Кларисса снова взяла паузу. Ее взгляд изменился. Исчезла тоска, растаяла как утренняя дымка тревога. Она вдруг внезапно набралась сил и уверенности. И я понял: она, как и почти все те, кто меня окружал и был дорог, тоже винит меня в моем поступке. Все дело лишь в том, что она не хотела этого показывать раньше, возможно, даже запрещала сама себе. Но теперь запреты сняты, маски сброшены. Теперь дозволено все.

– У меня к тебе будет всего одна просьба, Алекс, – продолжила она спустя показавшуюся вечной паузу. – Придет день, и ты выйдешь из тюрьмы. У тебя будут вопросы, на которые ты захочешь получить ответы. Я прошу тебя, умоляю ради всего того светлого, что было между нами, не пытайся отыскать меня. Надеюсь, те пятнадцать лет, которые ты проведешь в застенках, научат тебя многому, и ты выполнишь мою просьбу. Сейчас ты зол и опустошен, но придет время, и раны заживут. Они всегда заживают. Не думай, что мне было легко принять это решение. Я очень долго готовилась к нему. Но пойми, дальше так продолжаться больше не может.

Кларисса снова умолкла. Я неотрывно смотрел на ее голографическое изображение и ясно увидел, как в ее глазах заблестели слезы.

– Прости меня, Алекс, – произнесла она, и ее голос дрогнул, глаза уже откровенно наполнились слезами. – Не сможешь сейчас, то получится потом. Ты справишься со всем. Мы вместе справимся. Когда-нибудь ты поймешь меня. А теперь прощай. Навсегда.

Она замолчала, а через миг голографическое изображение вздрогнуло и пропало. От резко померкшего света вокруг стало темно, как в старом подвале.

Через миг снова загорелись лампы. Дверь в переговорную комнату раскрылась, раздался голос надзирателя, требующий выйти наружу. Я же не смог сдвинуться с места. Мое восприятие пошатнулось. Все вокруг забегало, замелькало. Я словно выпал из реальности…

***

– Пятнадцать лет?.. – проговорила Кларисса с таким чувством, будто ей только что сообщили о смерти близкого человека. Лицо исказила гримаса ужаса. Это было отчетливо видно даже сквозь иллюзорное изображение, транслируемое голопередатчиком.

Я медленно кивнул, не найдя в себе сил произнести еще хоть слово.

– Боже, Алекс… – протянула она и заплакала, ее прекрасное личико скривилось, скукожилось, сминаемое болью и отчаяньем.

– У меня осталось право последнего звонка, вот я и решил сообщить тебе о наказании сам. На днях ты получишь официальное подтвреждение, – сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться. Первичный шок от осознания фатальности происходящего уже прошел, но я по-прежнему опасался резкой и безапелляционной реакции на все это со стороны Клариссы. Смотреть, как она мучается, было куда более тяжелым испытанием, но осознавать, что я здесь и сейчас могу потерять ее навсегда, было еще страшнее.

– Хорошо… хорошо… – заговорила она спустя четверть минуты. Ее веки были опущены, даже сжаты, лицо кривилось так, словно она испытывала едва сдерживаемую боль. – Мы наймем хорошего адвоката, и он во всем разберется. Если нужны деньги, я найду их…

– Нет, Кларисса, никакой адвокат уже не поможет. Это военный трибунал, а он работает совсем по иным законам, нежели гражданский суд. Но ничего, зато у меня теперь появится время, чтобы как следует выспаться, – на последних словах я еле-еле выдавил из себя улыбку. Искусственную и жалкую.

Клариссу это ничуть не развеселило. Тревога из ее взгляда никуда не делась, напротив, ее стало еще больше.

– А досрочное освобождение?.. Разве ты не имеешь на него право?.. У тебя столько заслуг перед Федерацией… – в ее взгляде вспыхнула надежда, которую через миг мне пришлось безжалостно раздавить.

– Нет. Это военный трибунал, здесь такого нет. Мне придется отбывать наказание все пятнадцать лет и ни днем меньше.

Девушка накрыла лицо ладонями, всхлипнула. Потом еще раз и еще. И уже через мгновение она зарыдала.

– Кларисса, перестань, – попытался успокоить ее я, но поток эмоций уже было не остановить. Как же мне хотелось ее обнять и прижать к груди!.. За эту возможность я бы отдал еще пятнадцать лет жизни.

