Естественно, я нарвалась. Сначала на саму тётку Раю, которая повела себя крайне неожиданно – опустив глаза в пол и пробормотав: «Что же ты молчала-то, Ирочка, сказала бы сразу, мы бы тебе всем домом помогать стали…», она быстро прошмыгнула мимо меня в свою дверь. Я недоуменно пожала плечами – дело, в котором она так рвалась помогать, было мне неведомо. Её присмиревшее поведение и отсутствие обязательных для такого случая расспросов было отнесено мною на Лёнькин счет – раз уж она видела как я вчера заполночь заходила в его квартиру, да ещё и слышала при этом волшебное слово «ЗАГС», то выводы, надо полагать, сделала.

Потом я попалась в цепкие лапки Маринки – молодой, беспечной девахи, до самозабвения любящей посплетничать. Маринка обладала внушительных размеров попой и ещё более внушительным бюстом и умудрялась упаковывать все это так, что все окрестные любители рубенсовских форм ходили у девки в любовниках.

– Иришка! Привет! – позвала она, нацепив на лицо восторженно-приветливое выражение.

– Привет, – ответила я, выходя во двор и спеша к машине – болтать с соседкой не было ни времени, ни желания.

Но от неё не так-то просто было отделаться – периодически забегая вперёд с целью заглянуть мне в лицо, она торопливо заговорила:

– Слушай, а я вот на днях шоколад классный купила, швейцарский. Настоящий. Твой любимый. И чай зелёный ещё. Ты б зашла в гости, Иринка, поболтали бы о том, о сём. Или просто пива попьём, по-соседски, а?

Я, до сей поры никогда даже не видевшая настоящего швейцарского шоколада (я имею в виду благородное творение мастеров, а не те нашпигованные сахаром плитки, что продаются под его видом в ярких обёртках всех мастей), и не подозревавшая о том, что он у меня, оказывается, любимый, а уж тем более ни разу не бывавшая в гостях у Маринки и не пившая с ней «по-соседски» пива, изумленно на неё уставилась:

– Ладно… Зайду.

– Ой, здорово, – по-детски обрадовалась она, – Тогда до вечера, да?

– До вечера, – пробормотала я тем же тоном.

В очередной раз уныло пожав плечами, я уселась за руль своей верной старушки-Хонды, доставшийся мне по сходной цене у быстроглазого говорливого перекупщика и порулила на работу, по дороге придумывая как бы половчее оправдаться перед возмущённой Тамарой Ильиничной и какие козни построить заклятой подружке – Олечке.

Оправдываться не пришлось – с порога подхватив меня под локоток, Тамара Ильинична, бережно, словно больную, усадила за стол, и всучив чашку чая с корицей, до которого я была большая охотница, жалостливо заглянула в лицо. Ничего не соображая, я посмотрела на Ольгу, но та старательно отводила глаза, уставившись в монитор. От дурного предчувствия закололо в боку, но всё же, набравшись храбрости, я твёрдо спросила:

– В чём дело?

– Дело плохо, деточка, – мягко ответила Тамара Ильинична, усевшись напротив, прямо на стол, чем ещё сильнее меня напугала – впервые я видела чтобы пожилая дама так беспардонно нарушала ей же установленные правила.

– А ты чего уселась там, Клава? – крикнула она в Ольгину сторону. – Натворила дел, отвечай теперь!

Ольга нехотя встала со своего места, и, подойдя вплотную, прошептала:

– Прости меня, Ирин.

– Да в чём дело? – не выдержала я, а Ольга округлила глаза:

– Ты не знаешь ещё? Тамара Ильинична, она не знает!

– Ну, расскажи ей, – велела она.

– Чёрт, – буркнула Ольга и завела, – В общем так, Ир, тот лысый Вася с которым мы в ресторане сидели, он и правда оказался журналист, да ещё какой… И… вот, – она протянула мне свежий, пахнущий типографской краской номер популярной в городе газеты – «Карнавал», которая распространялась бесплатно и имела в городе самый большой, поистине головокружительный тираж – её доставляли в каждый почтовый ящик еженедельно, а самое интересное из неё перепечатывалось и всласть обсуждалось в городских интернет-сообществах.

