— Конечно, нет. Не льсти себе.

— Звучит так, будто ты мне завидуешь, — поддразнивает Хадин.

— Ревность ниже моего достоинства. Я не инфантильная. — Я поднимаю солнцезащитный козырек и опускаю помаду в сумочку.

Он выглядит откровенно удивленным. — Так ты никогда не ревновала? Может когда-нибудь?

— К моделях, которые заказывают больше концертов, чем я? К женщинам с более упругим прессом и большей задницей, чем у меня? К баристам, которые целый день готовят чай…

— Никто не готовит чай весь день, чудачка.

Я свирепо смотрю на него. — В таких ситуациях я начинаю ревновать. Но если мужчина заставляет меня чувствовать себя настолько неуверенно, что я не могу доверять ему рядом с другими женщинами, тогда этим отношениям нужно положить конец. Немедленно. Я видела, что ревность может сделать с женщинами. Затевать драки в канавах. Отслеживать телефоны. Спрашивать ‘где ты’ каждые пять минут. Избивать любовницу и прятать ее тело под детской площадкой…

— Ты снова смотрела документальные фильмы о настоящих преступлениях?

— У меня нет на это времени.

— Ты доводишь ревность до крайности, — утверждает Хадин, — но я не думаю, что немного ревновать плохо. Это показывает, что ты заботишься о ком-то. Что ты хочешь этого для себя.

— Мышление серийного убийцы.

Он смеется, и его глаза искрятся, глядя на меня.

Что такого в этой улыбке, в этих губах и в этом тлеющем огне, что заставляет мои нижние отделы чувствовать, как их бьет током?

Я пытаюсь избавиться от мурашек, но это не помогает.

Нехорошо.

Меня не может привлекать Хадин. Должно быть, гормоны беременности сыграли со мной злую шутку.

— Мы уже на месте? — Я задыхаюсь, переводя взгляд на дорогу.

Хадин ухмыляется. — Ты снова краснеешь.

— Черные женщины не умеют краснеть, — бормочу я.

Он просто тихо смеется и продолжает вести машину.

С момента моего дебюта в качестве модели я дала массу интервью. Каждое интервью отличается, но я могу разделить их все на три отдельные категории.

Первое — интервью с целованием задницы, в котором ведущий так боится вывести из себя цветных и полных женщин, что они отказываются говорить о чем-либо существенном.

Интервью с поцелуями в зад полны попсовой музыки и дрянных саундбитов. Лишены душевности или острых дискуссий, там только улыбки, пожатие кулаков, ‘союзничество’ и извинения.

Интервью ‘Я не вижу цвета’ относится ко второй категории. В нем ведущий слегка пренебрежительно относится к моим достижениям и втайне верит, что это было вручено мне все более политкорректным обществом.

Обычно их последующие вопросы и вводные слова переводят разговор в политическую плоскость, как будто они ничего так не хотят, как выставить меня каким-то пятном на фоне быстро разлагающейся морали мира.

А еще есть интервью с наживкой.

Эти ведущие действительно нашли время, чтобы глубоко погрузиться в мою работу. Не только в Википедию и версию Cliff-Notes. Нет, они просматривают мои предыдущие интервью и прошлые проекты. Они ищут закономерности и слабые места. Они придумывают вопросы, предназначенные для того, чтобы вытянуть из меня эксклюзив и наполнить свою организацию легкими щелчками мыши.

Я привыкла выставлять себя напоказ перед камерой и думать на ходу, но я никогда раньше не сталкивалась с интервью, посвященным женскому здоровью. Это смесь всех трех с маслянистым оттенком, который осыпает меня похвалами, но презрение наступает быстро, оно подлое и в нем есть скрытая подлость, которой я не ожидала.

Я впервые разбираюсь в вопросах, и чем больше я думаю о том, как плохо у меня все получается, тем больше запутываюсь.

Мардж, ведущая с такими жесткими волосами, что, держу пари, бейсбольный мяч отскочил бы от ее головы, продолжает улыбаться мне своей пластиковой улыбкой.

