Впитываю её в себя столько, сколько могу.

Вода в душевой перестаёт литься, и я решаю закончить с обследованием спальни до того, как вернётся ещё один её обитатель. Помимо двери, за которой находится Айзек, имеется ещё две. Первая оказывается гардеробной. Она размером с ещё одну полноценную комнату. Повсюду полки и стойки, каждая доступная поверхность предназначена для использования под хранение одежды. На одной половине – мужская одежда, а вот другая – пуста, практически стерильна. Могла бы подумать, что это приготовлено для меня, если бы Фара и Антонио знали о нашем приезде. Но они не знали. И это… частично напрягает. Хотя не настолько сильно, как то, что я нахожу в последнем смежном помещении.

Там… детская!

Комната оформлена в стиле зоопарка: нижняя часть стены словно лес в джунглях, а верхняя – голубое небо с плывущими облаками и парящими по нему птицами. В первые мгновения я глазам своим не верю. Прохожу дальше, медленно оглядываюсь вокруг. И раз за разом испытываю дикое желание снова и снова протереть свои глаза, пока натыкаюсь на белую кроватку, люльку, пеленальный столик, миниатюрные качели, а затем комодик с пелёнками и распашонками. Все предметы, призванные в помощь после рождения малыша, выглядит, как… удар под дых. Я не знаю, почему я так реагирую, но словно весь воздух выходит из моих лёгких. Очень сложно дышать. Я не знаю, зачем я прижимаю пальцы к своим губам, которые совсем недавно касались губ Айзека в поцелуе, но будто заново чувствую все эти прикосновения, пока в груди неимоверно печёт и пылает.

– О, мой Бог.

У него есть ребёнок?

Пришедшее озарение настолько яркое и громкое, что буквально глушит. Я даже ударов своего сердца больше не слышу, пока отсчитываю секунды до появления того, кто обязан подтвердить или опровергнуть это моё открытие. Не уверена в том, как долго задерживается в ванной Айзек, но пока его нет, вспыхивающие в моей голове теории по поводу увиденного становятся лишь шире, множатся с такой пугающей геометрической прогрессией, что я едва ли себя контролирую, когда при его возвращении в спальню тут же бросаю в обвинении:

– У тебя есть ребёнок?

Дверь в ванную, которую блондин собирается за собой закрыть, так и остаётся открытой. Хозяин преступно шикарного и всё ещё полуобнажённого тела замирает, мрачно уставившись сперва за моё плечо, в сторону незапертой мной детской, а затем сосредотачивается на мне самой. Это занимает какие-то доли секунды, но ко всем моим ранее вспыхнувшим теориям добавляется ещё один факт – а именно то, что детская пуста.

– Был? – добавляю практически беззвучно.

Звучит… страшно. Как произношу вслух, так и проклинаю себя за сказанное, услышав в ответ глухое ругательство от Айзека. Он оказывается рядом в считанные мгновения. Обхватывает меня за плечи. Бросает ещё один мрачный взгляд в сторону детской, а затем заходит туда вместе со мной. Как и я недавно, озирается по сторонам.

– Вообще-то нет, – шумно выдыхает сквозь зубы, выдерживает небольшую паузу, продолжив с такой же мрачностью: – Хер его знает, откуда это всё взялось.

Верю ли я ему?

Не особо…

Просто потому, что:

– Серьёзно? – округляю глаза. – К твоей спальне примыкает детская, и ты не в курсе? – оборачиваюсь к нему. – То есть, хочешь сказать, детей у тебя нет?

В глубине души я понимаю, что моя реакция чрезмерна. Вряд ли я имею право что-то требовать от него. У каждого из нас до некоторых пор существовала своя отдельная жизнь, и Айзек Янг по сути не обязан передо мной за неё оправдываться. Опять же, когда связываешь себя узами брака, пусть и по договорённости, предупреждать о чём-то подобном всё же стоит. Чтоб я как минимум, не офигевала от таких сюрпризов и не ставила нас обоих в подобные ситуации. К тому же, на мой вопрос блондин по-прежнему сохраняет беспросветную мрачность, а его пальцы на моих плечах сжимаются настолько крепко, что это начинает причинять боль.

– Нет, – спустя минуту молчания произносит Айзек, и снова замолкает, на этот раз ненадолго. – Но, видимо, теперь будут, – заканчивает с издевательской насмешкой.

