Я не позволю себе об этом забыть.
Я запретила себе заговаривать первой. Ишка, как видно, принял на себя такой же обет. Мы мерились взглядами в безмолвной борьбе за власть. Молчание прорезал голос Кадуана.
– Все вы, – просто сказал он, – ведете себя как дети.
Упрек в его голосе словно порвал натянутую нить.
Ишка повернулся к Сиобан:
– Ашраи не должен был поднимать на тебя клинок. От его имени приношу извинения.
– Я предпочла бы услышать извинения от него, – сказала Сиобан.
Ашраи молчал, морща нос, и только многозначительный взгляд Ишки заставил его недовольно проворчать:
– Впредь я сдержу клинок, но молчать не стану, имей в виду.
– Как и я, – отозвалась Сиобан. – Так что не возражаю.
Ишка перевел взгляд на меня, затем на куропаток у моих ног. Я точно знала, что он хочет услышать. Ожидал от меня вежливости и благородства. Только я никогда не была сильна в вежливости и благородстве. И мое пресловутое злосчастное упрямство сковало мне язык.
– Отлично, – процедила я наконец. – Из уважения к вашим обычаям мы сегодня не станем есть куропаток. И впредь воздержимся от охоты на птиц.
В моем голосе явственно слышалось раздражение. Ишка склонил голову к плечу, и, если мне не померещилось, если меня не обманул дым от костра, в его глазах мелькнула усмешка.
– Благодарю тебя, Эф, – сказал он.
– Благодарю тебя, Ишка, – неохотно ответила я.
– Благодарю богов! – пробормотал Кадуан с таким явным облегчением, что я не сдержала неуместного смешка.
Мы приготовили белок – небогатая трапеза для пяти воинов после дневного перехода, но я пока не в настроении была жаловаться на количество или качество еды. Я уже проглотила несколько непристойных шуточек, когда вишраи замерли, обратив лицо к небесам. Они коснулись указательным пальцем лба, затем сердца и наконец земли. И при каждом движении одними губами выговаривали некие слова. Мы с Сиобан, глядя на них, молча ели. Благородный Ишка сумел проделать этот обряд… ну, с подобием изящества. А вот большой и грузный Ашраи выглядел как-то особенно глупо.
Повторив те же движения несколько раз, оба наконец открыли глаза.
– Вы молились? – спросил Кадуан – без осуждения, с простым любопытством.
– Да. – Ишка, покосившись на меня, дернул бровью. – Сидни не молятся?
– Я слыхал, что сидни безбожники, – буркнул Ашраи.
– Нет, боги у нас есть. – Я оторвала кусочек жареной тушки. – Но наши не просят отплясывать перед ними нелепые танцы.
– Мы стремимся показать богам, как они нам дороги, – гладко ответил Ишка. – А поскольку мы часто обращаемся к ним, боги одаряют нас таким же отношением.
– Наши боги и так нас ценят.
«Неужели? – с издевкой шепнул голос у меня в голове. – Потому и отметили тебя скверной?»
Я отбросила эту мысль и отправила в рот еще кусок бельчатины.
– Сейчас их помощь нужна нам как никогда. – Ишка смотрел вдаль и больше не усмехался.
Впервые я увидела на его лице что-то похожее на озабоченность – искреннюю озабоченность.
– Не стоит полагаться на помощь богов, – сказал Кадуан. – Думаю, нам придется справляться самим.
Он почти не прикоснулся к еде. Костер очерчивал его профиль, суровую линию носа и подбородка, суровую нижнюю челюсть. Глаз он не поднимал.
Ишка оглядел его не без жалости.
– Знаю, у вас, как нигде, понимали важность духовной веры и магии, – ответил он. – Известно, что у Каменных были самые величественные храмы, их мудрецы посвящали себя духовным учениям. В такие темные времена вера нам нужнее всего.
– Храмы были красивы, – тихо проговорил Кадуан. И замолчал, словно вспоминая что-то с грустной улыбкой. А потом взглянул в огонь и перестал улыбаться. – Но когда пришли люди, храмы разрушились так же легко, как бордели. И мудрецы легли в одну могилу со шлюхами.
Что было на это сказать? Дальше мы ели молча.
