– Согласен, мадам, – снова встрял Ржевский. – Грудь ваша полна, округла, и вообще очень даже…

Рыкова, приоткрыв один глаз, недовольно хмыкнула.

– Дослушайте сначала, – сказала она. – Я имела в виду совсем не это.

– А! – протянул Ржевский. – Вот оно что! – Он нарочито задумался: – Но слёзы ведь в глазах, а не в груди. Разве грудь может быть наполнена слезами?

– Может, – снова раздался голос Пушкина, но на этот раз откуда-то из-под стола. – Ведь если сердце способно плакать, то, значит, и грудь может быть наполнена слезами. Я слышал у поэтов такое выражение.

– Ах! – в восторге вздохнула Рыкова. – Как тонко вы воспринимаете поэзию, Александр Сергеевич! – Она посмотрела туда, откуда доносился голос Пушкина. – Но почему вы под столом?

– Пуговицу никак не найду. Но вы продолжайте. Мне всё прекрасно слышно.

Рыкова продолжала:

– Вы слишком строги к себе, мадам! – воскликнул Ржевский. – Ваша поэзия вовсе не пошлая. Я как известный пошляк… то есть как человек, знающий, что называется пошлым, могу с уверенностью сказать…

– Да что же вы никак не дослушаете! – рассердилась Рыкова. – Дослушайте.

– А! – снова протянул Ржевский. – Теперь ясно. – Поскольку Рыкова молчала, он на всякий случай уточнил: – Это финал? Вы закончили? А то опять скажете, что я не дослушал.

– Закончила, – сухо произнесла Анна Львовна.

Тогда Ржевский вскочил с места и принялся громко аплодировать:

– Браво, мадам! Браво! Прекрасно! Браво! Давно не слышал стихов с таким глубоким смыслом. Браво! Браво!

Рыкова, только что сердившаяся, простила поручика и снисходительно улыбнулась ему, а затем поклонилась всему обществу, которое, чуть подумав, последовало примеру поручика и тоже начало аплодировать стоя.

Аплодисменты продолжались не менее минуты, но Рыкова, окружённая овациями, вдруг опомнилась и беспокойно оглянулась:

– А где же Пушкин?

Поэта и впрямь нигде не было. Его принялись окликать по имени отчеству, но он не отзывался. Посмотрели за диваном, под столом, но никого не нашли.

– Так он небось в передней свою пуговицу ищет! – с самым невинным видом воскликнул Ржевский, чтобы никто не заподозрил побега. – Пойду посмотрю.

Пушкин в передней как раз надевал перед зеркалом цилиндр, только что поданный швейцаром.

– Ну что? Едем? – спросил поэт.

– Минуту, – ответил поручик и снова взбежал по лестнице наверх, в залу.

Всё общество вопросительно смотрело на Ржевского, а тот уже сообразил, что теперь можно использовать лучшую отговорку из всех возможных.

– Ну что? – сердито спросила Анна Львовна. – Нашёл Пушкин пуговицу?

– Не в пуговице дело, – изобразив смущение, ответил поручик. – У Пушкина живот прихватило, но это же человек деликатный: разве признается! Видать, макароны с пармезаном впрок не пошли.

Старушка Белобровкина поверила:

– Да, от гостиничной еды что угодно может быть. Домашняя пища куда лучше.

Ржевский поспешил откланяться:

– Повезу Пушкина обратно в гостиницу. Уж извините.

Он снова спустился в переднюю, взял свой головной убор, вышел во двор и сел в коляску, в которую уже успел сесть Пушкин.

Короткий ноябрьский день закончился. Стремительно темнело, поэтому даже если бы кто-то смотрел в окно, он бы не заметил, что за воротами особняка Ржевский велел остановиться, вылез из экипажа и галантно подал руку некоей крестьянке, чтобы усадить эту особу рядом с Пушкиным.

Коляска была двухместная, так что поручик вынужденно переместился на облучок, рядом со своим Ванькой, а крестьянка вдруг заговорила тоном барышни:

– Александр Аполлонович, не покажется ли это странно? Вы мне своё место уступили, а ведь простой девушке положено ехать на облучке.

