По прибытии в Москву меня снова решили определить в детский сад и с этой целью провели со мною соответствующую беседу, зная моё достаточно негативное отношение к этому дошкольному учреждению. Вероятно, мать с отцом считали, что так будет лучше для всех, поскольку в детсаду я буду большую часть дня находиться под внимательным присмотром воспитательниц, пресекающих разного рода вольности детей, находящихся на их попечении. А с моей стороны подобных вольностей хватало с избытком. Я уже писал о моём «кругосветном путешествии» в возрасте четырёх лет по маршрут Курбатовский переулок – Большая Грузинская – Красная Пресня – Волков переулок – переулок Новопресненский. Пришло время отважиться и на нечто более эпохальное. Случилось это именно во время моего проживания у бабушки на Разгуляе, когда мне и восьми лет ещё не исполнилось. В то время мама при первой возможности отправлялась на Курбатовский – наводить понемногу в нашей квартире порядок. И вот в один из таких дней я, выйдя на улицу погулять, почувствовал вдруг неодолимое тяготение к родным пенатам. Почувствовал и в путь. Без копейки в кармане, на трамвае (зайцем, естественно), с пересадками. Фортуна мне, понятно, благоприятствовала – как-никак моей стихией, согласно астрологии, был воздух, а, следовательно, без особых приключений, этаким ветерочком, я добрался до родного дома и постучал в родную дверь. Её открыла, естественно, родная мама, придя при виде родного сына в крайнее изумление и негодование. Она тут трудится изо всех сил ради благоустройства семейного гнезда в полной уверенности, что её отпрыск в данный момент находится под надёжным присмотром родной бабушки, а что на самом деле?! Ведь так и до беды недалеко. За малолетними – то детьми всегда нужен глаз да глаз, а уж в условиях военной Москвы присмотр за ними особенно необходим – отцы – то в массе своей воюют, если ещё воюют, а матери допоздна на работе. Тут вероятность попасть в беду для полубеспризорного ребёнка крайне велика. В первую очередь это касается, естественно, мальчишек, оставшихся без присмотра. Сколько их уже погибло или осталось на всю жизнь калеками по причине глупого детского лихачества на транспорте, особенно на трамвайных линиях. Словом, мамино негодование было вполне естественно. Это сейчас вагоны трамваев оборудованы автоматическими входными дверями, не позволяющими висеть людям на подножках вагонов или же, например, прыгать с этих подножек на мостовую, когда транспортное средство набирает ход. Тогда – то никакой дверной автоматики на трамвайных вагонах не было, да и о безопасности на транспорте особенно не заботились. Какие там автоматические двери! Война идёт. Пришёл наконец долгожданный номер, бери его, родимого, с бою. Не сумел влезть в вагон, висни на подножке до следующей остановки. Не дай Бог, опоздаешь на работу. Особенно на 21 минуту и более – пойдёшь под суд. Понятно, мне на работу не надо было спешить, а вот полихачить – это, пожалуйста. И с подножки на мостовую, и с мостовой на подножку. Впрочем, у меня хватило ума усвоить неписанные правила техники безопасности при трамвайном лихачестве. Суть их заключалась в следующем. Прыгать надо только с задней подножки последнего вагона, предварительно посмотрев, не движется ли по мостовой вблизи трамвая автомобиль. Спрыгнул, работай изо всех сил ногами, в противном случае грохнешься на мостовую и хорошо, если только обдерёшь себе где-нибудь кожу на теле или не сильно ушибёшься. Опять-таки, прыгать с мостовой следует только на заднюю подножку последнего вагона, набрав предварительно нужную скорость. Не соблюдаешь эти правила, пеняй на себя. Да что уж там говорить о покалеченных из-за трамвайного лихачества малолетках, если и взрослые мужики частенько вели себя, точно малые дети, подавая им дурной пример. Я как-то и сам был свидетелем некоего происшествия, к счастью, окончившегося благополучно для своего самоуверенного героя.
