– Ишь ты, быстрая какая! – шепотом рассердился тятенька. – Да как я начальству объясню, откуда все узнал?

– Скажете, что следили за ними. Так ведь и есть.

– Ох, Нюра, задала ты мне работу! А ну как начальство не поверит и прикажет доказательства привесть?

– Поверят. Перескажете их разговор. Я запишу на бумаге, чтоб вы не перепутали. Там имена и то, о чем договаривались.

– И как ты умудрилась все расслышать, не понимаю? – засомневался Афанасий Силыч. – Они что же, у самой будки стояли?

– Да нет же! Я… – начала Нюрка и осеклась.

Тятенька взглянул пристально.

– Так ты не все мне рассказала? Утаила?

– Ну, если только самую малость. Я прямо к ним пробралась.

– Куда это к ним?

– В «Городское общество призора» на Лиговском. Хотела поподробнее все разузнать. В комнате человек пять было, а потом еще девятеро подошли. Большая у них шайка.

– Так как же они тебя не заметили?

Заметили. Еще как заметили. Неосторожность сгубила. Пока она пряталась под рогожей в углу среди всякого барахла и поломанной мебели, все было хорошо. Одна беда: слыхать плохо. Вот и решила поближе к двери подлезть. Несколько минут с успехом подслушивала и подглядывала. Но тут в коридорчике появился один из шайки и чуть было ее не сцапал. Хорошо, что не растерялась и заехала нападавшему изо всех сил ботинком между ног. Пока тот визжал, успела выскочить и дала деру. Как же она бежала! А они всей гурьбой за ней! Если бы не тот со странными глазами, не унести ей ноги.

– Нюра, – заглянул в лицо Афанасий Силыч, – чего ты натворила?

– Ей-богу, ничего, тятенька! Я просто… дозвольте быстрее все запишу, а то перезабуду половину, а вам потом отдуваться.

Тятенька только головой помотал.

– Ну, Нюрка! Допрыгаешься ты! Уж сто раз говаривал: не лезь ты в наши дела! Ты ведь обещала!

– Ой, простите меня, тятенька! Я просто помочь хотела! Думаю, вот раскроете дело, вас и похвалят. Будете на хорошем счету.

– А ежели тебя убьют? Что я тогда делать буду? Чем утешаться? Хорошим счетом?

– Да что вы такое говорите! Убьют! Выдумали тоже!

– А что, скажешь, быть того не может? Ты девица молодая, а преступники, они знаешь какие бывают?

Знает она, какие преступники бывают. Не однажды свидетелем была. А один раз и сама чуть не попала, как кур в ощип. Только тятеньке лучше на этот счет в неведении оставаться. Прознает что, мигом запрет на сто замков. А ей взаперти сил нет жить. Ей…

– Нюрка, ты меня не слышишь, что ли? – прервал ее мысли тятенькин голос.

– Задумалась малость, простите.

– Уж не о том ли, чтобы ночью в порт отправиться?

– Нет! Что вы! Я и так страху натерпелась! Теперь меня из дому калачом не выманишь!

Нюркины глаза – и так вполлица – расширились еще больше. Того и гляди из глазниц выскочат от желания свою честность показать.

Афанасий Силыч только рукой махнул и вышел вон из дочкиной комнаты.

И в кого она такая уродилась? Как пить дать не в него.

Свою жену, Евлампию Андреевну, до свадьбы Афанасий знал недолго. Родители сговорили, а он и не возражал. Девушка ему понравилась, так чего тянуть? Надеялся, что век проживут в мире и согласии, а получилось чуть больше года. Умерла Евлампия от родовых травм. За месяц сгорела. Ему дочку оставила. Если бы не бобылиха Феофания, которую жена-покойница еще до родов наняла в няньки, не справиться. Фефа девочку выходила, да так с ними и осталась. За минувшие с той поры семнадцать лет нянька стала членом семьи. Без нее они с Нюрой своего житья уже и не мыслили.

Ну а Евлампия забываться стала. Порой Афанасий пытался вспомнить, какой у нее был характер, и не мог. По молодости женой и ее, как говорит Нюрка, «внутренним миром» он интересовался мало, все больше на служебные дела налегал.

А уж после ее ухода и вовсе только о службе радел, особенно когда поступил в городовые. По-старому в будочники.

