Зверь раздирал плоть, ломал кости, но этого было мало: поджигатели – слишком легкая добыча для такого хищника, как он.

Антон сорвал с себя дырявую и окровавленную рубаху, недавно обезображенная клинком грудь сейчас была цела. Художник собирался отправиться к Саранскому, когда увидел единственное светлое пятно среди сотворенного им кошмара: за убийцей наблюдал прекрасный молодой человек. Лицо незнакомца обрамляли светло-русые волосы, бледная кожа казалась эфирной. Этому чистому созданию не место среди мрака и разорванных тел, но юноша не боялся находиться рядом. «Это же сторонний наблюдатель, о котором говорила Лея!» – Антон попытался приблизиться к нему, но юноша пристально посмотрел на художника, заставив его остановиться. Сердце Антона на мгновение замерло, так как во взгляде наблюдателя не было осуждения, а непролитые им слезы серебрили светлые глаза.

– Прости меня, – заговорил юноша.

Эти слова поразили художника, он ожидал услышать обвинения, что угодно, но не это.

– Я давно приглядываю за тобой. Ты был проклят и обречен. Тебя переполняло зло, что только сейчас вырвалось на свободу, – продолжил незнакомец. Слезы покатились по его щекам, подбородок задрожал: – Я надеялся, что оно никогда не пробудится ото сна, я оберегал тебя, как и обещал, но не мог предвидеть столь ужасных событий. Я всегда давал тебе выбор, и ты сделал его.

«Я выбрал жизнь, иначе быть не могло», – признал Антон.

Юноша отвернулся:

– Я так хотел тебе помочь…

– Постой! – окликнул его художник.

– Теперь ты потерян для меня. Я должен уйти, – наблюдатель простился с Антоном.

Колчаков не узнал своего сводного брата Павла, которого самозабвенно изображал на каждой своей картине. Антон давно позабыл его. С уходом юноши на холсте жизни художника не осталось ни одного светлого пятна.

С хмурых небес хлынул дождь.

***

Монотонные слова колыбельной песни привлекли внимание Антона, он развернулся и увидел, как барышня, которую он однажды повстречал на болоте, небрежным движением оторвала от бездыханного тела голову и, схватив ее обеими руками за уши, начала кружиться. Танец смерти и успокаивающая песня приковали художника к месту. Он невольно продолжал смотреть на незнакомку.

Барышня остановилась, прижала трофей к груди и произнесла с укором:

– Ты не можешь просто уйти, нужно здесь прибраться, – незнакомка выпустила из рук голову, та покатилась по дороге к ногам Антона. Барышня сняла свой длинный плащ и, протянув его художнику, посоветовала: – Возьми, используй плащ вместо мешка.

Антон расстелил темную ткань на земле и перенес на нее останки.

– Ты правильно сделал, что убил этих людей, а не ранил, – заметила незнакомка. – Никогда не оставляй меченых в живых.

– Меченых? – художник впервые проявил интерес к словам барышни.

– Ты проклят, и все, на ком ты оставишь отметины пропитанными «ядом» когтями или зубами, будут «заражены» и «привязаны» к тебе. Метка позволяет хищнику отыскать жертву в толпе или понять, что это жалкое существо чувствует. Возможность попробовать чужой страх на вкус и поиграть с раненой добычей кажется заманчивой, вот только «игрушка» тоже может использовать возникшую связь и превратиться в охотника, – объяснила незнакомка. Собрав разметавшиеся по плечам темные пряди волос в пучок и подвернув рукава платья до локтей, она пообещала: – Я помогу тебе отнести трупы на болото.

Следы зверства были уничтожены. Барышня с ликованием наблюдала за тем, как голодная земля поглощает разорванные тела.

– Ты должен знать еще кое-что, – прошептала незнакомка. – Твои возможности небезграничны. В обличье зверя ты силен, но уязвим.

– Это не так, – в спокойном голосе Антона угадывалось безразличие.

– Что? – барышня обернулась к сероглазому художнику.

– Даже языки пламени не причинили мне вреда, когда я преобразился, – терпеливо объяснил Антон.

Снисходительный взгляд Колчакова вывел незнакомку из себя, она зашипела:

– Темный граф не мог даровать тебе абсолютную силу! Он всегда оставляет лазейку…

«Темный граф» – еще одно понятие, которое, как и имя собеседницы, не имело для Антона значения.