Дело было на Большой Грузинской улице, недалеко от улицы Горького (сегодня снова Тверская-Ямская). Стояли на трамвайной остановке двое мужчин и о чём-то разговаривали. Подошёл трамвай. Одних пассажиров высадил, других взял. Трамвай тронулся, набирая скорость. Один из мужчин, решив не дожидаться следующего номера, что-то бросил на прощанье своему собеседнику, помчался к уже набравшему скорость трамваю и попытался запрыгнуть на подножку задней двери первого вагона, ухватившись рукой на входную ручку. Да только, как следует, не ухватился за неё, сорвался и полетел на мостовую, едва не угодив обеими ногами под колёса трамвая. Однако успел-таки вовремя расположить ноги параллельно рельсам. А вот футболисту московского Спартака Владимиру Степанову не повезло – попал под трамвай и остался без обеих ступней. Человеку было тридцать два года. Так что же о малолетках – то говорить?! Одноногие калеки в те годы были не редкостью. Трёх калек я знал лично – один жил в нашем доме, двое других учились в моей школе № 116, расположенной на Красной Пресне. Ещё одного ученика по фамилии Ульянов трамвай задавил насмерть. Та же участь постигла сына Надежды Николаевны Фоминой, с которой я работал в литейном цехе Пресненского машиностроительного завода после окончания института.
Сегодня я уже не помню, получил ли я от матери нагоняй за моё очередное несанкционированное путешествие, знаю лишь одно – бедная моя бабушка с ног сбилась, ища меня по всему Разгуляю. Да куда там.
Естественно, мама написала отцу на фронт о случившемся. Тот отнёсся к этому довольно спокойно, с иронией, поскольку в своём одесском детстве сам откалывал номера, за которые его родитель частенько драл сына, как сидорову козу. Впрочем, кое-какие выводы из случившегося папа, естественно, сделал, посоветовав чем-нибудь занять меня, как следует. Чтобы ни минуты свободной не было. Да только, как этого достигнуть, когда ты оставлен на попечении бабушки, не чаявшей души во внуке и прощающей ему все выходки и издевательства. Конечно, она изо всех старческих сил пыталась держать меня на коротком поводке, а я изо всех крепчающих детских сил пытался уйти от него. Мне страшно не нравилось находиться с бабушкой вне дома, а дома в её обществе было очень скучно. Частенько я просил бабушку рассказать мне какую-нибудь сказку, да вот беда – моя еврейская бабушка не знала ни одной сказки; сказки – то эти были русскими сказками, откуда их было знать женщине, родившейся и выросшей в черте оседлости. Вот библейских историй она знала предостаточно, но меня совсем не интересовал, например, эпизод из детства Моисея, когда перед будущим пророком положили царскую корону и жаровню с раскалёнными угольями, чтобы поглядеть, к чему он потянется. (Кстати, этого эпизода в русской версии библии я не обнаружил.) Бабушка была замечательным человеком, вот только я понял это много лет спустя, нахлебавшись вдоволь «взрослой жизни». Я могу привести не один десяток эпизодов с её участием, характеризующим её с самой лучшей стороны. О некоторых из них мне рассказывали, свидетелем других был я сам. Вот один из них, весьма яркий.
В те далёкие годы в рамках, так называемых, радиоспектаклей много чего транслировали, в частности, радиоинсценировки по знаменитым романам. Справедливости ради надо сказать: и сегодня по «Радио России» инсценировки подобного рода «имеют место быть». Извините уж за такую сленговую фразу. Так вот, как-то по радио передавали инсценировку романа Чарльза Диккенса «Давид Коперфильд». Мы знаем, как досталось мальчику Давиду, оставшемуся сиротою. Сиротские страдания были показаны по радио столь натурально, что довели бабушку до слёз. Впрочем, для этих слёз имелась и другая причина – имя главного героя. Моя еврейская бабушка Диккенса никогда не читала, но раз мальчика зовут Давид, значит, это еврейский мальчик и, следовательно, его особенно жалеть надо. Сопереживать. Она и сопереживала. Ещё как.
Интересное дело – вот пишу про бабушку и неожиданно вспоминаю совсем другую бабушку, бабушку из романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Лучшие страницы из третьего тома этого романа («Германт») посвящены именно ей. Особенно сильно написан эпизод, повествующий об очередном апоплексическом ударе, настигшем старую женщину во время её прогулки в парке. Бабушку Бэллу несколько лет спустя тоже настиг апоплексический удар, после чего, до самой смерти, она была прикована в постели, находясь под присмотром молодой женщины, специально нанятой для ухода за тяжело больным человеком. Вспоминаю, как, придя в очередной раз в гости на Разгуляй, я зашёл в комнату, где находилась бабушка, и увидел там эту молодую женщину в компании со своей сестрой. Сёстры расположились в обнимку на каком – то лежаке и тихо – тихо пели какую-то песенку. Скорей всего они незадолго до моего прихода пропустили рюмку – другую. Были девушки симпатичными и рыжеватыми. Наверное, из деревни, и им хотелось как-то зацепиться за Москву.
