К шести часам оставались четыре неразгруженные палеты. Они возвышались над складским пространством как минимум Казбеками и пиками Коммунизма. Лично я видел в них Эвересты.

– Доделаем завтра, – сказал Николай и эти слова прозвучали, как божественная музыка.

Я прислушался к себе. Казалось, болит всё, каждая мышца, каждая косточка. Ещё один такой день и я труп.

– А ты бодрячком! – кладовщик похлопал меня по плечу. – Выдержал, значитца, значитца можно тебе тайны поважнее доверить. Ну иди, отдыхай. Поспи сёдня хорошо. И поешь. Завтра встретимся, стал быть.

Дорога домой растрясла и расслабила. Через порог квартиры я переступил слегка ожившим, в холодильнике нашёл позавчерашний борщ, разогрел на плите. Кухню охватил капустный аромат. Налил борща в чашку, кинул сметанки, отрезал хлеба и от души поужинал, после чего свалился на диван с «Воспитанием чувств», но насладиться не успел. Звонок в дверь заставил попрощаться с Флобером и выйти в коридор.

– Привет, – сказал Артём. – Вот решил узнать, как новая работа.

Он приподнял пакет с символом «Пятёрочки».

– Тут пироженки. Чаю попьём?

Я отступил, пропуская друга в квартиру.

– Можно и чаю, в смысле, кофе.

Пока чайник закипал, сели на кухне за стол, высыпали заварные пирожные на тарелку и разговорились. Я поделился трудностями жизни простых кладовщиков.

– Вот! – победно поднял указательный палец Артём. – Я предлагал у меня поработать. Никаких палет! Развинтил системный блок, свинтил системный блок. Красота! Не слушаешь старых друзей! Тянет тебя на эксперименты, а организм – он тебе не перпетуум-мобиле, ресурс ограничен.

– Да ладно, переживу как-нибудь. Тебе какой чай?

– Зелёный.

– Понял, а я кофе.

Я наполнил чашки и мы приступили к поглощению пирожных.

– Ну так что? – не успокаивался Артём. – Бросай своё чёрное дело и ко мне.

– Может, ты прав… Но кладовщик сказал сегодня, что откроет какие-то страшные секреты за преданность делу и хорошее поведение.

– А ты точно в магазине работаешь?

– Не уверен. У этого колхозника ручка паркер.

– У какого колхозника?

– У сэнсея моего, шифу, мэтра, наставника, мастера производственного обучения, сансанима, тичера, маэстро, профессора, доцента, криминального авторитета Коли.

– Коли?

– Коли.

– Овчарка?

– Нет, в прямом смысле Коли. Николай. Отчество никто не знает. Это вообще человек-загадка. Шокает и гэкает, как житель крайних поселений Моря Облаков, но постоянно призывает к медитации в неевропейском смысле этого слова.

– Что, прям так и говорит, всем медитировать?!

– Нет. Говорит расслабиться, значитца. Отключить мозг, стал быть. Да, обязательно «значитца» и «стал быть».

– Ой, да обычный мужик, таких знаешь, сколько вокруг? Все! Это только ты романтизируешь. Я говорил, не надо жить нарративами, не надо выстраивать виртуальные миры. Будь проще. Откройся миру. Живи в моменте.

– Ага, – усмехнулся я, – в потоке.

– А и в потоке, что тут такого?

– Ты бы, Тёма, послушай старого умного человека, этих ютуб-гуру поменьше смотрел. И с Омаром Хайямом из статусов в ВК завязывай, и с Лао Цзы тамошним тоже.

– А что? Дельный Лао Цзы. Я как раз вчера читал у него: «Никогда не бойся падать, ниже асфальта не упадёшь».

– Лао Цзы?

– Лао Цзы.

– Круто. Чаю ещё налить?

– Я уже. Может, в криббедж?

– Можно.

Все умудрились

Планёрку проводила Галина, Наталья стучала по клавишам ноутбука за ресепшеном. Вместо небольшого ростом охранника Сергея службу и опасную и трудную нёс высокий охранник Вадим. Если Сергей был старше меня лет на десять, то Вадим, судя по всему, ровесник или чуть помладше. Справа от касс, прислонясь к ресепшену, скучал новый персонаж: тот самый Антон, о котором упоминал Николай, совсем юный, лет двадцати пяти – двадцати семи, не больше. Не было Ксюши, Кати, кассира Наташи и Вики.

За кассой сидела симпатичная блондинка в очках – ещё одна Катя, возраста, по моим прикидкам, между тридцатью и сорока, что делало её ближе ко мне, чем молоденькую Ксюшу, если говорить о возможных с перспективой знакомствах, но особых эмоций и симпатий, кроме этого умственного вопроса, в себе я не ощущал. Галина оставалась самой интересной из местных женщин, но и её я пока не рассматривал, как претендентку на место бывшей. Не до претенденток. Вова подмигнул мне, что-то шепнул Вике из посуды. Галина сказала:

– Самое главное – помните, что большую часть жизни мы проводим здесь, в магазине. Дома поел и спать. А тут именно вся жизнь. И в наших силах сделать это время комфортным, интересным, душевным. Чтобы приходить на работу с радостью и уходить в хорошем настроении. Не буду вас утомлять долгими разговорами, все знают что делать – за работу!

