И пока что все шло хорошо.

Сева послушно открывал рот, глотал теплую, вязкую овсянку, даже не хмурился и не пытался выплюнуть все обратно, как уже не раз случалось.

Ободренная хорошим поведением мужа, я улыбнулась, а затем протянула ладонь и погладила его по щеке. Уже колючей, надо же, как быстро щетина отрастает…

Сева проглотил кашу и неожиданно легонько повел шеей, словно ловя ласку моей руки. Я замерла, вглядываясь с надеждой в спокойные, безмятежные глаза мужа, пытаясь отыскать в них хотя бы тень осмысленности, хоть чуть-чуть осознания…

– Сева… – голос сел от волнения, пришлось судорожно откашливаться, – Севочка… Ты меня понимаешь? Милый… Ты слышишь меня?

Но муж смотрел на меня все с тем же бессмысленно-отстраненным выражением на лице, от которого мне уже хотелось кричать в голос.

Смотрел, смотрел, не моргая… А затем улыбнулся… И каша, которую, оказывается, он не проглотил, полилась обратно через приоткрытые губы…

Я охнула, принялась поспешно вытирать испачканное лицо, опять возвращаясь к прежнему лицемерному воркованию и старательно отворачиваясь. Потому что, несмотря на то, что Сева ничего не понимал, плакать при нем казалось слабостью.

Да и плакала я уже, сколько можно?

Все эти четыре месяца, бесконечных, жутких четыре месяца, прошедших в плотном тумане ожидания, перемешанного со все ближе подступающей безнадежностью, я плакала. Правда, лишь по ночам, сжимаясь в комок на нашей большой супружеской кровати, бессильно стискивая пальцы в кулак, давя в себе всхлипы. Потому что боялась, что Сева услышит.

Почему-то мне казалось, что он, где-то в глубине своего, покалеченного какими-то негодяями мозга, все понимал, все слышал и рвался ко мне через искореженные нервные окончания.

И плакать при нем – означало проявлять слабость, хоронить его, еще живого…

Эля, навещая меня раз в неделю, никак не комментировала больше ситуацию, хотя постоянно пыталась находить все новые и новые адреса центров реабилитации, каких-то фондов… А затем – хосписов.

Тех самых, куда люди сдают безнадежно больных родственников. Доживать.

Она больше не говорила о том, что я – молодая, что у меня вся жизнь впереди, и надо принимать решение.

Эля видела результаты обследований Севы, я не скрывала ничего. И заключения врачей видела. И прогнозы…

Я была ей благодарна за помощь. И эту молчаливую поддержку. И за итоговое понимание и принятие ситуации.

Честно говоря, не знаю, что бы делала без нее.

Сева проглотил еще одну ложку каши, а потом отвернулся.

Я не стала настаивать, потому что большую часть того, что было в тарелке, он уже съел, перекармливать тоже было нельзя. Встала, унесла тарелку на кухню, вернулась, проверила состояние памперса, после уложила мужа поудобней, укрыла одеялом и включила мультфильмы на телевозоре.

А сама пошла на кухню, прибираться и готовиться к завтрашним занятиям.

По дороге прихватила телефон, проверила баланс. Должен был прийти аванс, я очень на него рассчитывала, потому что запас памперсов подходил к концу, да и специальные мази от пролежней следовало прикупить.

На кухне, заварив себе чай покрепче, открыла ноутбук и в который раз принялась с безнадежностью в сердце изучать сайт медицинских товаров, а конкретно – специальный антипролежневый матрас. Конечно, идеально было бы кровать купить, очень хорошую предлагали, как раз для лежачих больных, чтоб облегчить уход за ними, но там даже со скидкой было совсем нереально… А вот матрас…

Еще раз проверила баланс в приложении банка.

Нет…

Черт, как все на грани, как все тонко.

А где тонко, там и рвется, как обычно…

Где же добыть лишние пятнадцать тысяч? У Эли занимать нельзя, и так должна ей. Коллеги тоже… Они и без того молодцы, так поддержали, собрали довольно крупную сумму, на которую мы с Севой смогли существовать два месяца после больницы, пока я по-новому обустраивала свою внезапно изменившуюся жизнь.