– А если на мостовую свалитесь? – ответил Ржевский. – Сидите уж.

* * *

Возле гостиницы было гораздо светлее, чем возле дома Мещерских. Почти во всех окнах горели огни, а фонари, расставленные вдоль фасада и перед парадным входом, сияли вовсю. Значит, прохожие даже издали могли видеть происходящее возле гостиницы, поэтому Тасенька постаралась играть свою роль как можно лучше. Не дожидаясь, пока кто-нибудь подаст руку, барышня-крестьянка выпрыгнула из коляски сама.

Ржевский понял, что должен соответствовать, поэтому соскочил с облучка и, почти не оглядываясь на спутницу, бросил:

– Пойдём, Таська.

Тасенька замерла от неожиданности, но быстро сообразила, что всё правильно, а поручик так же небрежно бросил своему слуге-вознице:

– Стой тут, Ванька. Жди нас. И в кабак не отлучаться!

После этого Ржевский, Тасенька и Пушкин направились к главному входу, но так просто войти не удалось. Швейцар, рослый бородач в красной ливрее, открыл дверь и участливо спросил:

– Вы, господа, видать, в карты проигрались?

– Проигрались? – не понял Ржевский.

– Наши гостиничные мамзели, значит, не по карману? – всё так же участливо продолжал швейцар. – Потому и девку простую с собой ведёте? Да ещё одну на двоих.

Поручик хотел найти приличное объяснение, зачем двое господ ведут к себе юную крестьянку, но ничего приличного на ум не шло. В итоге он вынул из кармана серебряный пятак и, уронив в ладонь швейцару, сказал:

– Ты нас тут не видел.

– Само собой, – подмигнул гостиничный служитель.

Тасенька, по счастью, не слышала разговора. Прошмыгнув в гостиницу, как только швейцар открыл дверь, барышня-крестьянка в нетерпении остановилась возле лестницы. Хотелось скорее приступить к расследованию.

На Тасеньку подозрительно глянул ещё один швейцар, дежуривший с другой стороны входа, поэтому пришлось Ржевскому и здесь дать пятак, а вот коридорному лакею, встреченному на этаже, поручик решил ничего не давать.

Пушкин меж тем открыл дверь своего номера и со вздохом проговорил:

– Вот место преступления. Прошу.

Прежнего хаоса, который запомнился Ржевскому, не было. Слуга Пушкина – Никита – успел всё прибрать, оказавшись расторопным, несмотря на возраст.

Когда дверь открылась, Никита как раз заканчивал разглаживать покрывало на хозяйской кровати, а затем обернулся и всплеснул руками:

– Батюшка Александр Сергеич! Что это вы затеяли? Время ли сейчас для девок?

– Никита! – с укоризной произнёс Пушкин, впуская гостей в номер и закрывая дверь. – Не стыдно тебе так судить о барине? Это совсем не то, что ты подумал.

«Эх, – мысленно вздохнул Ржевский, вспомнив о своём обещании вести себя так, чтобы никто ничего не подумал. – Мы ещё ничего сделать не успели, а уже три человека много чего подумали».

Тасенька, кажется, не поняла, в каком значении употреблено слово «девка», поэтому не смутилась и пытливым взглядом сыщика оглядывала номер.

– Это Таисия Ивановна, – строго сказал Никите поручик. – Она поможет пропавшие бумаги искать.

Никита вгляделся в гостью:

– А гостья-то непростая! – воскликнул он. – Барышня переодетая.

Тасенька ответила ему нарочито просто:

– Вовсе я не барышня. Я барышнина горничная.

– Нет, – улыбнулся Никита. – Ручки вон какие белые да нежные. И личико тоже. У горничных такого не бывает.

Тасенька на этот раз смутилась:

– Ладно, признаюсь. Я барышня. Только не говори никому.

– А зачем же вы сюда явились, барышня? – с поклоном спросил слуга. – Неужто и вправду сможете бумаги найти?