Радение, что греха таить, большей частью было вызвано тем, что служба в полиции давала прокорм его небольшому семейству и позволила определить Нюрку – девчонку глазастую и с мозгами – в гимназию. С превеликим трудом, правда, ведь подношений Афанасий не принимал и «барашков в конверте» тоже. Его за это уважали, но уважение, как всем известно, на хлеб не намажешь.

Мечтал он в ту пору, честно сказать, о другом: хотел околоточным надзирателем стать, а после дослужиться до участкового пристава. Все потому, что хоть и были будочники давно упразднены, а будки остались. В ней стоять – скоро сам по-собачьи залаешь.

А лаять Афанасию Чебневу уж больно не хотелось. Не такого склада он был человек.

По внешнему облику Чебнев в полицейские надзиратели не подходил. Росту малого, телосложения худосочного, зато был предан царю и отечеству и не страдал известными слабостями, а это на государевой службе ценилось во все времена. Служить в полиции по молодости лет представлялось ему делом почетным, а пуще всего нравилось, что форма у надзирателя была точь-в-точь как у классных чинов, и к ней полагались шашка драгунского образца с кавалеристским темляком на черной юфтевой портупее и револьвер «Смит-Вессон» на оранжевом шнуре. К тому же в ненастье дозволялось околоточному надевать на форменные сапоги галоши с окованными медными пластинами прорезями для шпор на задниках, что по столичному климату было нелишним.

А еще мечтал Афанасий заслужить золотую – или, по крайней мере, серебряную – медаль «За усердие», которая в его тогдашнем представлении была наградой из наград и весьма неплохо смотрелась на черном мундире.

Ну а что околоточным нельзя без разрешения пристава покидать свою территорию, посещать питейные заведения и просить дозволения следует даже на женитьбу, Афанасия не пугало. Отлучаться от места службы ему было некуда, да и невозможно, а жениться повторно он не собирался.

Мечтал Афанасий, правда, недолго. Очень скоро стало очевидно, что подобная карьера ему не светит. Не было у него ни покровителя для поддержки, ни денег взятку дать. Да и времена постепенно изменились. После известных событий девятьсот пятого года околоточные больше занимались выявлением неблагонадежных, контролировали политических поднадзорных да наблюдали – то за студентами, то за фабричным и заводским людом.

Такая работенка была Афанасию уж вовсе не по душе.

Но однажды на его территории случилось страшное злодеяние: убийство целого семейства одного богатого еврея. К поимке преступника привлекли и городовых. Там-то и повстречал Афанасий своего закадычного в детстве дружка Ваньку Селезнева, которого не видел, почитай, лет двадцать.

Когда убивец был благополучно пойман, зашли они с Ванькой поужинать, да и засиделись до полуночи. Служил Селезнев, как выяснилось, в разыскном столе петербургской сыскной полиции, появившейся в столице совсем недавно. За рюмкой рассказывал Ванька удивительные вещи. Это уж потом Афанасий догадался, что врал его дружок напропалую, но тогда, слушая его истории о розыске преступников, Афанасий вдруг возмечтал стать заправским сыщиком и с этой целью уговорил Селезнева устроить его в сыскную часть помощником.

Думалось, что от помощника до настоящего сыщика рукой подать, ан нет, не так все просто оказалось.

Первое время Афанасий Чебнев прямо горел на работе, сам напрашивался на всякие поручения, да только без толку. Сколь ни составляй справок, ни пиши протоколы происшествий, ни рассылай объявления для циркулярного розыска, к сыскному делу тебя не допустят. Даже напротив. Полицейский надзиратель за все его старания воспрепятствовал направлению Афанасия на двухмесячные курсы начальников сыскных отделений, хотя возможность была. То ли не хотел лишаться старательного помощника, то ли взревновал, что тот пробьется куда-нибудь повыше.

Афанасий, беззлобная душа, обиды не затаил, рвения не утратил и мечту свою не оставил. А в тысяча девятьсот четырнадцатом его все же назначили на вожделенную должность полицейского надзирателя сыскной Рождественской части без всякого обучения. С началом войны ряды даже столичной полиции заметно поредели, вот и стал Афанасий Чебнев заниматься поиском преступников с жалованьем сразу по второму разряду. Пятьсот двадцать рубликов годовых, к ним столько же столовых, да плюсом двести шестьдесят целковых квартирных. А ко всему дали классный чин по должности – губернский секретарь.