Предчувствуя беду, я медленно развернула издание – прямо на первой полосе сияла моя улыбающаяся физиономия, и надпись огромными яркими буквами гласила: «Митинский маньяк возвращается», а внизу, чуть помельче: «Несчастная жертва Митинского педофила просит защиты у горожан. Полиция бездействует. Подробности на стр. 5».

Разрывая на ходу бумагу, я открыла пятую страницу и грязно выругалась: тут была ещё одна фотография – улыбающиеся я и Ольга, и ещё – я выхожу из туалета, поддерживаемая, будто раненый боец, заботливым Лёнькой.

Текст почти слово в слово воспроизводил историю, рассказанную за столом Ольгой, за исключением того, что было добавлено множество извращенных, явно выдуманных на пьяную голову, подробностей изнасилования, которые со мной никогда не происходили.

– А этот педофил может подать на них в суд – за клевету, – нервически хихикнула я, – половину из того, что они здесь описали, он никогда не совершал!

– Истерика, – спокойно констатировала Тамара Ильинична, и принялась отпаивать меня чаем пополам с валокордином и коньяком.

От коньяка я отказалась, чая с валокордином выпила, и уселась читать заметку, ставшую, безусловно, гвоздем номера. Из материала следовало, что я – та самая, чудом уцелевшая девочка, в данный момент выросшая и шантажируемая отпущенным на свободу маньяком, обратилась в полицию, оттуда меня попёрли (что было, в общем, неправдой – на бедного Серёжу, которому мы, походя, поломали карьеру, я была не в обиде – парень всерьёз пытался помочь), и теперь я, не зная где искать защиты, решила предать историю огласке и обратилась в СМИ. Дальше повествование все более и более напоминало приключенческий роман – нашёлся и главный герой (храбрый журналист Василий, небезразличный к чужой беде, который, проникшись моим несчастьем, все же сдал материал в печать, практически рискуя при этом жизнью), и второстепенный (отчаянная подружка Ольга, бескорыстно кинувшаяся на выручку) и, естественно, несчастная жертва – я, полная решимости защититься, а также пылающая жаждой мести за совершенные над собой издевательства.

Издевательствам в заметке отводилась особая страница и описывались они с таким смаком, что невольно возникали сомнения относительно душевного здоровья самого рассказчика. Разойдясь, журналист заявил, причём, что неприятно, заявил от моего лица, что если общественность не вмешается, а полиция и прокуратура продолжат бездействовать, то я пойду на всё, вплоть до убийства, лишь бы защитить себя и остановить зверя.

– Боже мой! – прошептала я поражённо, – откуда он всё это взял? – И беспомощно посмотрела на коллег.

– Он же журналист, Иринка, – уныло проблеяла Ольга, опустив глаза – думаю, когда запахло жареным, успел включить диктофон. Фотографировались мы сами – она указала алым ногтем на кадры, которые мы, действительно, сами сделали в припадке безумия – улыбающиеся, довольные физиономии на фоне дорогого интерьера Лёнькиного кабака. – А это, – продолжала подруга, указав на нас с соседом, под ручку идущим по коридору, – сам как-то сделал. Успел, почувствовал, гад, что выйдет хороший материал…

– Хороший материал, – эхом отозвалась я, думая о своей репутации, о толпах клиентов, которые я с таким трудом нарабатывала, и, которые, считай, уже потеряла – люди просто не смогут теперь спокойно и эффективно со мной работать, обходясь без дурацких вопросов, и возбуждённого перешёптывания за спиной: «Это та самая рекламщица, которую изнасиловали? То ли её изнасиловали, то ли она изнасиловала, но была там какая-то неприятнейшая история!» Сразу объяснилось странное поведение соседей – жалостливое участие Раисы Анваровны и восторженное любопытство Маринки, которые просто раньше меня прочитали заметку. – Хороший материал, говоришь, – повторила я, чувствуя, как белая пелена застилает глаза.

– Ирка, успокойся! – призвала Ольга, выставив вперед руку.

Красные ногти, казалось, обмакнули в кровь.

– Хороший материал, – очень спокойно проговорила я и, схватив со стола какую-то папку, наугад запустила ей в Ольгу.

– Ирка! – ахнула она, словив её на лету, а я заорала как блажная: