В архиве финляндского президента Р. Рюти содержится перевод на финский язык статьи, датированной 23 марта 1944 г., английской газеты «Дейли Мейл». В этой статье идет речь об истории России в Прибалтике и ее борьбе в далеком прошлом против поляков, литовцев и шведов за овладение побережьем Балтики, которое русские, в конце концов, захватили в 1721 г. во времена Петра I, и событиях нового времени в этом регионе. Касаясь проблемы безопасности города, основанного Петром I на берегу Невы, и судьбы его в годы Второй мировой войны, автор статьи писал: «Каждый компетентный британский морской офицер может сказать, что для защиты Ленинграда необходимо овладение островами в узкой части Финского залива», а «каждый британский офицер-артиллерист, бесспорно, подтвердит, узнав, что Финляндия использует Карельский перешеек для бомбардировок и блокирования Ленинграда, полную правомерность перемещения финско-русской границы за Выборг на сотню миль от Ленинграда».[448]

О чем размышлял финский президент, читая эту публикацию весной 1944 г. накануне мощного советского наступления на Карельском перешейке? Это осталось неизвестным. Возможно, думалось ему, сколь ошибочным было игнорирование финским руководством стоявшей перед соседним государством проблемы обеспечения безопасности Ленинграда в период бурных событий 1939-1940-х годов.

Теперь, когда снова можно слышать в Финляндии публичные выступления о необходимости рассмотреть вопрос, об изменении существующей границы на Карельском перешейке и передачи его Финляндии, важно должным образом учитывать уроки исторического прошлого и не допускать повторения ранее совершенных ошибок. Если пойти по пути дискуссий о необходимости пересмотра российско-финляндской границы, то не избежать возбуждения подозрений между двумя соседними народами. Ведь недоверие друг к другу ранее уже дважды проложило путь к войне.

Участие Финляндии в агрессии в 1941–1944 гг. свидетельствовало о том, что безопасность Ленинграда с севера, да и само существование города, были для СССР неоспоримо под весьма серьезной угрозой.

Ход развития событий в 1941 г. показал, что Финляндия вступила в войну, преследуя не только интересы возвращения утраченных в 1939–1940 гг. территорий, но и стремилась провести новую границу, которая должна была пройти у берегов Невы. Таким образом, проблема безопасности Ленинграда в данном случае встала во весь рост, как весьма опасная для самого существования Ленинграда. Позиция же финского руководства оказалась именно такой, какой ее предполагали и опасались в Москве во второй половине 1930-х гг.[449]

С поражением Финляндии во Второй мировой войне Советский Союз не ожесточил своих требований к ней, ограничившись лишь восстановлением границы, установленной мирным договором 1940 г. Как признавали за рубежом, Финляндия, порвав с политикой войны осенью 1944 г., не была поставлена в один ряд с сателлитами фашистской Германии. Осенью 1944 г., когда она подписала соглашение о перемирии, английское агентство «Пресс Ассошиэйшн» констатировало: «По общему мнению, Финляндия сравнительно легко вышла из войны, в особенности, если вспомнить, что ее участие в войне на стороне немцев явилось причиной одной из ужаснейших осад, которые России пришлось вынести в истории войн, а именно — осады Ленинграда».[450]

Прослеживая же весь ход событий, связанных с участием Финляндии в битве за Ленинград, становится вполне ясно, каковы были устремления финского руководства, предусматривавшего перенос государственной границы к берегам Невы. Конечно же, вынашивавшиеся замыслы могли разрабатываться и практически осуществляться с учетом действий в военном союзе с наиболее сильным тогда государством. В конечном же счете сама «трагедия» с реализацией захватнических идей заключалась, как оказалось, целиком результатом зависимого положения Финляндии от побед и поражений не ее армии, а немецких войск. Получалось так, что германскому командованию «был важен Ленинград, который они хотели захватить, а финны должны были помогать им, как и было согласовано», — писал X. Сеппяля. «Со стороны Финляндии, — заключал он, — война продолжалась бесперспективно и привела в конце к пораженческим настроениям, что по существу и вынудило финнов идти на достижение мира. Легко было начать агрессию, но как тяжело было ее закончить».[451]

Зависимость финских вооруженных сил от боевых действий вермахта являлась так или иначе определяющей в позиции Маннергейма во время готовившегося немецкими войсками штурма Ленинграда и в период блокады города. Хотя своеобразие поведения Маннергейма заключалось в том, что он располагал возможностью самостоятельного тактического выбора, но стратегически целиком находился в подчиненном положении от операций группы армий «Север». Можно конечно в данном случае говорить, как отмечает профессор О. Маннинен, что, прорвавшись к Ленинграду, «немцам не удавалось захватить город, а финны им не помогали, хотя, усилив свое давление, они могли бы усугубить трудное положение находившихся в блокаде войск защитников». Но имелось ли у финского военного руководства стремление в изменившейся обстановке поступать именно таким образом? «На это у Финляндии не было ни возможности, ни желания, — подчеркивает он. — В конечном итоге ленинградцы сами определили свою судьбу, решив не сдаваться немцам».[452]

По поводу такого взгляда, следует заметить, что на самом деле сломить стойкость защитников Ленинграда в той обстановке не удалось бы даже при взаимодействии немецких и финских войск, находившихся уже в ослабленном, обескровленном состоянии. Что же касалось несгибаемости самих ленинградцев, то об этом справедливо заметил финский писатель Пааво Ринтала: «Хотя немецко-финская блокада душила город целых 900 дней, человеческая жизнь оказалась сильнее, чем стратегическая мысль немецкой военной машины».[453] В конечном счете, определяющими факторами в судьбе устоявшего перед противником Ленинграда были созданная внутренняя система обороны города и сила духа его защитников, а также удары, наносившиеся извне блокадного окружения соединениями Советской Армии (впоследствии Волховского фронта).

В завершении уместно особо подчеркнуть, что для Финляндии действия узкого правительственного крута политиков и высшего военного руководства, приведших к участию страны в войне, обернулись тяжелой общенациональной трагедией. Великофинляндские иллюзии и попытки добиться изменения границы государства закончилась безрезультатно. 16 сентября 1944 г., когда в Москве шли переговоры о перемирии, Паасикиви записал в своем дневнике: «Наше вступление в эту войну явилось колоссальной ошибкой».[454] Особо весомо звучит эта констатация с учетом нежелания финского руководства реалистически подойти к учету проводившейся Советским Союзом политики обеспечения безопасности Ленинграда.

Сам процесс рассмотрения драматических событий, связанных с блокадой Ленинграда, требует объективного подхода к их анализу на основе творческого взаимодействия российских и финских исследователей. В конце 1950-х годов прошлого века президент Финляндии У. К. Кекконен, выступая в Ленинграде с речью, посвященной проблеме безопасности города, а вместе с тем и своей собственной страны, сказал: «Могу отметить, что время недоразумений и недоверия остались позади, и отметить именно здесь, в Ленинграде. Финляндия и Ленинград нашли Друг друга на новой почве — непоколебимой почве взаимного доверия, уважения и сотрудничества».[455] Именно такая атмосфера и стимулирует взаимодействие исследователей обеих стран в поисках точного отображения событий прошлого, переоценки изложенного уже прежде в интересах достижения наибольшей объективности в истории.