И начальство на работе пошло навстречу, без звука дав отпуск вне графика и отпускные вперед.

Да, мне определенно не на что жаловаться было.

Вот только отпуск закончился, я вышла на работу. На одну ставку, потому что Севу нельзя было оставлять дома одного надолго, а сиделку я не тянула финансово.

Начальство и сейчас пошло навстречу, хотя учителей в школе всегда не хватало, и до всего случившегося мои две прежние ставки не закрывали дыру в штатном расписании. А теперь я даже этого не могла себе позволить.

Вообще, за эти месяцы я прошла все стадии психологической травмы, от отрицания до принятия. И теперь, когда все более-менее устаканилось, пришло в относительную норму, если, конечно, то, что происходило, попадало под категорию нормы, я чувствовала себя как-то странно, словно мушка, застывшая в янтаре. День за днем одно и то же, одно и то же.

Врачи не давали хороших прогнозов, у Севы оказались затронуты какие-то участки головного мозга, которые влияли на все, которые и делали его личностью, моим Севой.

Тем Севой, что так любил меня, так помогал, поддерживал, всегда был опорой. Для которого не существовало никаких нерешаемых проблем!

Он, мой любимый человек, был где-то там, внутри этой ко всему безразличной оболочки, не желающей двигаться, есть самостоятельно, говорить, думать… Он все это мог делать, позвоночник не был поврежден, двигательные функции сохранились… Мог. Но не хотел. И врачи не обнадеживали на этот счет тоже.

Кроме всего прочего, Сева забыл, что такое туалет, а после того, как сняли гипс с обеих рук, отказался тренироваться и восстанавливать их активность.

Массажист от поликлинники, что приходил к нам раз в неделю, делал свое дело молча и уходил. Мужу не становилось лучше, а я не могла себе позволить другого массажиста, платного.

И без того денег едва хватало на самое необходимое.

Ипотека и коммуналка к необходимостям не относились.

Я забирала счета, смотрела на все растущие цифры… И ничего не делала.

Муха в янтаре, да.

Когда-то это должно было закончиться. Чем-то.

Я не думала, отвечая на очередной настойчивый звонок с незнакомого номера, что это закончится так скоро. И так жутко.

– Арина Родионовна Леванская? – мужской голос был грубоват и вальяжен.

– Алина, – в миллионный раз в своей жизни поправила я невидимого собеседника. В том, что абсолютно все мое имя произносили неправильно, я давно уже привыкла и не могла никого винить. Гораздо проще было бы, если б родители в самом деле назвали меня Ариной, а не Алиной…

– Не важно, – оборвал мужчина, – ты – жена Леванского, так?

– Да, – кивнула я зачем-то, хотя никто не мог видеть моей жестикуляции. Обращение на «ты» покоробило, но я почему-то не стала поправлять.

– Ты в курсе, что твой муж занял денег в нашей фирме?

– Денег? – я решила, что ослышалась, – какие деньги? Впервые слышу…

– Ну значит сюрприз тебе, неприятный. Он занял три ляма, под залог квартиры. И уже на три месяца просрочил платеж.

– Но я ничего про это не знаю… – я слышала свой жалкий лепет и понимала, насколько это глупо звучит.

– Теперь знаешь. – Глумился мужчина, – твой мужик приносил наличку, так что завтра ждем сто штук по адресу, который тебе скину сейчас. Если не принечешь, пойдут дополнительные проценты.

– Какие проценты? – у меня опять сел голос, предательски, это самое слабое место у учителя, постоянно подводящее в особо тревожные моменты, – о чем вы вообще? Что за вымогательство? Я ничего не знаю ни про какой долг, никаких документов я не видела…

– У мужика своего спроси, – все так же глумливо посоветовал мужчина.

– Сева болен, – почему-то начала пояснять я, хотя была уверена, что собеседник отлично знает о нашей беде, просто издевается, – они ничего не сможет сказать. Вам придется подождать, пока он придет в себя…

– Ага, до судного дня, – хохотнул мужик, – нет уж, нянька Арина, деньги нужны раньше. И ты их принесешь. Иначе вылетишь из своей халупы на помойку. Да еще и проценты отработаешь.