Всё пронизывающее его напряжение испаряется, как не было. А вот во мне наоборот – становится отчётливее.

– Очень смешная шутка, ага, – кривлюсь, закатывая глаза, и сбрасываю с себя чужие ладони.

Собираюсь вернуться в спальню, но блондин вовсе не думает освобождать занятый им проём. Обойти не удаётся. Сдвинуть татуированную гору мускулов тоже обстоятельство не из лёгких, особенно если в этот момент собственный разум, вместо того, чтобы придумать, как с этим справиться, вдруг решает предательски сконцентрироваться на том, что эта самая татуированная гора мускулов находится непосредственно перед моим носом и на ней совершенно нет никакого прикрытия. Если только намного ниже, там, где надпись из неизвестных мне иероглифов тянется от линии солнечного сплетения вдоль живота, заканчиваясь среди дорожки курчавых волос, ведущей к паху. Довольно низко затянутое на мужских бёдрах полотенце выглядит слишком ничтожным, чтобы действительно что-либо скрыть. То и дело скатывающиеся по загорелой коже капли воды лишь распаляют недостаток видимости, вынуждая подключаться воображению.

Да, мой мозг всё ещё сломан, раз я думаю об этом…

– Что они значат? – пытаюсь уцепиться за самое безобидное из всего, что витает в моём разуме.

По-хорошему, перестать бы пялиться на чернильный узор, поднять свой взгляд выше… но не поднимается же.

– Которые? – отзывается Айзек.

– Эти… – указываю пальцем на символы.

Они начинаются ровно там, где рассыпается в прах образ циферблата с римскими цифрами. Прикоснуться к ним… плохая идея. Всего миг, и я понимаю, какая же это жестокая ошибка с моей стороны. Будто разрядом тока шмаляет. Проносится по моим венам лютым потоком. Обжигает. Травит. Как самый безжалостный яд, который моментально передаётся, подобно неизлечимой заразе. Всё. Не вылечишь. Не избавишься. Оно уже в тебе.

– Эти… – повторяет он за мной.

Собираюсь убрать свою ладонь и попытаться спастись, но мои пальцы накрыты его пальцами. Не держат. Скорее слегка давят, помогают вести сверху-вниз, повторяя путь вбитых под кожу чернил. А я и сама не знаю, зачем поддаюсь. Вероятно, мне просто действительно любопытно. Не только чувствовать. Слышать ответ:

– Ливень льёт на святых точно так же, как и на грешников, – проговаривает Айзек.

Каждое слово – это пауза на отдельном узоре, и удар моего сердца, которое с каждым уходящим мгновением колотится в слишком часто вздымающейся груди всё скорей и скорей. Чрезвычайно быстро. Кажется, ещё немного, и не выдержит такой силы толчков. Перестанет биться. Оно ведь и правда пропускает последующий удар, как только наши пальцы провокационно и неприлично опасно замирают в конце татуированной фразы, всего на несколько жалких дюймов повыше, чем стремительно набирающий силу стояк. Мне требуется какое-то время, чтобы справиться с этим. Хотя нет. Вру. Ни черта я не справляюсь. Решаю выбрать куда более лёгкий путь.

– Мне тоже надо в душ! – отпрыгиваю, как ошпаренная.

И очень стараюсь не замечать похабную ухмылку, задевающую его губы. Вновь не мешает пройти, и то благо.

Хотя нет, рано я радуюсь…

– Тебе с этим помочь? – бросает мне в спину лениво-надменное Айзек.

– С чего бы вдруг? – огрызаюсь. – Обойдусь.

Пересекаю всю спальню. Хотя за нужной дверью так и не скрываюсь. Запоздало, но до меня доходит, о чём именно он говорит. Выдох, полный досады, срывается с моих уст наравне с ударом моего лба о деревянное полотно, в которое я утыкаюсь, в очередной раз мысленно проклиная всё на свете, в частности – своё платье. Мне ни за что не избавиться от него без посторонней помощи.

– Твою мать… – вдыхаю заново, сжимая ладони в кулаки, упираясь ими в дверь, а через короткую паузу добавляю вынужденно и намного громче: – Ладно, – сдаюсь. – Помоги.

Я не хочу оборачиваться, но пытаюсь различить мужские шаги позади себя. Тех, которых не следует.