– Зачем, Алекс?.. Зачем ты убил тех локсийцев? – прокричала навзрыд она.

– Я… должен был это сделать, – твердо сказал я. – Они сожгли нашу планету.

– Пятнадцать лет, Алекс! Пятнадцать лет! Это целая жизнь! Целая вечность! И она пройдет без тебя! – девушка снова заплакала, закрыв лицо руками.

Мне было больно на все это смотреть, невыносимо слушать, а главное – осознавать. Ведь Кларисса была во всем права. Пятнадцать лет – это вечность, которую мне предстояло провести в четырех стенах у черта на рогах. Без нее.

Я молчал, чуть опустив голову. На душе было так погано, что я даже подумал о том, что зря позвонил Клариссе. Нужно было отправить ей сухое одностороннее голосообщение без лишних пояснений. Она бы, конечно, все равно попыталась узнать подробности, но к тому времени эмоции уже улеглись бы, и все, возможно, сложилось бы куда проще.

Но я снова решил пойти по сложному пути, доказывая невидимому сопернику, что нет той силы, что способна сломить меня. Нет страха и сомнений. Нет нужды ни перед кем отчитываться. Да и если кому-то что-то доказывать, то только самому себе.

Когда спустя немного времени рыдания прекратились, девушка аккуратно вытерла слезы, негромко шмыгнула носом, поглядела на меня чуть припухшими глазами и осипшим голосом произнесла:

– Хорошо, Алекс. Я принимаю твое решение и твою судьбу. Как и всегда. Пятнадцать лет – значит, так тому и быть. Я справлюсь. Мы вместе справимся.

Девушка вымученно улыбнулась, а за ней растянул губы и я.

Именно это я и хотел от нее услышать.

Именно это и наполнило меня новыми силами и смыслом жить дальше.

***

Все время после отбоя я не смыкал глаз. Неотрывно смотрел в потолок, не видя ни его, ни что бы то ни было вообще. Мой мир рухнул. А новый построить было не из чего и не на чем.

Восемь долгих лет я жил одним мигом – что когда получу свободу, то сразу же сожму в объятиях Клариссу. Но теперь все это осталось лишь в мечтах. От меня отвернулись все, кто когда-то был дорог. Самое время начать сожалеть о своем поступке, из-за которого я и попал сюда.

Но я не сожалел.

Когда эмоции улеглись, я задумался о своей дальнейшей судьбе. Перспектива коротать еще семь лет в застенках казалась теперь немыслимой. И бессмысленной.

Пошло оно все к черту…

Я приподнялся со шконки и громко прокричал:

– Носорог!

Эхо заскользило по пустым коридорам и растаяло в тишине.

Я поднялся и спрыгнул на пол.

– Носорог! Иди сюда, жирный кусок дерьма! – еще громче произнес я.

– Какого черта, Алекс?.. Ты спятил? – возмутился Митрис, подав голос с нижней шконки.

– Носорог! Я знаю, что ты наяриваешь на голофото свой бабушки. Оторвись уже и подойди ко мне, – снова позвал я надзирателя, проигнорировав соседа по камере.

– Ты точно спятил, придурок. Зачем ты его злишь? – Митрис, вжался в свою лежанку, старательно делая вид, что он и одеяло – одно целое. – Мало тебе было вчера? Ну жди-жди… Сегодня этот хрен тебя отделает по полной. Так отделает, что мать родная не узнает.

– Закрой хлебало, ссыкло, – бросил я и снова прокричал: – Носорог! Не заставляй меня ждать!

– Теперь понятно, почему тебе кликуху «Палач» дали. Я-то все думал из-за того, что ты тех локсов порешил, а оказывается, что не из-за этого. Ты сейчас сам себя казнишь, идиот. Палач для самого себя.

Через миг по всему коридору раздалось эхо внушительных шагов Ллойда. Он принял мой вызов. Я подошел к решетке и положил ладони на прутья. Бодрящее чувство предвкушения грядущего события закопошилось в животе и начало быстро подниматься вверх, к голове. От возбуждения у меня застучало в висках.

– Вот и конец тебе, – с нескрываемым злорадством пробубнил Митрис и накрылся одеялом по самый нос.

Звук шагов становился все ближе и ближе…