Машина ГАИ стояла с правой стороны дороги, и, минуя ее, мы оказались между ней и заходящим солнцем. Правильно сделали, что не стали паниковать заранее! Поскольку милиционеры были заняты гораздо более важным делом, чем отлов каких-то бродячих велосипедистов. На капоте «жигуленка» весело поблескивала полупустая бутылочка «Столичной», рядом с которой на газетке громоздились толстые куски хлеба, расплывшиеся от жары ломтики сала, толстощекие помидоры и перья зеленого лука. В руках у обоих служителей Фемиды были зажаты традиционные граненые стаканы, о содержимом которых совершенно несложно догадаться.

Велосипед, в отличие от машины, не рычит. Мотора нету. И вообще, двигается по асфальту довольно тихо. Только шины шуршат, да позванивают детали на колдобинах. Так что стражи правопорядка заметили нас практически в тот момент, когда мы с ними поравнялись и возникли на фоне закатного солнышка.

Похоже, мы выглядели не очень-то привлекательно. Я так думаю. Поскольку они оба замерли, словно изваяния, и только постепенно вылезающие из орбит глаза позволяли сделать вывод, что перед нами все-таки живые люди. Ступор длился недолго. Секунд десять. После чего один, в чине сержанта, решил видно что-то сказать, да подавился и зашелся в диком кашле, извергая из себя лук в перемешку с салом. А второй, выронив стакан, бухнулся на колени и стал осенять себя крестным знамением, периодически размазывая по физиономии пьяные сопли. В зеркальце заднего вида я могла еще долго наблюдать его ошалелую физиономию.

Похоже, стоящая на капоте бутылочка была далеко не первой. Но уж что последней, по крайней мере в такую жару, так это точно.

Да уж, впечатление мы произвели, это факт! Может, стоило еще вытянуть в его сторону указующий перст и громовым голосом возопить: «Покайся, грешник!?» А, ладно, пусть живет. И так, если вести счет в наших стычках с милицией за последние два дня, получается 2:1 в нашу пользу.

Солнце уже стало цепляться за кроны деревьев, когда мы доехали, наконец, до раздвоенной сосны. Ура!

Здесь ничего не поменялось кардинальным образом за время нашего отсутствия. Все также петляла тропинка через соснячок, только сейчас нашу езду можно было назвать слаломом психов, поскольку в сгущающихся сумерках мы мчались, едва успевая в последний момент уклониться от столкновения с какой-нибудь свисающей веткой или свалившейся на тропу корягой. Мы пытались использовать последние проблески зари, поскольку было совершенно ясно, что, дожидайся мы утра, растворимся в этом лесу в самом прямом смысле. И мы неслись, словно угорелые. Сквозь сумеречный лес, затянутый клубами дыма. Полупрозрачные лысые призраки. Жаль, не случилось стоять за кустом какому-нибудь Иерониму Босху, чтобы запечатлеть нас для потомков. А что, вышла бы вполне достойная картинка!

Вот, наконец, и та полянка, заросшая лишайником. Только добрая половина ее из серебристо-серой превратилась в угольно-черную, что в сгущающейся темноте производило вообще отвратное впечатление. Надо же, и сюда пожар добрался!

Мы были уже на последнем издыхании, языки красными тряпками свисали с плеч, когда тропинку преградили первые комья густого, как кисель, тумана. Добрались!

И вдруг всех нас охватила непонятная робость.

— Ну, что? Вперед или как? — спросил глава семейства.

— Сейчас, давай чуть-чуть отдышимся, — ответила я. — А то как-то не по себе.

— Да уж. И мне тоже как-то неуютно, — признался Сережа.

Я нервно закурила. Это была последняя сигарета, и я, не привыкшая бросать мусор под ноги, так и осталась чисто механически вертеть в руках пустую пачку. Пока Санька не забрал ее у меня и не стал выворачивать наизнанку.

— Что ты дурью маешься? — наехала я на него.

Пожав плечами, ребенок насадил ее на сучок дерева.

— Сереж, а вдруг все, что мы сами себе придумали относительно этого дурацкого озера — чепуха? На чем мы основывались? На легенде, рассказанной пацаном? — высказала я вслух то, о чем в глубине души думали все.

Полупрозрачной рукой Сережа почесал затылок.