Мы с Николаем вернулись на склад и сразу взялись за последние палеты.

– Принимай сам, – сказал кладовщик, – а я буду, стал быть, смотреть со стороны, как ты тренируешься.

После сна спина пришла в себя, но к середине палеты снова заныла. Чтоб не выдать боль, решил отвлечь Николая от своей персоны глупыми вопросами:

– Коля, а какие, ты говорил, секреты мироздания откроются мне сегодня?

– Я такое говорил? – удивился Николай, а потом вспомнил, – ну да, говорил. Дело, стал быть, секретное, Алексей. Ты, значитца, думаешь, что все кладовщики, ну там, грузчики, эт как его, дворники – люди тёмные, качель его тудыть?

– Я так не говорил, – смутился я. – Люди, они разные есть. Думаю, даже в грузчиках есть вполне интеллигентные, начитанные люди.

– Даже? – будто пробуя на вкус, повторил прозвучавшее Николай. – Об том и речь, паря. Об том и речь.

Нашу, склоняющуюся к мистическим тайнам, беседу прервало появление Натальи.

– Алексей Иванович, – обрадовалась она, – я, собственно, чего на работу пришла сегодня. Вот!

И протянула мне мою книгу «Сладкий дым забытых костров» две тысячи второго года издания в синей тонкой обложке.

– Подпишите, пожалуйста, на память! Вот ручка.

Это было неожиданно и как-то не вовремя, я даже поморщился, не зная, как отреагирует на весть, что я точно не из грузчиков, Николай. Мельком глянул на наставника: удивление, но, слава богу, без признаков презрения к «испорченному интеллигенцией» ученику.

Я раскрыл титульный лист и написал: «Наталье, на память от автора. 29 марта 2023 года». Расписался.

Наталья радовалась, вроде бы даже искренне, а ведь кто сейчас вспомнит эту древнюю книжку, затерялась где-то далеко за чащей сумрачного леса середины жизни, пропала – и вот вдруг догнала, ударила в спину. В чём-то приятно, надо сказать, ударила.

– Спасибо! – воскликнула Наталья и вдруг обняла меня, прижавшись щекой к щеке. – Ладно, побегу я тогда домой, надо малому обед готовить. Послезавтра тогда увидимся, поговорим.

– До послезавтра! – помахал я ей вслед.

– Забытые костры? – вдруг спросил кладовщик.

– В смысле? – не понял я.

– Книга, – пояснил он, – называется, «Сладкий дым забытых костров», так это чего, ты, что ли, её написал? А я её типа того, стал быть, читал!

А вот это меня уже не удивило. Нет. Не удивило – ошеломило, сплющило, сбило с ног, развеяло по ветру. Читающий кладовщик само по себе странное явление, но читающий мои книги…

– И как? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать, чтобы хоть как-то вернуть на место упавшую челюсть.

– Мне понравилось. А шо, правда ты написал? Не брешешь?

– Правда.

– Молодца. Мне мало шо нравится из нонешних писателев, а это, по чесноку, прям хорошо.

Долгие годы работы журналистом приучили меня не воспринимать всерьёз восторженные или, наоборот, презрительные отзывы окологазетной публики всевозможных мастей: доморощенных поэтов, писателей, сантехников, пенсионеров и домохозяек.

Я перелопатил десятки тысяч стихов и рассказов, «жюря» всяческие местечковые творческие конкурсы на призы местных газет. Печаль моя в том, что если приложить судейскую «художественную линейку» к поэме «Во весь голос» Маяковского, поставить засечку по её поэтическому масштабу и условно разбить получившийся отрезок на десять баллов, а потом по этой шкале оценить всё прочитанное, то у этих товарищей за все годы самое лучшее, самое гениальное не потянет на тройку! И тройку можно поставить только тысячной доле процента от «представленного на конкурс». Твёрдые девяносто девять процентов этого, не сомневаюсь, душевного и прочувствованного, но всё же литературного мусора, не поднимутся выше единицы. И всё же самое печальное даже не уровень доморощенной поэзии, а самооценка этих поэтов. Практически каждый конкурсант мнит себя настоящим гением. Не пережив многолетних блужданий по лабиринтам стилистических проблем и синтаксических невероятностей, не примерив на себя философских концепций, отличных от их житейского восприятия бытия, не переболев страстью к богатствам языка и к яркости художественных образов, не прочитав никого, кроме школьно-рамочных Пушкина, Лермонтова, в редких случаях Некрасова, эти персонажи пускались в рассуждения о литературе, подобно моему кладовщику, раздавая налево и направо свои «по чесноку, прям хорошо».