Конвойные по одному пропускали посетителей в зал, за узкой входной дверью их ожидала рамка маталлодетектора.
Перед началом судебного заседания в зале было немноголюдно. По соседству с прокурорскими расположилась группа молодых людей из пяти-семи человек, по их раскованности и смешливости можно было понять, что это студенты. Сновали вездесущие фотокорреспонденты.
Когда в зал заводили Сергея Вадуева, Ревелев внимательно следил за руками подсудимого – хотел убедиться, насколько достоверны сведения о том, что во время задержания «Червонца» снайпер отстрелил ему фалангу пальца на правой кисти, сжимавшей гранату. Однако сейчас пальцы правой руки Вадуева были сжаты в кулак, и ничего разглядеть не удалось.
Подсудимый оказался высок ростом, имел крепкое телосложение, в теле – ни жиринки, только мускулы. У него был широкий лоб со слегка обозначившимися залысинами, выдающиеся вперёд скулы, тёмно-карий цвет глаз и чуточку раскосый их разрез. Выпирающий подбородок выдавал в нём упрямого, волевого индивида. На лице – полное отсутствие эмоций, ровный и спокойный взгляд. Одежда отличалась простотой – слегка потёртый джинсовый костюм бледно-голубого цвета.
– Пишет перед представителями Фемиды портрет скромного человека – саркастически хмыкнул Ревелев, – а на допросы к ребятам из следственной бригады Виктора Юрьевича Порошина являлся в изысканных пиджачных парах светлых тонов или белоснежном спортивном костюме.
Через несколько минут конвой привёл в зал и усадил в стальную клетку ещё двоих подсудимых – Беслана и Казбека Мирзаевых, дальних родственников и подельников Вадуева.
Охраняли арестантов восемь молодых мускулистых парней в камуфляже, вооружённых укороченными автоматами. Один из них держал на поводке ротвейлера. Охрана располагалась не только внутри зала судебных заседаний, но и в коридоре, а также снаружи – по периметру здания. От Вадуева можно было ожидать любых сюрпризов – такую он себе заработал славу, и руководство конвойного подразделения прекрасно всё это понимало.
Вскоре появился суд, и слушание дела продолжилось.
Председательствовала судья по фамилии Сухорукова.
Государственный обвинитель принялся зачитывать последние страницы обвинительного заключения, которые не успел огласить в предыдущий день. Это занятие продлилось около полутора часов. Всё это время Вадуев вёл себя спокойно и тихо, временами даже закрывал глаза, и тогда создавалось впечатление, что он дремлет. За братьями Мирзаевыми Ревелев не наблюдал, они были ему малоинтересны.
Выяснив по каким пунктам обвинения Вадуев и Мирзаевы признают себя виновными, а по каким – не признают, суд, посовещавшись с участниками процесса, решил начать исследование доказательств с допроса подсудимого Вадуева.
– Вадуев, расскажите суду, где вы родились и воспитывались, какое образование получили, при каких обстоятельствах получили свои судимости, – сказала судья Сухорукова. – Потом начните рассказывать в хронологическом порядке о преступлениях, в которых вы обвиняетесь.
– Как уже говорил ранее, сообщая суду в начале заседания свои анкетные данные, родился я 17 июня 1956 года в Казахстане. Отец с матерью были ссыльными. Отец – Арби Вадуев, чеченец по национальности, которого в 1947 году в юношеском возрасте вместе с родственниками Советская власть депортировала с Северного Кавказа в малонаселённый степной район Казахстана. Мать – кореянка Ли Сон Гён, принявшая советское гражданство. Её семья была депортирована в Среднюю Азию с Дальнего Востока ещё перед войной, в конце тридцатых годов. По рассказам матери, в тот период времени её соотечественников оказалось очень много на советском Дальнем Востоке, поскольку в Корее, являвшейся в то время частью Японии, несколько лет подряд выдались чрезвычайно голодными из-за неурожаев, и корейцы устремились на север, в СССР. А в 1937 году Япония, входившая в коалицию с Германией, вторглась на территорию Китая, в то время как Советский Союз в этой войне поддерживал Китай, поэтому корейцы, проживавшие на территории СССР, стали восприниматься руководством страны как агенты Японии, проще говоря, как наш внутренний враг. Осенью 1937 года всех корейцев, проживающих в приграничных районах Дальнего Востока, принудительно переселили в необжитые степи Узбекистана и Казахстана.
