— Я и не тощая, — замечаю я.

— Ты подходишь по размеру, — настаивает он.

— Я большая девочка. Это неплохо.

— Почему ты так спокойно относишься к этому? — рычит он.

— Почему ты так расстроен?

— Потому что мне неприятно видеть, как ты с улыбкой принимаешь оскорбления.

— Быть большой — это не какое-то преступление. Почему я должна убегать в слезах, когда кто-то указывает на очевидное?

— Это было грубо.

— Может быть. Вероятно. Некоторые люди могут быть чувствительны к этому слову, — признаю я, думая о нескольких моих друзьях-моделях, которые умерли бы, если бы кто-то сказал им это. — Но я чувствую, что он имел в виду хорошее.

— Мне все равно, что он имел в виду.

— Да. — Я встречаюсь взглядом с Хадином. — Прямо сейчас есть движение за то, чтобы взять назад слова, которые должны были причинить нам боль. Кто решает, шесть букв — это плохо или хорошо? Это относится ко мне, и я решаю, что, даже если я больше, я красива. Некоторые люди еще не дошли до этого момента, и поэтому это слово для них опасно. По-прежнему важно быть осторожной, но не менее важно не давать людям возможности заставить тебя чувствовать стыд.

— Вся эта вдохновляющая чушь была бы ненужной, если бы я поступал по-своему.

— Насилие — это не ответ на все вопросы.

Хмурый взгляд Хадина говорит о том, что он думает иначе. Думаю, он не присоединится к движению хиппи в ближайшее время.

— Почему ты всегда так заводишься из-за подобных вещей? — Спрашиваю я, потягивая воду.

Он хмуро смотрит вдаль.

Я тыкаю в него пальцем. — Тебе некуда бежать, Хадин. Скажи мне сейчас, или ты уволен.

— Ты деспотичный босс.

— Более правдивых слов еще никто не произносил.

Он ерзает на своем стуле. — Ты помнишь того парня, Бобби Престона? Из средней школы?

Я морщу нос. — Фу. Бобби.

— Тогда ты не считала его отвратительным. Ты хотела, чтобы он пригласил тебя на выпускной.

— И хорошо, что он этого не сделал. Парень был первоклассным придурком. — Мы пошли на одно свидание, и он потратил кучу времени, рассказывая о том, как ему нравится, что я "сложена не так, как другие девушки". Если я и не знала, что это значило, то позже, в машине, он довольно ясно дал это понять, продолжая пытаться поласкать мою грудь.

Я оттолкнула его, и он назвал меня шлюхой.

Поговорим о джентльмене.

— Я помню, как однажды после уроков, — Хадин откидывает голову назад, — он высмеял тебя в коридоре. Назвал свиньей и другими словами, которые я не буду повторять.

Я в шоке смотрю на него. — Ты был там.… как ты узнал об этом? Ты редко бывал в школе в свободное время.

Место тусовки Хадина находилось под трибунами, где он угощала вишенками всех измученных жаждой девочек в нашей средней школе. Поскольку его отец вносил свой вклад в развитие школы, у него была свобода покидать кампус в любое время, пропускать любые занятия, которые он хотел, и жить в полном бунте без каких-либо последствий.

— Я был там в тот день, — просто говорит он.

— Подожди. — выпаливаю я. — Бобби вернулся в школу с подбитым глазом и сломанным запястьем. Он сказал, что попал в аварию, но… это был ты?

Хадин вздергивает подбородок. — Смотри, они зовут нас на посадку. Мы должны идти.

Я поспеваю за ним, пока он собирает сумки. Мои кроссовки утопают в ковре. — Ты избил Бобби из-за меня? — Спрашиваю я.

Он смотрит прямо перед собой, не моргнув глазом.

Я отступаю назад, чтобы продолжить дразнить его. — Правда? — Смех срывается с моих губ. — Правда, Хадин?

Внезапно Хадин обнимает меня за талию и прижимает к своей груди. Мой нос врезается в его футболку, и с моих губ срывается ворчание.

Он смотрит на меня сверху вниз, в его глазах буря. — Смотри, куда идешь, Бекфорд. Это не игровая площадка.

Я поворачиваю шею и замечаю пожилого мужчину, стоящего перед нами в очереди. Я бы врезалась в него, если бы меня не поймал Хадин.

