Гибну. Человек.

Лирическое "я" мимолетно залетело в человека. Фиксация — безнадежность современной эпохи. Люди уверены: они именно то, за что их принимают другие. Упаси боже, если меня, Иван Иваныча, будут считать кем-то иным. Даже для скептика или мотылька нерушима одна постоянная — смерть. Как считает не без оснований Людвиг Клагес, юноша из баллады Шиллера, подняв покрывало статуи Изиды, обнаружил… смерть. Люди новой эпохи склонны случайную комбинацию фрагментов обобщать в произвольное "целое", идентифицировать имя и носителя имени, сущность и ее субстанцию — процессы невозможные в греческой мифологии. Отсюда трагизм стихотворения Болеслава Лесмяна.

Разговоры во власти о модернизации, развитии, опережающих технологиях не прекращаются. Блеф это или чистосердечная попытка спасти себя и страну — не совсем пока ясно. Но очевидно другое: внимание общества заострено исключительно на технической и технологической составляющих прорыва в будущее. При этом о создании новых социальных технологий речь не идет в принципе. Видимо, сам термин "социальная модернизация" для кого-то звучит уж чересчур страшно. Кто-то рассуждает так: "От социальной модернизации до социальной революции рукой подать…" Поэтому сама постановка данного вопроса кому-то кажется вредной, опасной и даже кощунственной. А между тем, если проблему развития рассматривать всерьёз, без социальных и культурных инноваций никак не обойтись. Более того, формулирование социокультурного проекта — главный этап в деле преображения страны. Что сделают нано- и прочие технологии, если культура и тип общества, останутся заведомо отсталыми, вторичными и никак не напоминающими последнее слово социальной инженерии?

Суть любого прорыва — в открытии, а не в попытке повторить уже существующий где-то образец. Именно поэтому безнадежная попытка "догнать и перегнать Америку" напоминает известную историю про Ахиллеса и черепаху.

Прекрасное русское слово "предприниматель" как раз указывает на способность делать опережающие ходы. Поэтому успех во многом обусловлен умением предвидеть ситуацию и действовать, исходя из картины будущего. Ведь и успех — от слова "успевать".

России нужно успеть, во что бы то ни стало. Нам непременно надо перепрыгнуть в новое социальное время. Стать хотя бы на время опять авангардом человечества.

Но куда мы должны прыгнуть? Что мы можем предпринять? Из каких завтрашних реалий исходить?

Как только начинаешь думать собственно о перспективах, радужные картины будущего быстро тускнеют.

Конечно же, социальную стратегию новой России придётся выстраивать с учетом череды кризисных явлений в мировой экономике, с учетом серьезнейших проблем в сфере экологии планеты, с учетом демографических показателей в России и соседних государствах.

Создание социальных ноу-хау — огромная задача и неисчерпаемая тема для дискуссий. Но дискуссии на эту тему почему-то не ведутся. Власть предержащие как будто верят только в чудесную преобразующую силу нанотехнологий, развитие которых должно осчастливить всех граждан нашей огромной страны.

Когда-то, во времена позднего СССР, начитанные снобы из закрытых НИИ любили позубоскалить: дескать, декабристы в 1825 году хотели, чтобы в стране не было бедных, а коммунистам в 1917 удалось сделать так, что не стало богатых.

В сегодняшней России живут и богатые, и бедные — причем последних преобладающее большинство. Впрочем, представления о богатстве и бедности весьма и весьма относительны. В бескрайней пустыне богат тот, кто имеет при себе флягу с водой. В Люксембурге зарплата в 1000 евро считается нищенской.

Ясно, что в Советском Союзе уровень потребления в целом был ниже, чем в большинстве стран Запада. Однако это был несколько иной тип потребления.

Сегодня, когда фантом финансового кризиса бродит по планете, а мировой рынок при помощи рекламы и пиара штампует людские потребности как автомобильные покрышки, когда коммунистическая дальневосточная ядерная держава превратилась, по сути, в один огромный завод по производству товаров народного потребления и завалила недорогими игрушками, автомобилями и т.п. шмотками весь прочий мир — именно сейчас следует задуматься о будущем.

Совершенно очевидно, что доминирующий в развитых странах тип производства и потребления является расточительством, непозволительной роскошью для планеты и ведет к экологическому коллапсу, исчерпанию ресурсов планеты и т. д. Это общее место и здесь никому не надо ничего доказывать. То, что полуторамиллиардный Китай включился в потребительскую гонку — грозный признак. В затылок ему дышит Индия, за Индией спешит Индонезия. Рыночный угар продолжается, мировое общество потребления распухает, как дрожжевое тесто. Сonsumer society предполагает сверхгедонизм, возведенный в принцип, — гонку товаров. Всё это тысячами нитей связано с массовой культурой.

Дикая ротация вещей и автомобилей, непрерывные изменения моды, фактор "морального устаревания" того или иного предмета, стремительная смена "династий" телевизоров и холодильников, — всё это предельно сокращает срок эксплуатации той или иной вещи. Сами производители закладывают в товар свойства, рассчитанные на короткий цикл ротации. Так, например, любая современная стиральная машина рассчитана на определенный, довольно короткий, период жизни, после истечения которого она ломается раз и навсегда. Дешевле купить новую вещь, чем чинить старую.

Относительно недавний феномен одноразовой посуды, одноразовых полотенец и тому подобного "одноразового" производства как нельзя лучше символизирует данную тенденцию.

Конкуренция — как производителей, так и потребителей — приводит к пугающей множественности альтернативных товаров и услуг. Даже отпетые сторонники консумеризма не станут отрицать неустойчивость и потенциальную опасность подобной системы. Экологи правы: если в потребительскую гонку включится еще треть человечества — праздник быстро закончится.

Но что же будет дальше?

Очевидно, людям придётся вырабатывать новую культуру потребления, связанную с существенным снижением уровня такового. Сегодня аскетизм — не в почете и социально унижен. Но завтра, быть может, добровольный отказ от материальных благ станет признаком хорошего тона. Институт утилизации сломанной техники уступит место старому доброму ремонту. В жизнь вернется "бог ремонт" — как выразился когда-то писатель Булгаков.

Штопаные носки войдут в моду, но не это главное.

Главное — культура производства и потребления так называемых вечных вещей. В данном случае под вечностью надо понимать не бесконечность времени, но отрезок, соотносимый с длинной человеческой жизни. Так, крестьянская изба, способная простоять 100 лет, являет собой тип вечного жилища, чего не скажешь об обычном панельном доме, рассчитанном на куда меньший срок эксплуатации.

Производство таких "идеальных" вещей, способных прослужить много-много лет, потребует особого качества сборки и, вероятно, будет штучным. Данное направление представляет особый тип потребительской культуры. Главными становятся прочность, долговечность и качество вещи, а не её новизна и популярность.

Цена таких вещей, разумеется, резко возрастёт. Но общество в результате получит драгоценный ресурс, который перестанет бездумно проматываться в рыночной гонке.

И книги, и автомобили будут создаваться под заказ, строго в том количестве, в котором они необходимы. Приобретение такой "долгоиграющей", дорогой и драгоценной вещи станет, безусловно, событием для семьи, для рода. Этот "новый вещизм" немного напоминает кустарные времена, традиционное общество, Средневековье — но, между тем, в этой формуле таится возможное будущее.

Вполне вероятно, что идеология "вечных вещей" и есть одна из опережающих социально-экономических технологий, необходимых России.