Судьба послала мне брата и двух сестёр, возрастом все они старше меня, так как я родился в семье четвёртым ребёнком. При рождении мне дали имя Али, так хотел отец. Появился я на свет в одной из женских исправительно-трудовых колоний города Караганды, где мать отбывала срок за спекуляцию. В связи с арестом матери комиссия по делам несовершеннолетних определила моих сестёр и брата в детский дом. Отец оказался в тюрьме ещё раньше – за неисполнение указа о депортации. В чём конкретно это выразилось, я не знаю, но предполагаю, что отец не хотел жить в том районе Казахстана, где это было ему предписано органами МВД, и предпринял попытку покинуть регион.
Мать вышла на свободу первой. Забрала меня из тюремного приюта, в котором я находился после рождения. Ей также вернули из детдома остальных детей, мы возвратились в посёлок Валиханово Карагандинской области, где семья жила раньше. В начале шестидесятых годов закончился срок заключения у отца. В стране к этому времени поменялась политическая обстановка: у власти находился Хрущёв, при нем законодательство стало чуть мягче, и депортированным кавказцам разрешили вернуться в Чечено-Ингушскую республику. Отец жить с нами не захотел, забрал двух старших детей – сестру и брата и уехал с ними в город Грозный. Я и младшая из сестёр остались с матерью в Казахстане. Мать начала опускаться: полюбила алкоголь, постепенно превращаясь в пьяницу. От одного из своих собутыльников вскоре родила внебрачного братишку – аборты в то время были запрещены. Жили мы бедно и голодно, главное воспоминание о том времени только одно – мне постоянно хотелось кушать.
Матери не нравилось моё имя Али, она стала называть меня русским именем – Сергей. С какого-то времени во всех официальных документах меня стали записывать как Сергея Александровича Вадуева. Первый паспорт и последующие были мне выданы именно на это имя, а не на имя Али Арбиевича. Мать хранила обиду на отца, считая его предателем, по этой причине не желала, чтобы в семье что-то напоминало о нём. А лично для меня большой разницы не было, как меня будут звать, ведь отец и меня предал.
Свою мать я ненавидел, так как она обо мне нисколько не заботилась и была равнодушна к моей судьбе. В шесть лет она посылала меня торговать анашой, в одиннадцать лет требовала взять на себя чужое убийство, в моём присутствии без всякого стыда ложилась в постель со своими сожителями. Эти люди командовали у нас в доме, били меня, выгоняли на улицу в любое время суток. От такого отношения я становился злым и жёстким, как волчонок.
Мы – я, сестра и младший брат – всё время находились на улице, были предоставлены сами себе. Улица нас и воспитывала. С шести лет я стал приобщаться к воровскому ремеслу, стоя «на стрёме» во время краж, совершаемых взрослыми. С той поры я начал самостоятельно зарабатывать на жизнь. И дело было не только в попытке выжить, мне стал нравиться опасный и в то же время очень азартный криминальный мир.
Хоть сам я был ещё мальчишкой, но много помогал брату с сестрой. Доставал им еду, покупал на ворованные деньги одежду. От окружающих людей добрых слов никогда не слышал. Нет, ошибаюсь, есть один человек из тех времён, которого я всегда вспоминаю с теплотой. Это моя классная руководительница, учившая меня в школе с третьего по пятый класс. Зная про наше с сестрой и братом бедственное положение дома, про отношение к нам матери и её «друзей», она часто давала нам деньги, водила к себе домой покормить, покупала продукты. За всё то хорошее, что она сделала для нашей семьи, я безгранично любил и уважал эту женщину, …пронёс эти чувства через всю жизнь, …всегда сильно сожалел, что наша мать была не такой.
В тринадцать лет я навсегда ушёл из дома. Жил, где придётся и как придётся. С родными стал встречаться крайне редко.
