Следующий год ознаменовался тем, что мы закончили одиннадцатый класс своей средней школы. Я поступил в политехнический институт, чтобы снискать, неуважаемую в то время, специальность инженера. Анатолий же стал студентом торгово-экономического института, готовясь стать, почитаемым тогда, дипломированным торговым работником. После окончания своей, как он называл, торговой бурсы Толик стал заведующим секцией, а потом начальником отдела верхней одежды Центрального универмага. В этой связи совсем неизлишне упомянуть, что в эти брежневские застойные времена тотального дефицита лучшие друзья Анатолия Михайловича были обеспечены лучшими товарами, которые только поступали в самый большой торговый центр города.
Даже сейчас, когда я пишу эти мемуарные строки, личность моего друга ассоциируется у меня не столько с его спортивными достижениями или торгово-экономическими свершениями, сколько с фронтальным окружением красивых и привлекательных девушек. Должен признаться, что меня крайне нервировало, что это происходило без каких-либо ощутимых усилий с его стороны. Просто, когда я прилагал максимум стараний, потуг и надрывов, чтобы завоевать сердце самой обыкновенной девушки, юные красавицы просто домогались внимания Толика без какого-либо рвения с его стороны. Среди этих, быстро меняющихся, подруг были зубной врач и учительница математики, журналистка городской газеты и бухгалтерша, архитекторша и переводчица. Он без труда мог жениться на той, которая сделала бы его жизнь более многогранной, несоизмеримо перспективнее и гораздо красочнее. Но реальная жизнь вносила свои коррективы. Похоже, что мужчины совершенно зря полагают, что они выбирают себе суженную. Ведь недаром корнем слова «жениться» является сочетание «жен». Именно представительницы прекрасного пола решают, кто будет их мужем. По крайней мере, так вышло в случае с Анатолием. На него положила свой неотразимый и обольстительный взор стройная продавщица парфюмерной секции универмага с романтическим именем Наташа. Ей понравился молодой и представительный торговый начальник. Дальнейшее уже было делом филигранной женской техники обаяния и обольщения своего избранника привлекательной и харизматичной женщиной. Так что уже через месяц мне пришлось стать свадебным свидетелем на церемонии бракосочетания Анатолия и Наташи.
В этой связи запомнилось мне ещё одно событие, которое наступает, как правило, через девять месяцев после свадьбы. У Толика и Наташи это произошло раньше, отведённого природой, срока, и совсем не по причине досвадебной интимной близости. Однако обо всём по порядку. В канун женского весеннего праздника в 1975 году у меня родилась дочка, которая несколькими годами позже получила звание «старшей». В славное советское время детская коляска относилась к товарам повышенного спроса. Поэтому, когда моя жена была на шестом месяце беременности, соседка, которая работала продавцом в «Детском мире», предложила нам импортный немецкий детский «кабриолет». Обе пары будущих бабушек и дедушек категорически отказались хранить коляску в своих квартирах, мотивируя это тем, что по еврейским канонам нельзя держать у себя дома что-либо, предназначенное для ещё нерождённого ребёнка. Пришлось вспомнить, что на белом свете есть друзья. Одним из них оказался Толик Титаренко, которому я и отдал на хранение вышеозначенную коляску. Через три месяца, когда родилась дочка, и я пришёл за бесценным грузом, родители Анатолия расцеловали меня, шутливо заметив при этом, что получить колясочный габарит возможно только при условии небольшого празднования этого неординарного события. Кончилось тем, что мы опустошили две бутылки водки, и при этом впали в состояние, несколько отличное от трезвого. Поэтому, окутанные водочными парами, были не в состоянии снести коляску с пятого этажа вниз. Эту миссию за нас выполнила Наташа, которая находилась на седьмом месяце беременности. Развязка этого, почти эпохального события, наступила буквально через несколько часов, когда Наташа родила семимесячного мальчика, которого назвали Владиславом. Несмотря на то, что в итоге сын Анатолия оказался не только красивым, а ещё и талантливым юношей, до сих пор чувствую себя виноватым перед Наташей за тот случай. Тем не менее, светлым пятном и отрадой этого происшествия явился непогрешимый факт того, что наши с Толиком дети стали ровесниками, с разницей в возрасте всего в несколько дней.
