Тут вспоминается смешное заявление министра культуры Екатерины Фурцевой, сказавшей как-то много лет спустя после войны, что «в Советском Союзе секса нет». Не знаю уж, как насчёт всего Советского Союза, но вот в ленинградских банях времён блокады города, не бродил даже призрака секса. Помыться бы наконец с толком. Когда ещё удастся это сделать в следующий раз. Да и будет ли вообще этот «следующий раз»?!
А время, между тем, шло себе и шло. Наступил 1944 год, год «Обезьяны» по восточному гороскопу, год, когда вся страна жила с ощущением приближающейся победы над фашистской Германией. Ощущение это вовсю подогревалось чередой сводок «От Советского Информбюро» и победных салютов, непременных спутников освобождения от фашистской нечисти всё новых и новых территорий – как Советского Союза, так и других государств Европы. Территории эти день за днём зачищались от двуногих нелюдей с такой же беспощадностью, с какой зачищалась моя детская голова от шестиногих паразитов.
Сегодня либеральная шушера, наша отечественная и зарубежная, вдруг начала истошно голосить по поводу разного рода страданий, которые выпали на долю немецкого мирного населения после того, как Красная армия перешла границы Третьего рейха. Что говорить, разного рода безобразий, учинённых советскими солдатами, хватало, но что бы вы хотели после всего содеянного немецко – фашистской сволочью на оккупированной территории Советского Союза и других стран Европы?! Как аукнется, так и откликнется! Долг платежом красен. Вот только немецкий «платёж» советскому народу был не так уж и красен по сравнению, скажем, с «платежом» фашистской Германии англичанам, разрушившим до основания вместе с американцами город Дрезден. Кстати, американцам Третий рейх вообще ничего не задолжал.
Первый победный салют, увиденный мной в Москве, был дан в честь освобождения украинского города Белая Церковь. Салют был довольно жидковат и особого впечатления на меня не произвёл. Я наблюдал за ним с улицы, повернувшись лицом в сторону кафедрального Елоховского собора, что на Спартаковской улице. Две-три красные ракеты – вот и всё, что осталось у меня в памяти от чествования войск Первого украинского фронта, выбившего немцев из этого городка. Впрочем, не только ракеты, но и аэростаты, появившиеся в вечернем московском небе за некоторое время перед салютом, привлекли моё внимание. Их задачей было затруднить бомбардировку столицы немецкой авиацией в случае её налёта на город. Такое в январе 1944 года совсем не исключалось – немцы находились в это время не так уж далеко от Москвы, другое дело, что в небе их авиация уже не доминировала. Впоследствии мне приходилось наблюдать куда более красочные фейерверки.
1944 год явился началом моего интенсивного формирования как личности. В этом же году я перенёс первое в жизни потрясение – гибель на фронте отца, которого обожал и которому я, идиот малолетний, пожелал в порыве глупой детской ярости быть убитым фашистской бомбой. Увы, моё пожелание оказалось услышанным некой злой силой, силой, оставившей меня жить в этом подлом мире с этим отцеубийственным пожеланием. Будь она проклята эта сила! Будь она трижды проклята, обрекшая меня на сиротство. Здесь могут сказать: так ведь не ты же один остался без отца – из-за войны девятый вал сиротства и вдовства захлестнул всю страну. Естественно. Боги возжаждали сверх всякой меры, да только получилось, что я им по своему детскому скудоумию подыграл. И ещё как! Моё пожелание сбылось с ужасающей точностью, причём в тот момент, когда готовился отзыв моего отца из рядов действующей армии в распоряжение Академии наук, сотрудником которой он являлся до войны. Новый, 1945, год отец собирался встретить уже в кругу семьи, вот только встретиться ему пришлось с фашистской бомбой. Прямое попадание. Не осталось ничего. Произошло это 28 июля 1944 года, и как в этой связи не вспомнить профессора истории и хироманта Всеволода Игоревича Авдиева, отказавшего сделать предсказание отцу в присутствии его молодой жены, моей матери. Но вернёмся к формированию моего «Я», начавшемуся в начале 1944 года.
