– Алексей Иванович, зайди на секундочку!
Я зашёл.
– Ты забери заявление, – сказал он задушевно, – ну погорячился я, с кем не бывает, ты пойми правильно, не туда тебя занесло.
Я вспомнил разговор с Андреем Андреевичем и ответил не менее задушевно:
– Понял я, Савелий Аркадьевич. Друзья объяснили. Я ж не со зла. По неопытности.
– Вот видишь, ты понимаешь, так что уже давай как-то забудем плохое, ты заявление забери у секретаря и к работе приступай.
– Не получится, я уже в торговлю устроился. Ждут меня там. Не могу обмануть протянувших руку помощи в трудную минуту, понимаете?
– Понимаю, но ты подумай хорошенько, тут уже всё везде знаешь, а там неизвестно, какие такие заморочки.
– Нет, Савелий Аркадьевич, поздно уже.
– Ну смотри, дело, конечно, твоё.
Мы обнялись, как старые добрые друзья, я забрал документы и трудовую у грустной Лерочки и стал совершенно свободным от техникума и его проблем.
Такое событие однозначно подразумевало некие проводы, и я, конечно, накрыл поляну во втором корпусе, а мои замечательные коллеги проводили меня как положено.
Кладовщик
– Вверяю Алексея Ивановича в ваши руки, – улыбнулась Галина кладовщику. – Первый день. Смотрите, не отбейте охоту работать в нашем коллективе.
– Я шо, враг себе? – Николай внимательно посмотрел на меня. – Ежли я отобью ему печен… охоту, стало быть, то я ж буду горбатиться на вас ещё полгода, пока вы нового кладовщика, того, найдёте. Оно мне надо? Увольте, покорно прошу. Это я не в смысле увольте, а увольте, значитца, охоту отбивать. Кладовой кладовому охоту не отобьёт, как говорится спокон веку!
– Ну, вы тут учитесь, – отмахнулась Галина, – а я побежала на ресепшен.
Мы с Николаем смотрели на шторку, за которой скрылась Галина, пока ткань не перестала колыхаться. После этого кладовщик вздохнул, крякнул и заявил:
– Видишь, коробка?
Я видел картонную коробку размером с ящик под овощи, только в три раза выше, и кивнул.
– Вон на столе бумажка лежит, надо собрать отправку на Краснодар. Дай бумажку сюды.
Я стоял у стола, заваленного документами, тарелками, ножами, сковородками и прочей утварью, и схватил листок, лежавший выше остального. По раздавшейся улыбке Николая понял, что угадал.
– Вот, – показал Николай, отобрав у меня список, – чайные пары «Снегурочка». Двадцать штук, стал быть. Пошли покажу, где эта хренотень, значитца, хранится. Только ты того, сбегай на вход, там видел тележки, на колёсиках такие?
– Ага.
– Деребань одну сюда, я тя подожду.
В торговом зале возле шатров, раскинутых над наборами обеденных столов и стульев, стояли и о чём-то трепались две девушки-продавщицы. Они заметили меня, замолчали и внимательно наблюдали, как я подошел к куче тележек, вытащил одну и покатил в сторону склада. Краем глаза, уже миновав их, я отметил, что интересный разговор продолжился.
– Тебя тока за смертью посылать! – заявил Коля, ожидавший меня у штор. – Тут тебе не техникум, тут суетиться надо, ядрён батон. Ладно, чево я жужжу, ты ж первый раз, пойдём, я те покажу, как, что и почему, кто виноват и что, значитца, делать.
Толкая тележку, я проследовал за наставником к полкам с чашками, тарелками и салатницами. Тут трудилась худая рыжеволосая девушка лет тридцати.
– Новенький? – спросила она у Коли, внимательно изучая меня насмешливыми карими глазами.
– Ага, – сказал он, – объясняю, шо как. Где тут у тебя эта, как её, снежная королева?
– Набор?
– Чайные пары.
– Да вот, смотрите, на полке. Белые такие, ребристые. Выше, ещё выше. Да. Они.
– Выставляй на тележку, – скомандовал Николай.
Я отсчитал двадцать чашек и двадцать блюдец.
– Смотри, запомнил, – удивился кладовщик, – а я ведь тебе тока раз цифру сказал. Молодца, толк будет. Ну, кати на склад, будем, значитца, упаковывать.
На складе Николай открыл мне две тайны.
Первая: упаковочная бумага, оставшаяся от керамической посуды из Владимира, хранится ПОД столом.