— Ваня, — говорит она, растягивая слова с южным акцентом, — в следующем фрагменте я подумала, что будет уместно дать тебе возможность напрямую обратиться к этим интернет-троллям. — Ухмылка не исчезает. Ни на секунду. — Хочешь, я зачитаю комментарии, которые появились с тех пор, как ты раскрыла лицо, стоящее за твоими знаменитыми кулинарными книгами?

Я быстро моргаю.

Она, должно быть, восприняла это как согласие, потому что поворачивается к камере. — Некоторые реплики были отредактированы. — Она откашливается, когда на экране позади нас появляется картинка. — Полные люди не должны учить мир здоровому питанию. Последуйте своему собственному совету и сбросьте немного веса, прежде чем начинать читать лекции другим.

Огни в моих глазах ослепляют. Все, что я вижу, — это размытые линии, за которыми скрываются оскорбительные высказывания.

Какие из них они скрывают от посторонних глаз?

Отвратительная свинья?

Уродливый кит?

Толстая корова?

— Ваня, — голос Мардж мягче, чем самый дорогой жидкий тональный крем в моей косметичке, — что ты скажешь людям, которые думают, что ты одурачила честных, трудолюбивых людей своими кулинарными книгами?

— Я никого не обманывала. Я…

— Но ты написала несколько кулинарных книг, в которых учишь людей правильно питаться и худеть.

— Нет, кулинарные книги были не о том, чтобы научить кого-либо худеть. Они были о здоровом питании. Потеря веса — всего лишь побочный эффект соответствующей диеты и физических упражнений…

— Но ты выставляла себя напоказ как медицинский работник, не открывая своего лица. Разве это не было сделано намеренно?

— Да, я прятала свое лицо, но это было не потому, что я стеснялась своего размера.

— Если ты не стыдилась своего размера, — парирует Мардж, словно она Серена Уильямс на Уимблдоне, — тогда почему ты не опубликовала эти кулинарные книги под именем Вани Бекфорд? Ко времени публикации твоей первой книги ты уже была хорошо зарекомендовавшей себя моделью больших размеров. Не было бы разумнее, если бы ты рекламировала их как себя? — Она медленно моргает. — Если только у тебя не было причин прятаться.

— Я… Я не стыжусь.

— Тогда объясни нам, Ваня. — Она наклоняет голову. — Мы все во внимание.

Я с трудом сглатываю и смотрю в камеру. Я могу это сделать. Я могу это сделать. — Ну, я…

Мир начинает расплываться.

Мои глаза мечутся туда-сюда, когда в моих глазах светятся огоньки.

Я не могу этого сделать.

Мардж вытягивает одну ногу и закидывает ее на другую. — Прошло много времени с тех пор, как ты представилась Ваней Скотт, но ты так и не выступила с заявлением по поводу неодобрения в Интернете. Ваше издательство все еще работает с вами над другой книгой, но я слышала, что они вдвое сократили тираж. Разве это не признак того, что они ожидают, что эта новая книга провалится?

— Нет. Я имею в виду…

— Возможно, именно твоя отмеченная наградами карьера модели большого размера разрушит твой успех как писателя. Что ты об этом думаешь?

Я замечаю движение в углу студии. Это Хадин. Он подходит прямо к оператору, так что оказывается в поле моего зрения. Ярость на его лице вызывает только один вопрос— ты хочешь, чтобы я положил этому конец?

Мое сердце, которое билось, как бабочка, попавшая в газовую камеру, начинает успокаиваться.

В отличие от Джунипера, который подумал бы о расходах агентства и ударе по моей коммерческой ценности, прежде чем действовать, Хадину наплевать. Я знаю, что все, что мне нужно сделать, это сказать слово, и он разнесет эту студию на куски, прежде чем увезти меня. Никаких сожалений. Никаких извинений.

Эта мысль приносит мне утешение.

Я улыбаюсь и киваю ему. Я в порядке.

Он остается рядом с оператором, его тело изогнуто, глаза устремлены на меня. Готовый наброситься в тот момент, когда он сочтет это необходимым.

Я решаю не давать ему возможности волноваться.

Нацепив на лицо такую же пластичную улыбку, я обхватываю руками колени. — Я рада, что ты заговорила об этом, Мардж, потому что есть кое-что, что я хотела сказать, но у меня не хватало смелости сказать это до этого момента.