– Вот идиот! Неужели он действительно это сделал?! – ругнулась в сердцах я, посчитавшая слова соседа о том, что заставит «Карнавал» напечатать опровержение обычным пустозвонством.

То, что эта история всплыла вновь, меня слегка удивило и здорово разозлило – люди, подзабывшие её, вспомнят её опять. Клиенты на работе только-только перестали спрашивать могут ли они чем-то помочь, соседи – косо смотреть, поутихли жалостливые комментарии в интернете, и вот он снова всколыхнул это болото! Зачем?!

Кинув злобный взгляд на его дверь, но посчитав ниже своего достоинства устраивать свару, я зашла квартиру и замерла: дома было неспокойно. Будто бы кто-то чужой, оставив свой след, только что побывал здесь. Не могу объяснить толком что изменилось – порядок вещей, запах, всё вроде бы было по-старому, но дом уже перестал быть домом, утратил своё основное назначение: «защита», казалось, в нём появилась чья-то враждебная энергетика.

– Господи, как нервы-то расшалились, – сказала я вслух, пытаясь прийти в себя, но ничего не помогало, все инстинкты кричали: «Беги! Беги!».

«Надо в горячей ванне полежать, – подумала я, – включу хорошую музыку, выпью бокал вина, расслаблюсь». Прихватив полотенце и на ходу раздеваясь, я двинула в ванную комнату, где, закрывшись на замок, сразу почувствовала себя лучше. Надев наушники, я минут сорок провела наедине с собой и любимыми мелодиями – это помогло, вода сняла стресс, тревога потихоньку отступила. Завёрнутая в полотенце, я вышла из санузла и направилась в комнату в поисках халата, подумав, между делом, что неплохо бы задернуть шторы, а то буду опять на виду у всего двора одеваться.

Ступив в комнату, я резко остановилась в сильнейшем потрясении: шторы уже были задёрнуты.

– Господи… – прошептала я, точно помнившая, что не дотрагивалась до них с самого утра, с тех пор как раскрыла их утром и полюбовалась на робко пробивающееся между туч осеннее солнышко.

Резко развернувшись, чтобы сейчас же покинуть квартиру, я краем глаза заметила что-то лежащее на полу. Медленно повернула голову, чувствуя, что напрочь перестала дышать, сделала пару шагов и тут же зажала рот рукой. На полу лежал человек. Из спины человека торчал нож.

Не знаю, сколько я так простояла – совсем без движения, с выпученными глазами и зажатым рукой ртом – сорок секунд, минуту, полчаса, но, когда, наконец, смогла пошевелиться, в голове возникла шальная мысль: «Вдруг он ещё жив?»

Хотя всё больше пропитывающийся кровью ковёр свидетельствовал об обратном, но я всё же наклонилась, и осторожно толкнув его в плечо, перевернула, подумав при этом, что зря я так – на спину ему ложиться нельзя, нож может войти ещё глубже. Взглянув в его лицо я отскочила, как ошпаренная, мелко задрожав – это лицо я узнала бы из тысячи. Даже глаза – сейчас остекленевшие – ничуть не изменились: это, без сомнения, был он, мой мучитель, маньяк, постаревший, пообтрепавшийся, но – всё тот же. Хотя плечо, до которого я только что дотронулась было ещё теплым, как лежать – на спине или на животе – ему было совершенно всё равно, человек этот был абсолютно бесповоротно мёртв.

Странно, но увидев его труп посреди комнаты, я почему-то успокоилась, будто поняла каким-то шестым чувством – сегодня вечером на его месте должна была оказаться я. Судорожно втянув носом воздух, я нацепила халат и побрела искать телефон – надо было вызывать полицию. Сейчас, даже находясь рядом с мертвецом, я чувствовала себя гораздо спокойнее, чем час назад, когда заходила в квартиру. Страх ушёл – он мёртв, а значит, никогда уже не сможет мне ничего сделать. «Бояться надо живых» – так любила говорить моя бабушка, когда вела меня за ручку к остановке, возвращаясь вечерами из сада; путь как раз пролегал мимо заброшенного старого кладбища и нестройные покосившиеся надгробия в сгущавшейся тьме казались ребёнку чем-то мистическим, ирреальным, жутким и одновременно манящим – от их колышущихся очертаний вдали невозможно было оторвать взгляд. «Бояться надо живых», – повторяла я себе сейчас, понимая, что с минуты на минуту приедут люди: полиция, «скорая», ещё кто-нибудь, начнётся галдёж, они накурят, наследят, но во всём разберутся.