Вторая: пупырка от казанских сковородок спрятана ЗА столом. Николай доверил мне эту информацию, явно преодолевая сомнения в моей благонадёжности и достойности быть сопричастным столь интимным элементам кладовской жизни.
– Пупырка, она, стал быть, серьёзнее. Бумага, она для тарелок хороша, ну когда их дуром и все надо слоями переложить, тут пупырка того, слишком много места занимает и никаких коробок не хватит. А вот, значитца, для чайных пар пупырка эт самое, то самое, прям как доктор прописал. Вот так обворачиваешь, ага, так, и того, аккуратно кладёшь, ну ложишь, стал быть, на дно коробки. Ага. Хорош.
Когда «Снегурочка» упаковалась в пупырку, Николай ловко выхватил скотч, закрыл картонные створки и со скрежетом соединил прозрачной широкой лентой.
– Держи, – протянул он мне моток, – ща нож возьму, отрежу.
И шагнул к столу.
Я иногда очень быстро соображаю. Чтобы не ждать нож, зубами надкусил и разорвал ленту.
Видели бы вы кладовщика в тот момент. Такое ощущение, будто я на его глазах съел дохлую крысу или предал Родину.
– Ты что творишь?! – возопил он. – Скотч?! Зубами?! Ты так никогда кладовщиком не станешь. Максимум грузчиком!
Он помолчал секунду, а потом добавил:
– Значитца.
Я понял, что сделал что-то очень страшное, за что нет прощения даже на самых захудалых небесах, и мысленно поклялся себе никогда впредь скотч зубами не откусывать.
– Ладно, – успокоился Николай, наклеивая ленту теперь поперёк коробки. – Держи нож, режь.
Странно, его нож больше напоминал мне старинную бритву из фильмов о военных временах, такими красноармейцы скребли намыленные подбородки у затёртых зеркал в лучах восходящего солнца.
– Вот, – похвалил Николай, – так-то лучше.
Он подхватил со стола чёрный маркер и написал прямо на коробке: «Краснодар».
– Теперь собираем вторую коробку. В Ставрополь.
Полдня мы упаковывали и заклеивали коробки, потом наводили порядок на стеллажах. Около часа дня Николай предложил пообедать в местной столовой, как он сказал, «оттрапезничать», но я отказался – аппетита не было, возбуждение первого дня работы победило голод, и я продолжил аккуратно раскладывать подушки на верхней полке, пока кладовщик ел.
– Прижми плотнее!
Я чуть не упал с лестницы от неожиданности. Внизу стоял кладовщик и наблюдал, как я выстраиваю подушки клиньями в ряд.
– Подушка, она, зараза, лёгкая, – глубокомысленно заметил он, засовывая в рот шоколадную конфету, – дави сильнее, не боись, не укусит. Вот, правильно. Жми. Молодец. Пойдёт.
В торговом зале Николай показал мне все здешние отделы.
– Это у нас «хозка», тут Вовчик рулит. Его сёдня нету, выходной. Завтра увидишь. В очках такой, значитца, грамотный. Вон швабры, вёдра, тряпки всяческие, коврики, гладилки. Надо всё знать, где что. Но не дрейфь, что сразу не запомнишь. Тут, паря, месяца три всё запоминать будешь. Пошли дальше. Это посуда. Фарфор, керамика, стекло. Тут Вика, да вон та, рыженькая. Мы снегурку тут брали. От это французские тарелки, то турецкие, вон те чешские, наши тоже есть. Вазы всякие. Под пиво бокалы, значитца, под мартини, под коньячок.
Мы прошли мимо разноцветной, хотя в основном, конечно, белой посуды и оказались у шатров в центре зала, где и теперь стояла одна из двух утренних девушек.
– Ксюха, это Лёха, – представил меня Николай, – Леха, это Ксюха.
– Очень приятно, – на всякий случай заметил я, девушка была для меня слишком молода, хотя и симпатичная, компактная такая, маленького росточка, с улыбчивыми карими глазами.
– И мне приятно, – сказала Ксюха.
– Тут всякие столы, стулья, беседки, – продолжал кладовщик. – А вон в углу, там, стал быть, металлическая посуда. Сковородки, кастрюли, скороварки всякие, бритвы. Там Катя рулит, вон, видишь?
Я видел шуструю женщину, возраста примерно Ксюхи, лихо взбирающуюся по лестнице к верхней полке с веером тяжёлых сковородок.