ревизор». Я не смогу в точности описать, что со мной происходило во время представления, однако мои соседи – пожилая семейная пара – неодобрительно поглядывали в мою сторону. Видимо, я слишком бурно выражал свои эмоции – смеялся громче, чем положено, аплодировал дольше всех, пока не закрылся занавес…В общежитие студенческого городка я возвращался поздно, когда уже стояла прохладная осенняя ночь. Мое тогдашнее состояние можно определить как восторженно-бурное, даже идиотическое. Необъяснимый подъем владел мною: я корчил рожи, воображая себя главным героем, жестикулировал, говорил какое-то нелепости…Хорошо, что улицы в тот поздний час были уже пустыми и некому было наблюдать мое в высшей степени странное поведение.
Театр входил в мою жизнь, я почувствовал это. И уже позже, когда я работал, посещение театра всегда для меня было праздником. А бывая в командировке в других городах, всегда посещал местные драмтеатры, показатель, что был твердо убежден: театр – лицо города, показатель его духовного уровня. Кроме того, в любом, даже самом маленьком провинциальном театре всегда найдется то, что достойно удивления и уважения.
Иркутский драматический театр появился в 1850 году, когда генерал-губернатор Николай Муравьев-Амурский, большой театрал, уговорил труппу странствующих актеров остаться в городе и поработать несколько сезонов. Первые спектакли актеры давали в Благородном собрании, а через год завершилось строительство здания театра, которое торжественно открылось постановкой пьесы Николая Полевого «Русский человек добро помнит».
Разумеется, первое здание было деревянным и просуществовало недолго – сгорело. Такая же участь постигла и несколько других театральных зданий, пока в феврале 1893 года в Петербургском обществе архитекторов не был объявлен конкурс проектов нового драматического театра в Иркутске. Из тридцати четырех представленных работ лучшим был признан проект профессора архитектуры Виктора Шретера.
Современники считали иркутский театр лучшей постройкой этого типа в России, настоящей архитектурой жемчужиной. Здание поражало не только убранством зала, но и совершеннейшей акустикой. В 1995 году театру был присвоен статус памятника исторического и культурного наследия федерального значения.
В Иркутск приезжали на гастроли крупнейшие мастера русского театра: К. А. Варламов, В. П. Далматов, П. Н. Орленев. Не раз побывал в городе передвижной театр П. Гайдебурова, здесь играла труппа Малого театра, подолгу гастролировали актеры театра Ф. Корша.
Нет-нет, я не был театральным «фанатом, не караулил артистов у служебного входа, не клянчил автографов, но каждое посещение театра для меня, а позднее для моей семьи, было праздником.
В город на Неве я попал уже взрослым, сложившимся человеком. Театральной жизни города я тогда не знал совсем, некоторые ленинградские труппы видел в Сибири на гастролях и судил о них по одному-двум спектаклям. Но этого было достаточно, чтобы сразу и навсегда влюбиться в Большой драматический театр, возглавляемый Георгием Александровичем Товстоноговым. Теперь театр носит имя прославленного режиссера…
Я точно знаю, что Большой драматический театр похож на отдельное государство с очень маленькой территорией, но с колоссальным влиянием. Население страны невелико.
Прирастает население медленно – каждого стороннего проверяют раз, а потом еще раз, а потом берут… на испытание! Ни о каком естественном приросте не может быть и речи: дескать, и сын подрос, я замуж вышла, а у меня подруга жизни завелась – так давайте и их в нашу общую страну. Да?.. Ничуть! Речи об этом быть не может. Наоборот, родственные отношения делают проверки и испытания еще более строгим. А вот убыль населения идет только естественным путем. Границы государства – стены театра.
Знамя театра – это Георгий Александрович Товстоногов. Имя его увековечено. Одно из лучших театральных зданий Петербурга – бывший Суворинский театр, бывший театр Горького – носит его имя.
Сегодня БДТ – именно в силу давней своей истории – находится в затруднительном положении, на перекрестке мнений и суждений о себе. Театрам – легендам сложнее других выживать в современной культурной ситуации. Почему? Начну издалека.
Собственно, настоящая история БДТ начинается после Октябрьской революции. Открылся новый театр 15 февраля 1919 года спектаклем «Дон Карлос» Ф. Шиллера в помещении Большого зала консерватории. Первый театр советского драматического искусства замышлялся как театр героического репертуара, масштабных образов, «великих слез и великого смеха». Рожденный героической эпохой, он должен был передать ее особое величие. Главным идейным вдохновителем нового театра был М. Горький. в первые годы ставились преимущественно классические пьесы, в которых акцентировались тираноборческие, свободолюбивые мотивы. В труппу пришли крупные актеры Н. Юрьев, главный романтический премьер Александрийской сцены. Главным режиссером стал А. Лаврентьев, который осуществил постановки «Дон Карлос», «Отелло» и «Король лир». Спектакли ставили также Н. Петров – «Двенадцатая ночь» У. Шекспира, «Рюи Блаз» В. Гюго; Б. Сушкевич – «Разбойники» Шиллера; А. Бенуа – «Слуга двух господ» К. Гольдони и «Лекарь поневоле» Мольера. Художники А. Бенуа, м, Добужинский, В. Щуко и композиторы Б. Асафьев, Ю. Шапорин в тесном контакте с режиссерами стремились придерживаться традиций сценического романтизма.