В заключение своего дежавю о друге детства я должен написать то, о чём не хотелось бы вспоминать. Однако посчитал это необходимым в качестве некой морали или, возможно даже, своеобразного назидания. В старшеклассные и студенческие годы неотъемлемой частью вечернего досуга являлось, так называемое, «гуляние по Бродвею». Главная улица Нью Йорка во Львове трансформировалась в, сияющие неоновыми огнями реклам магазинов, кафе и кинотеатров, следующие один за другим, километровой длины, центральные проспекты имени Ленина и Шевченко. Вечерами их заполняла праздношатающаяся молодёжь. Сегодня такой процесс неспешного прохождения центра седого Львова мои внуки, наверное, назвали бы словом «тусоваться», одним из определяющих синонимов которого был бы глагол «встречаться». Да и в самом деле, мы с друзьями при прохождении этого праздного маршрута практически каждую минуту останавливались, привечая хорошо знакомых приятелей и делясь с ними текущими, как нам казалось, архиважными новостями. При этом особым приоритетом пользовалось сленговое слово «съём», которое вовсе не означало что-нибудь снимать или фотографировать. Вместо слова «что-нибудь» больше подходило «кого-нибудь» в сочетании с глаголами познакомиться, подцепить, обольстить или даже подклеить. Нетрудно догадаться, что всё вышеозначенное касалось исключительно слабого пола. Конечно же, чтобы «заарканить в свои сети» симпатичную девушку, надо было проявить недюжинные способности. Для их практической реализации использовались изделия, которые в советских гастрономах назывались ликёроводочными. Студенческий карман был не настолько широк, чтобы покупать самые крепкие, а значит наиболее дорогие из них. До сих пор помню цены на суррогатные дешёвые вина, которые всегда покупали по выбору моего друга Толика. Вот некоторые из них: Алжирское – 65 коп. Белое крепкое (Бiле мiцне) – 1 р. 22 коп. Плодоягодное – 1 р. 02 коп. Портвейн белый таврический – 1 р. 62 коп. Солнцедар – 1 р. 25 коп. Это были креплёные (от 17 до 22 градусов) низкосортные вина, которые в народе называли «шмурдяк» или «бормотуха». После двух стаканов такого зелья речь отказывала даже у самых стойких. Однако Толик всегда помнил, что целью винного возлияния был «девичий съём», и поэтому сам больше одного стакана не выпивал да и другим не позволял. Акция принятия напитка вовнутрь осуществлялась в подъездах, в парках или просто в малолюдных местах. Желательно было в момент её реализации не попасться на глаза милицейскому патрулю. Как правило, уже через какие-то четверть часа наступала кондиция, при которой развязывался язык и твоя речь достигала «бормотушного» эффекта, что однако не мешало непринуждённо общаться с девушками. Так получалось, что, всё же нередко, Толик вливал в себя вышеуказанный алкогольный допинг в, намного большем, количестве, чем остальные, объясняя это тем, что так устроен его организм.
Потребовалось несколько лет прежде, чем я понял, что у моего друга присутствует какая-то патологическая неконтролируемая тяга к потреблению спиртного. Был ли он алкоголиком? Трудно сказать, где проходит грань между человеком, который просто любит выпить, с будущим пациентом наркологического диспансера, которым Толик никогда не являлся. Однако почему-то запомнился момент, что буквально за неделю до моего отъезда в Израиль, Толик снабдил меня каким-то дефицитом, который казался необходимым в новой стране обитания. После этого мы зашли в какую-то «Рюмочную», чтобы отметить это событие. Пили, правда, уже не знаменитый «Солнцедар», а, как нам верилось, качественную водку «Столичную». В заведении, где мы отмечали преддверие моего отъезда, алкоголь разливали исключительно в стопочки, ёмкостью в 50 грамм. Дородная, похожая на ильфопетровскую мадам Грицацуеву, официантка, у которой мой друг был уважаемым завсегдатаем, принесла на наш столик большой (150 г) фужер. В конечном итоге, моим выпитым двум стопочкам противостояли два пузатеньких стакана, опустошённых Анатолием. Уже на вокзале, когда он вносил мои чемоданы в вагон, я обнимая его, сказал на прощание:
