***

В очередной раз, он вновь споткнулся, за такой же трухлявый пень, выступающий горбом из земли на его пути. И отлетев от этого падения, лежал он сейчас, слава бога, на правом боку, где недалеко от него журчала у порогов речка. Нет, он на этот раз, не так сильно покалечился. Но все же, падая, набил, выходит, шишку очередную на своем теле. Затем над ним прошелся, поглаживая и укутывая его с холодком, ветер, неожиданно прибежавший с другой стороны речки. Да и там, куда он так всматривался, видел отсюда, этот только лысый зеленый холм, возвышающийся; но не увидел перед собою эту опушку леса, куда он так рвался, выбиваясь из последних сил. А идти ему все же надо, прерванным падением об этого пня, если он действительно хочет вырваться из этого лесного плена. Но возможно ли это ему в теперешнем виде? Теперь он уже, с каждым своим шагом, с тревогой ощущал, что сил у него уже почти в исходе, а сколько ему еще впереди шагов этих сделать, до цели этой намеченный, он, и правда, понятие не имел. Он видел перед собою только, тот запущенный его мозгом ориентир: дерево, потом другое дерево, и не очень уже осмысливал, что делал. И, видимо, и правда, плохо ему. Он, когда у какого – то дерева задерживался, отдышаться, прийти в себя, с тоской, и с болью в глазах, как – то смотрел на вершину этого приобнятого им очередного на его пути дерева. Что говорило в его взгляде, не трудно было понять. Да, ему хотелось в эту минуту стать птицей, чтобы увидеть ему самому, своими глазами, с высоты своего полета, эту опушку леса, куда он так стремился выйти. Но отсюда он, конечно же, не увидит конца этого леса, да и для осмотра, мешает ему этот невысокий лысый холм впереди за речкой, а продолжать дальше путь, у него уже сил нет. Да и папоротник уже у него весь изжёван и выплюнут. Пора бы ему передохнуть, да и к берегу подойти сейчас ему не мешало. Освежить себя, да и рот, за одной очистить, не мешало ему, от этого изжеванного папоротника, с этой речною водою. Но для этого ему, все же надо, прежде встать, или хотя бы присесть, узреть перед собою, с травой проросшийся берег этой речки, где на него, сразу бы замигали, отраженные солнцем зайчики. Их там, в речке, так было много, что, когда он присел, у него от этих бликов – зайчиков, как бы даже глаза прослезились. Что невольно, как бы защищаясь от них, не произвольно машинально прикрылся изгибом руки глаза. Затем, сделал попытку подняться, сдерживая и покусывая зубами за нижнюю губу до крови. И у него это получилось. Он даже как бы улыбнулся сквозь этот боль, довольным своим усилием. И прежде, как продолжить снова этот изнурительный путь, он еще отправил в рот кусочек этого откусанного папоротника. Это его действие, хоть отвлекал сейчас от той боли в груди, или где – то там еще, которые не давали ему нормально чувствовать себя. Но продолжать путь, прерванным падением, об этого трухлявого пня, ему все равно надо, если он, действительно, хочет доковылять, хоть бы даже таким способом, до этой его заветной трассы. Но возможно ли ему это? Теперь он уже, с каждым своим шагом ощущал, что сил у него уже почти нет, а сколько ему еще впереди шагов этих сделать, он уже даже понятие не имел. Просто он шел сейчас, вернее, брёл, и не очень осмысливал, что он делает. На каком – то этапе, поэтому, у него выбились снова силы. Больше он уже не мог и шага сделать, да и сознание уже не реагировала к его мыслям и действиям; он ахнул – это он вновь споткнулся, не так ногу, выходит, выставил вперед. После этого падения, он уже совсем перестал понимать: что это с ним происходит. И лежал он сейчас, на мягкой постилке серых прелых листьев, на правом боку, да и речка говорливая недалеко, приветливо журчала у порогов. Нет, он после этого падения, на этот раз, легко отделался. Без всяких там очередных новых ссадин и шишек. Подстилка, с палыми листьями, оказался, видимо, мягким. И он дышал – самое главное. И видно было, как грудь его, с толчками бьется сейчас с хрипотцой. Затем над ним, вновь прошелся, задевая его шумно с холодком, ветер, прибежавший снова с другого берега этой речки, куда он так рвался сейчас, выбиваясь из последних сил. Теперь он лежал, прислушиваясь к себе. И даже ему, кажется, он на какое – то время потерял ориентир. Вдруг он зашевелился. Пришел, выходит, в себя. Подобрал зачем – то колени к животу, или это у него получилось рефлекс, но, само собою, а затем, откуда – то у него только силы взялись, с выкриком вывернулся на спину. И видно было, как он к этому действию рад. Посветлело у него даже испачканное, падением лицо. И даже, вроде, улыбнулся, жмурясь, к этому крадущему следом за ним, уходящему солнцу, который, когда он продвигался от одного дерева к другому, следовал за ним, будто по пятам. Вскоре, наверное, легче чуть ему стало. Сделал попытку встать. Главное ему, это унять, наконец, эту боль в груди, и в других местах своего тела. Ну, хотя бы временно забыть их. Возможно, если он освежится сейчас с речной холодной водою, может ему и станет тогда чуть лучше и легче? А то, это уже невыносимо ему терпеть эту боль, пульсирующую в ране, да и в других местах тела. Да и возвращаться назад, чтобы подойти к берегу речки, это ему так не хочется. Но, а что ему делать? Ему не обойти эти орешники, кустами разросшиеся вдоль этого берега. Сквозь них, нельзя, а обойти их ему, все же надо, чтобы подойти к берегу и там найти себе, пусть и временно, отдых. Иначе он вновь свалится сейчас, где он стоит, как вкопанный, обняв рукою, за очередной ствол березы.