— Чего уж теперь! Докуривай, да поехали. Все и узнаем!

Как и тогда, мы спешились и повели велосипеды по тропинке. Негнущиеся в коленях ноги несли измотанные организмы вперед. Чрезвычайно странное ощущение. Во всем теле я лично ощущала слабое покалывание. Словно ногу отсидела, и кровообращение восстанавливается. Только никогда не пробовала отсидеть всю себя сразу.

И при этом в тело вливалась какая-то сила, легкость во всех движениях. Казалось, еще секунда, и взлетишь. Несмотря на длительный, изматывающий марш-бросок. Мышцы наполнялись силой и упругостью, а душа — свежестью и ликованием. Неужели все? Неужели успели, получилось? Не верится.

И только выйдя из тумана и обнаружив, что наши головы, как встарь, украшены волосами, а тела приобрели привычную оптическую плотность, я разревелась, упав на широкую Сережину грудь. Сурово всхлипывая, ко мне присоединился Саня, а Сережа только молча обнял нас обоих своими мужественными руками. Выбрались!!!

Сквозь низкие облака, несущиеся по небу, изредка проглядывал огромный круглый глаз любопытной луны, да по мазутно-черной поверхности озера клочьями полз туман. Бр-р-р! Хорошо, хоть пожары остались там, в 92-м!

Мы устали так, что не было сил не только приготовить ужин, но даже поставить палатку. Кое-как распаковали спальники и провалились в сон.

…из всех произошедших в аналогичный сезон событий, которые он уже вспомнил, словно из открытых источников, по временному коридору потекла энергия, наполняя его физическую структуру. Он испытал удовольствие. То есть некое ощущение, которое можно было отнести к положительным. Оно было настолько сильным, что на некоторое время он перестал углубляться в прошлое. Надо же, вяло подумалось ему, даже в таком локализованном существовании есть свои радости. Только куда им было до счастья созерцания Вселенной! От одной только мысли об утраченных, хотя бы и на время, возможностях, его радость померкла. Скорее бы вернуться к существованию «везде и всегда»!

Однако для того, чтобы возвратиться к этому процессу, ему нужно было навести порядок в своей физической оболочке. И он с удвоенной энергией ринулся в прошлое, при этом не забывал контролировать тот поток, который, сливаясь, шел из всех точек предыдущих его активизаций, и распределять накопленную энергию по своей физической оболочке. Это было не сложно. Он привык распылять свое сознание, одновременно следя за мириадами объектов во Вселенной. Поэтому сейчас одна часть его сознания строила тоннель в прошлое, активизируя все новые периоды его предыдущего существования, в то время как вторая занималась распределением энергии, третья — поиском и сортировкой необходимой информации, четвертая продолжала наслаждаться приятными ощущениями, а пятая, шестая, седьмая и так далее следили каждая за каким-нибудь конкретным из активизированных эпизодов, зондируя и просеивая его в поисках нужной информации.

И вот информация, поступившая от одного из периодов активизации, показалась ему странной. Несколько необычной и чрезвычайно интересной. Он даже пошел на то, чтобы для ее более подробного изучения отвлечь от остальных дел некоторые другие части своего сознания. Любопытно, чрезвычайно любопытно!

В точку его активизации попало несколько аборигенов. Причем из тех, которые считаются на данной планете разумными. Они были сами из другого временного пласта, и поэтому состояние их физических оболочек оставляло желать много лучшего. Но, тем не менее, они догадались, в чем причина, и вернулись обратно к месту его локализации. Такая сообразительность местной формы жизни его слегка позабавила. Он даже снизошел до того, что поделился с ними небольшой частичкой собственной накопленной энергии. Чего уж там, его-то не убудет!

Только зря все эти старания. Аборигены, конечно, существа сообразительные. Но ведь откуда им знать, что ближайшей точкой соприкосновения, ближайшей «бусинкой» в его временном ожерелье является та, которая совпадает по периоду собственного вращения планеты, по времени суток, как говорят они сами. Так что их старания почти что бесполезны. Выбравшись из этого чужеродного пласта времени, они попадут в другой, такой же чужеродный. И растворятся там без доступа энергии их времени. Либо снова начнут свои скитания. До тех пор, пока существует тоннель.