Барышня рассмеялась, но смех ее был неестественным и грубым, когда удалось побороть желание взвыть от негодования и тоски, незнакомка смогла произнести:

– Неуязвим… пусть так, но ты всего лишь мужчина! – барышня подалась вперед и приказала: – Встань передо мной на колени!

Самодовольство исчезло с лица демоницы, когда художник схватил ее за горло и приподнял над землей. В глазах Антона появились отблески серебра – свирепый зверь рвался наружу. Художник отшвырнул незнакомку в сторону. Крики и ругательства, которые «выплевывала» оказавшаяся в ловушке барышня, оборвались, когда вязкая, как кровь, трясина поглотила проклятую.

Над болотом разгулялся ветер, но его холодные «пальцы» не могли дотянуться до Колчакова и потревожить покинувшего свежее «кладбище» монстра в человеческом обличье.

***

Обогнав рассвет, Юдифь ворвалась в комнату Аристарха, лучи неяркого солнца вслед за ней пробрались в спальню и заскользили по складкам смятой простыни, подбираясь к приподнявшемуся на локтях графу. Аристарх склонил голову набок и окинул гостью изучающим взглядом.

Юдифь смутилась из-за проявленного к ней интереса и невольно отступила, однако голос ее не дрогнул, когда она, не скрывая возмущения, спросила:

– Почему я не смогла подчинить художника?!

– Он во власти другой женщины и не слышит твоего зова, но это пройдет, – ответил Темный граф. Он встал с постели, ненадолго задержался возле небольшой тумбочки с резными ножками, взял со стоящего на ней подноса яблоко и нож и стал неспешно приближаться к демонице. – Что тебя расстроило?

– Этот гаденыш убил меня! – выпалила Юдифь; ее руки тянулись к светлым прядям, ниспадающим на плечи: у красивой, но безродной девицы, в тело которой проклятая ворвалась ветром, была привычка теребить локоны и накручивать их на тонкие пальчики.

– Не драматизируй, – попросил Аристарх, он аккуратно очистил яблоко от кожуры и, усмехнувшись, заметил: – Ты все еще жива.

«Почему он…» – Юдифь запоздало уловила нотки раздражения в голосе Темного графа.

Аристарх бросил собеседнице яблоко, она непроизвольно дернулась и поймала его, а после вскрикнула и выронила сочный фрукт, так как Темный граф вогнал нож ей в живот.

– Я же говорил, что не люблю женщин со светлыми волосами, – почти ласково напомнил Аристарх. – Найди другое тело.

Юдифь не справилась с нахлынувшими эмоциями и преобразилась, Темный граф воспользовался тем, что в обличье монстра проклятая была уязвима, и, выдернув нож из живота Юдифь, распорол им демонице горло. Рана на шее предвещала скорую погибель, дожидаться, пока жизнь вместе с кровью вытечет, проклятая не стала; поступок Аристарха вынуждал ее перепрыгнуть в другое тело, поток холодной энергии вырвался из испорченной оболочки.

Темный граф принял звериное обличье и начал поглощать теплые останки белокурой девицы. Настигшее некстати видение вернуло проблеск человеческого сознания в горящие серебром глаза чудовища: белесый снег делал черную ночь серой; Аристарх снял с себя темный плащ с красной подкладкой и, вывернув, накинул его гордой темноглазой незнакомке на плечи: цвет свежей крови шел ей больше, вышитая золотой нитью лоза винограда теперь не была скрыта; этот искрящийся у основания капюшона узор являлся лучшим украшением.

«Девица из видения такая же яркая снаружи и такая же гнилая и мрачная внутри, как мой вывернутый наизнанку плащ, – понял Темный граф. Мощные челюсти проклятого непроизвольно сомкнулись на предплечье жертвы, острые клыки перегрызли кость. – С нетерпением жду нашей встречи…»

***

«Мне дали жизнь, расплатой стала смерть… тех, кто окажется на моем пути. Я больше не буду прятаться от палящего солнца в тени, я стану мглой и укрою землю от беспощадного дневного светила. Люди, прежде не смотревшие в мою сторону и не скрывавшие своего ко мне презрения, начнут благодарить меня за спасающую от зноя прохладу».