***

Позже, когда он освежился с речной водою и очистил рот от этого изжеванного папоротника, уже зная, да и, чувствуя, что устоять на ногах он больше уже не может, прилег тут же, не сходя с места, недалеко от этого говорливого с порогами берега. И, видимо, правильно он сделал, что вернулся назад, обойдя этих сгрудившихся кучно орешников. Он тут, в тени от ветерка, вроде даже, обрел в отдыхе силы. Пусть и сыровато ему тут, где он лежит, среди этих зелени трав, но какое было облегчение, после этой речной воды. Боль в груди, как бы у него, обманно даже замер. Да и эти ссадины, запекшие кровью в теле: на плечах, на коленях, на боку, да и на лице особенно, от этого освежения речной водою, как дитё малые, отслоившись от влажной одежды, успокоено замерли, приласканные его мокрой холодной ладонью. Теперь, прежде чем встать, ему надо пристегнуть обратно все пуговицы на рубашке, если это возможно, и этот нелепо сейчас сидящий на его плечах, заляпанный паутиной и грязью, его серый пиджак. И успокоить, если это еще возможно, мозг. У него там одна только дума. Как выйти ему, до полной темноты, до этой опушки леса, пока он еще в состоянии стоять на ногах. И когда уже продолжил свой изнурительный путь к своему спасению, он теперь, наученный приобретенным опытом, старался строже глядеть у себя под ноги. И, не потому что ему, надоело падать, на эти полу сгнившие листья, а после с трудом, кряхтя, как старик, вставать, цепляясь за какую – нибудь опору для его правой руки. А левая у него рука, не поймешь, то ли он, и правда, сломан, то ли, сильно так поврежден, но он у него сейчас, просто висела как сломанная ветка. Поэтому, теперь – то, что это с ним? Да и вдруг еще? Ни с того, и ни с чего. Почему он, перестал вдруг, надеяться на это чудо, что когда – нибудь да выйдет на эту трассу. Хотя он и отошел прилично уже от берега, ему все же было тревожно, что он от речки удаляется вновь. Он же помнил, тот случай, как он тогда с мамой, набрав этого речного мха в мешки, они, пройдя вдоль этой речки, вышли к этой опушке леса, а затем и на эту грунтовую шоссейную дорогу. Тогда им повезло. Не пришлось им до дома пешком топать, с такой ношей за спиной. Подобрал их по дороге, какой – то не русский мужик, чуваш из соседней деревни, следующий на своем гужевом транспорте из Нурлата. Но теперь, конечно, колхозов нет в деревнях, и лошадь с телегой, редко теперь встретишь по дороге. А сил у него уже почти на исходе. Хотя он, может, и стоя у дерева чуть передохнуть, обняв рукою за её ствол, но, вот, боли в теле, как ему это унять? Они его сейчас, рвали просто на куски. И даже трясло его от этих болей. Видимо, и правда, он этот Петр Гаврилович, с купе, в тамбуре своей отверткой, все же, что – то у него там повредил. А то, откуда же у него там, такая ноющая, не прекращающая боль. Да и возвращаться назад к берегу этой речки, ему не зачем уже. Слава бога хоть, у него в случае чего, есть тот ориентир – железнодорожное полотно. Но толку. Поезда все также, с интервалами, со свистом проходили стремительно, не обращая на него. Поэтому он, не заблудится, пока еще в сознании. Главное, он не должен стоять у дерева, подолгу на одном месте. А попытаться, все – таки шагнуть, не взирая ни на что: на боль, на потери сил, продолжить в путь, и выйти ему, чтобы не случилось, на эту спасительную опушку леса, а оттуда, у него после, уже страх исчезнет, что навсегда потеряется в этом лесу. То, что и деревья уже на его пути стали реже попадаться, это уже говорило, что он в правильном направлении идет, а не углубляется, наоборот, обратно в лес. Хотя, полотно железнодорожное, все же оставался у него в стороне. И папоротник, он в чем – то его все равно помог. Рот у него, будто, как бы освежился, да и икоты уже не было, мучающий его до этого. Но самое главное, он это ощутил, язык у него стал чуть подвижным, а не как тогда утолщенным, неудобным, когда пришел в себя, после как с трудом выполз на четвереньках, из этого плена с куста ивы. Теперь бы ему еще, остановить из раны кровь. Видимо он, когда последний раз споткнулся с потерей сил, повредил за одной, падением, и свою рану. Потому у него, и рубашка его сейчас густо окровавлен кровью, и мокро там. А это уже плохо. Он понимал. Ему надо все же, как – то остановить этот кровь, из продырявленных ран. Но как это он остановит? Нет у него под рукою ничего, кроме этой нательной майки, которая сползла вновь к животу, после последнего падения. А её приподнять к ране, ему надо обязательно; да и по пути, собрать бы ему и паутину у теневых кустов. Конечно, водки и спирта у него нет, но мочой своим, он может же промыть её и приложить к ране. В детстве, когда он, катаясь на взрослом велосипеде, как – то так получилось, цепь велосипеда оторвал у него, помнится, кусочек пятку. Ну, пятка его попала под цепь. А сестренка, которая теперь у него живет в Челябинске, это она тогда и помогла у него остановить кровь с его пятки. С этой паутиной, промытой с её мочой. Иначе, если он это не сделает, с потерей крови, останется навсегда тут в лесу. Он это, как раз и понимал.