Все давно уснули, а я лежала, не смыкая глаз, и глядела в ночное небо. Десятки лет я не ночевала в такой дали от Удела, да и тогда я, маленькая тиирна, находила приют в самых роскошных домах мира.
А теперь? Теперь я осталась наедине с небом. Смотрела на звезды и чувствовала себя маленькой и обнаженной, как никогда. А стоило опустить веки, передо мной вставали окровавленные лица соплеменников Кадуана.
Шорох в лесу обрадовал меня, позволил отвлечься. Я распахнула глаза. Медленно встала. Костер догорал. Сиобан спала, но даже во сне, казалось, была готова к прыжку – лежала на боку и руку пристроила поближе к оставленным у подстилки клинкам. Ашраи раскинулся спящим медведем, растопырился за пределы постели и громко храпел. Ишка был неподвижней надгробного изваяния, и руки его с изяществом охватывали рукоять меча.
А следующая постель была пуста.
Я пошла на шум в лесу. Кадуана нашла на прогалине. Посередине висел над землей огненный шар – явная магия, и я только теперь спохватилась, что ни разу не спросила Кадуана, отвечает ли она ему. Меч в его руке я заметила не сразу.
И замерла. Моя рука тоже потянулась к рукояти оружия.
– Не тревожься. – Голос звучал немногим громче шепота. Кадуан, взглянув через плечо, кривовато улыбнулся мне. – Я не замышляю ничего дурного.
– Что ты делаешь?
Рука все еще лежала на мечевом поясе. Кадуан, скользнув по мне взглядом, остановился на ней:
– Право, стыдно сказать.
Я опустила глаза к земле. Много лет я училась разбирать лесные следы, так что это стало второй натурой, и отпечатки ног сразу бросились мне в глаза. Одни и те же следы, тянувшиеся туда-сюда.
Разминка.
– Ты упражнялся, – кивнула я, опуская руку, и вышла к нему на поляну.
Меч в его руке был работы Каменных, искусных мастеров, и красотой не уступал его короне. Им невозможно было не любоваться – элегантный, тонкий, но, очевидно, смертоносный, с медным узором на рукояти и красивыми древними знаками их письма по стальному клинку.
Он тоже перевел взгляд на меч:
– Я издавна видел в искусстве мечника простую забаву без особой пользы. Но в нынешних обстоятельствах…
Я поморщилась. Можно было не продолжать. Я указала глазами на висевший над землей огонь:
– Ты из говорящих с магией?
– Да.
Я наморщила лоб, припоминая вечерний разговор у костра:
– Но не молишься?
– Обычно нет.
– Кто же дает тебе магию, если не боги?
У него дрогнул уголок губ.
– Ты говоришь с магией?
Я похлопала ладонью по рукояти на бедре:
– Магия – для терпеливых. Для безрассудных – сталь.
Я ушла от ответа. Отвечать не хотелось, вышло бы слишком сложно. И особенно не хотелось, потому что он так смотрел, будто видел меня насквозь.
Я уставилась в землю, проследила глазами отпечатки его ног:
– Покажи мне свои приемы.
Он замешкался. Я молча, с вызовом смотрела на него, и он повиновался. Я удивилась, поняв, что он не чужд воинскому искусству: движения были изящны и отточенны. Такие наверняка хорошо служили в мраморном учебном зале, где меч – не столько оружие, сколько партнер в танце.
Мило и бесполезно.
Закончив, он обернулся ко мне:
– Вот все, что я умею. Но против них это не поможет.
Убедился ли он в том на опыте? Пытался дать отпор и проиграл? Я вспомнила его раны – тяжелее, чем у других. Такие получают не при бегстве.
– Повтори, – попросила я, и он опять послушался.
Но в этот раз на третьем его шаге я проскользнула вперед, подняла клинок, встретила его удар и вынудила уклоняться. Он споткнулся, открылся, и я воспользовалась заминкой, чтобы провести выпад под его изящной шпагой. Но Кадуан сразу опомнился. От следующего удара пришлось уклоняться мне, еще один я отбила, потом наши клинки сомкнулись на уровне лиц.
– В одиночку ничему не научишься, – сказала я. – Отрабатывать надо не изящество, а действенность ударов.
Он всмотрелся в мое лицо. Мне с трудом удалось выдержать его взгляд. Матира, я стеснялась его! Да еще и разволновалась почему-то.