Его ладонь обнимает меня за поясницу. Тепло его тела превращает мои ноги в замазку. От легкой ласки его большого пальца у меня голова идет кругом.

Я с трудом сглатываю и отталкиваю его. — Теперь я буду ходить нормально.

Когда я пытаюсь вывернуться, Хадин крепче сжимает меня в объятиях. — Не-а-а. Я тебе не доверяю.

Мое сердце решает, что сейчас самое время попробовать станцевать чечетку, и я не могу поддерживать зрительный контакт.

Хадин наклоняется, пока я не смотрю ему в глаза. — Ты краснеешь, Ваня?

— Я чернокожая женщина, Хадин. Я не краснею.

Он загибает большой палец и проводит им по моей щеке. — Мне кажется, ты начинаешь краснеть.

— Это расизм.

— О-о. — Он смеется. — Как это может быть расистским?

— Ты применяешь ко мне евроцентричные стандарты красоты и, таким образом, теперь ты фанатик. — Я повышаю голос. — Этот мужчина фанатик!

— Хорошо, хорошо. Я тебя отпускаю. — Хадин убирает руки с моей талии и бросает на меня сердитый взгляд.

Я посылаю ему воздушный поцелуй, чтобы подразнить, а затем спешу занять наши места в первом классе.

Хадин укладывает весь багаж, и я, возможно, слежу за его накачанными бицепсами и волнистыми предплечьями дольше, чем необходимо, пока он укладывает ручную кладь.

— Позвольте мне помочь вам, мэм, — говорит Хадин, замечая женщину, пытающуюся протолкнуть свою сумку в свободное место.

Она смотрит на него с явным облегчением, и я наблюдаю за подрагивающими бицепсами Хадина, Часть II.

Когда он устраивается рядом со мной, он кивает на мой ремень безопасности. — Надень это.

— Еще не время, — бормочу я.

Он хмурится.

Я хмурюсь. — Кто именно здесь главный?

— Ты, — говорит он, прежде чем наклониться надо мной и застегнуть мой ремень. Когда он отстраняется, его лицо оказывается в дюйме от моего.

У меня перехватывает дыхание, когда он улыбается.

Изо всех сил стараясь выглядеть невозмутимой, я надеваю наушники и свирепо смотрю на него. — Не разговаривай со мной. Мне нужно войти в курс дела.

— Твое желание для меня закон, босс. — Хадин ухмыляется, как будто точно знает, что делает со мной, и дремлет остаток поездки.

ГЛАВА 6

БАРБЕКЮ И ДЕТИ

ХАДИН

Камера не заслуживает Вани Бекфорд. Я не очень разбираюсь в моде, но я бывал в ней и знаю, что красивых женщин пруд пруди. Симметричные черты лица. Пухлые губы. Густой макияж. Индустрия красоты может штамповать кукол из формочек для печенья, как ребенок выпускает сопли.

Хорошенькая — это мило. Но Ваня — нечто большее. Когда камера поворачивается к ней, что-то глубоко внутри нее встает. Какое-то присутствие. Какая-то сила. Некая харизма, которая выплескивается наружу и занимает место в мире. Растет и растет, пока не отталкивает все прочь, так что она остается одна.

Это волшебство, чистое и простое.

И это чертовски неотразимо.

Я разваливаюсь на высоком стуле рядом с режиссером и наблюдаю за ее работой. Электрический вентилятор сдувает волосы с ее лица. Из-за декораций валит дым. Я уверен, что ей невыносимо жарко в этом огромном джемпере с длинными рукавами. Температура на Гавайях приближается к ста градусам. Но в ее улыбке не заметно ни малейшего дискомфорта.

Мышцы ее лица неуловимо меняются в каждой позе. В ней есть мощь и изящество, которые никто, кроме Вани, не может воспроизвести.

Она завораживает всех в комнате.

— Черт возьми, она потрясающая, — говорит режиссер дизайнеру. Они сидят рядом со мной на своих высоких стульчиках.

— Я знаю. Вот почему я пригласил ее, — говорит дизайнер с сильным акцентом. — Она великолепна.

Моя грудь раздувается от гордости. Чертовски верно.

Я чувствую вибрацию в кармане и, опустив взгляд, вижу входящий звонок от моей матери. Я уверен, что папа вчера проболтался ей и запретил ей каким-либо образом помогать мне.

Я открываю свой телефон и отправляю сообщение.

Сейчас занят. Я тебе перезвоню.