Мобильный, как на зло, пропал, и, злясь на себя за рассеянность, я перетряхнула сумку, куртку, порылась в карманах джинсов – ничего, сотовый словно в воду канул. Может, в машине оставила? Проклиная свою привычку бросать телефон где попало, – искать его сейчас было бы делом зряшным, я решила выйти в подъезд и позвонить от соседей.

Все ещё повторяя себе вполголоса для успокоения:

– Ничего-ничего, всё обойдётся, сейчас приедет полиция, они разберутся, – я подошла к двери и отпрянула – в подъезде слышались голоса.

Бесшумно отойдя от двери, я призадумалась над своими же словами, впервые дав себе труд поразмыслить над ситуацией, а не кидаться в омут, очертя голову. Пройдя на кухню, залпом махнула бокал вина, который собиралась выпить после купания, осторожно притулилась на край стола, вспомнив старую бабушкину поговорку: «Не сиди на столе, день плохо закончится», скептически усмехнулась – куда уж хуже. И тут же представила – куда.

Это сейчас я воспринимаю полицейских как защитников и готова со всех ног бежать к ним – спасаться. А ведь может выйти совсем по-иному. Ведь они могут оказаться злейшими врагами, хуже того – обвинителями.

Ну подумай, ты, человек немного знакомый с системой, что напишут в своих бумажках полицейские, приехавшие на вызов? Что нашли в квартире у бывшей жертвы убитого маньяка, недавно освободившегося из мест заключения? Я прикинула в уме – точно, прошло примерно два месяца с тех пор как Лёнька впервые заговорил о дате его освобождения, два месяца, которые я даже не заметила – сначала в разъездах, потом в хлопотах у Ольгиной больничной постели.

Итак, как же решат менты уравнение с одним неизвестным? Условия задачки: труп педофила обнаружен в доме его злейшего врага. Алиби у этого врага нет. Кто убийца? В ответе следователя я не сомневалась. Более того, на его месте я сама дала бы такой ответ, только вот незадача – я-то точно знала, что я ни при чем!

Я могла поклясться хоть на иконе, что сорок минут назад, когда уходила в ванну, трупа здесь не было, но клятвы, как известно, доказательством в суде не являются. Мне никто не поверит. Я могу до хрипоты срывать голос, доказывая, что понятия не имею как он здесь очутился, но что бы я не кричала, очевидно, что сам себе в спину нож он бы воткнуть не смог.

Следователю потребуется главный подозреваемый – не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять кто тут же окажется на его месте, тем более что мотив у этого подозреваемого тоже наличествует. И доказательств-то особых собирать не придётся – я снова усмехнулась, на этот раз уже немного нервно, – всё уже давно собрано в «Карнавале», в котором чёрным по белому было сказано: «если общественность не вмешается, а полиция и прокуратура продолжат бездействовать, то я пойду на всё, вплоть до убийства, лишь бы защитить себя и остановить зверя.» Там писали ещё тогда – на память я никогда не жаловалась – тоже, что характерно, тоже от моего имени: «только увидев его в могиле я буду чувствовать себя спокойно, и пусть я даже попаду в тюрьму…»

Попадать в тюрьму, однако, совсем не хотелось. Особенно, если учесть, что слова в заметке цитировались не мои, а ушлого корреспондентишки – Лозового Василия, а убить я способна лишь комара, да и то, если он меня укусить пытался.

Сама не заметив как только что откупоренная бутылка вина неожиданно опустела, я, так ни на грамм и не захмелев, приняла решение – в полицию звонить не буду. Оставался вполне закономерный вопрос – куда девать труп? Не могу же я оставить его здесь, лежать посреди квартиры! Сообразив это, я тихонько взглянула в глазок – в подъезде всё ещё шла оживлённая дискуссия между несколькими квартирами. Обсуждали здоровье Дика. Судя по всему, пёс поправлялся. Отрадно.

Текст предоставлен ООО «Литрес».