Как уже отмечалось выше, хорошо считать я самостоятельно научился, ещё будучи воспитанником детского сада в Новосибирске. Читать и писать я учился уже после возвращения в Москву из эвакуации. Читал сначала только вслух, не понимая, как это можно делать «про себя» – ведь взрослые, читавшие мне до этого детские книжки, читали их именно вслух. Что же касается письма, то сначала я писал исключительно печатными буквами, именно ими и были написаны письма, которые я отправлял на фронт отцу. Из-за этих писем у него были неприятности, так как в адресе помимо номера полевой почты я указывал ещё и город, а именно, Смоленск, в котором располагался медсанбат, в котором папа служил. Отцу поставили это на вид и, естественно, попросили провести с сыном разъяснительную беседу. Она была проведена. За день я отправлял на фронт по нескольку писем. Они исправно доходили до адресата. Словом, когда в сентябре 1944 года я пошёл в первый класс школы, то уже умел читать, писать и считать. Было мне восемь лет. Кстати, в этот же самый год впервые стали зачислять в первый класс школы детей семилетнего возраста.
Именно с начала 1944 года по – настоящему началось моё активное встраивание в человеческое общество со всеми его писанными и неписанными законами, с его дрессировкой, с его подгонкой человеческой личности под общепринятые понятия. В известной степени первая микроячейка этого общества сформировалась автоматически именно на Разгуляе – у бабушки Бэллы. Ячеечка эта состояла из двух людей: меня и моего двоюродного брата Марка (Мары). Мара был старше меня на четыре года с лишним; в детстве подобная возрастная разница между людьми весьма заметна во всех отношениях. Само собою, в нашей «спарке» мой кузен был ведущим, а я ведомым, но как же мне не хотелось находиться на вторых ролях. Будучи уже с детских лет достаточно амбициозным, я изо всех сил пытался завоевать себе побольше прав, например, в наших детских играх. Марк этому всячески препятствовал, жёстко пресекая все мои попытки ограничить его принципат. Кузен и сам не страдал отсутствием амбиций, детских, естественно. (Вообще-то у нашего брата еврея с амбициями всегда был полный порядок, нередко даже чересчур полный.) В результате мы конфликтовали между собою, порою весьма жестоко. Конфликты эти нередко подогревались желанием моего кузена немножко поиздеваться надо мною, по – братски, естественно. Ни к чему хорошему это привести не могло, если к тому же учесть, что уже с детских лет я был очень нервным существом. Однажды, в ходе очередного конфликта, я заехал братцу ногою в пах. Он страшно закричал от боли. На крик сбежались перепуганные женщины и принялись осматривать мошонку потерпевшего. К счастью, всё обошлось, а ведь могло бы и не обойтись. Сколько известно примеров, когда в детстве родные братья в ходе конфликтов или совершенно случайно калечили друг друга. Одну из таких историй рассказала мне мама во время очередного урока материнского воспитания. История случилась в семье врача Льва Левина, впоследствии обвинённого в ходе сталинского большого террора (вместе с профессором медицины Плетнёвым и врачом Казаковым) в преднамеренно неправильном лечении Куйбышева, Менжинского, Максима Горького и его сына. Так вот, во время какой-то детской игры один из братьев, Георгий, попал в глаз другому брату остриём вилки. Тот после этого окривел.
Припоминаю и другой случай, в ходе которого принцепс Марк заработал лёгкое телесное повреждение. В этот раз я заехал брату уже по кисти руки мешочком с деревянными фишками лото, имевшими форму бочонков. Как результат, разбитая в кровь кость в районе тыльного запястно – пястного сустава.
Бабушка Бэлла страшно переживала эту братскую междоусобицу и горячо увещевала своих обожаемых внуков заняться чем-нибудь более мирным и интеллектуальным.
– Играйте в шахма́т! – уговаривала она нас, делая ударение на втором слоге слова «шахматы», лишённого к тому же слога третьего, являющегося как бы крайней плотью этого филологического объекта. Что ж, довольно актуальное «обрезание», если принять во внимание, что в Советском Союзе шахматы многими считались еврейской игрою. Вероятно, по причине обилия знаменитых и незнаменитых шахматистов еврейского происхождения, возглавляемых Михаилом Ботвинником в период 1948–1963 годов (с двумя короткими перерывами).
