– Вы уходите, я останусь… Мы отдали ему свои последние патроны, оставляя себе по одному. Скупо прощаемся.

…Мы переметнулись через площадку к стремнине и взобрались на скалу. Справа и слева от скалы были выставлены посты. Мы идем так тихо, что слышно, как стучат наши сердца. И неожиданно справа и слева бьют автоматные очереди. Надинка, которая шла в средине нашей группы, падает, как подкошенная. Мы не залегаем, что есть силы мчимся к деревьям. Пули свистят и воют, взрывают почву у ног. Из дома сзади раздаются гулкие одиночные выстрелы. Я припадаю на колено, высматриваю вспышки автоматных очередей и стреляю последним патроном наугад. Все, я безоружен. Больше патронов у меня нет.

Мы уходим все дальше и дальше, по нам уже не стреляют, а со стороны дома доносится автоматная пальба, грохот взрывов ручных гранат. Потом стрельба затихает.

…Утром взошло из тумана солнце и осветило безоблачное, ясное, словно умытое небо. Над лужайками долины курятся густые белые облачка пара и подымаются вверх, как дым. Мы уверены, что Андрия Зеренкович израсходовал все патроны. Почему он не ушел вместе с нами? Неужели родной дом ему дороже всего на свете?! Лично я, если б пришлось, не стал бы умирать ради того дома, в котором родился. В этом-то, наверное, и разница между нами. Я еще раз убеждаюсь, что есть большая разница между сербами, русскими, поляками, боснийцами, белорусами…

…Мы бредем по колено в росистой траве. Федор Чегодаев постарел за эту ночь лет на десять. Я выгляжу не лучше. А двое минометчиков посвистывают, переругиваются, и им, вероятно, наплевать на все на свете.

– Федор, – говорю я. – Ты мне расскажешь, в конце концов, как погиб Беркутов?

– Погиб и погиб, что рассказывать, – сухо говорит Чегодаев. – Что смерть Беркутова по сравнению со смертью Зеренковича…

Я понимаю, что это своеобразный зачин к рассказу, прелюдия…

…Кабинет не был приспособлен к содержанию пленных, поэтому Палача приковали к стулу наручниками. Он сидел на нем уже полсуток, болела спина, ныли конечности. Он узнал этот кабинет. Почти над креслом хозяина кабинета располагалась вентиляционная решетка. Там стоял его микрофон. Зачем он понадобился Беркутову?

– Так что? Ты отдал Палача Беркутову? – невольно восклицаю я. Удивлению моему нет предела. Я даже не знаю, гневаться ли мне предательством и двурушничеством Федора Чегодаева, который, тем не менее, спас мне жизнь.

– Полно, Юрий! – Федор отмахивается. – Если бы ты знал все нюансы, то не удивлялся б. Там все так круто замешано… Если хочешь слушать, слушай… Ну, я привез Палача Беркутову. А он, думаешь, понимал все? Почему его с таким трудом разыскали, арестовали, а потом привезли и держат без дела и информации полсуток? Палач все руками шевелил. Ах, если бы он мог освободиться! Он ушел бы оттуда через пять минут. Но мы его приковали. Палач еще раз дернулся – бесполезно. Все бесполезно. Ему ничего не оставалось: только ждать.

За дверью послышались шаги. Дверь распахнулась, и в кабинет вошли Беркутов и двое охранников.

– Мне очень жаль, что это случилось. Так не должно быть. Ты должен погибнуть. Ты уже рассчитался со всеми, – сказал Беркутов.

Палач молчал.

– Теперь мне нужна твоя помощь, Палач. Ты освободил детей. Но ты не доделал дело. Доделай. Мой сын, – Беркутов достал фотографию и показал Палачу, – находится на двадцать пятом этаже высотного здания. Весь этаж целиком в руках кавказцев. На двадцать четвертом этаже и в холле первого этажа у кавказцев негласная вооруженная охрана. Штурм бесполезен. Ты знаешь, как туда проникнуть и забрать сына, прежде чем они успеют убить его. У тебя большой опыт.

– Зачем рисковать?

– Графине не нужны деньги.

– Чего она хочет?

– Хочет, чтобы я не рыпался, вел себя тихо, пока она не приберет к рукам весь мой бизнес.

– Отдай.

– Я бы отдал. Плевать. Но даже если она все заберет, я не получу обратно сына.

– Почему?

– А зачем ей тогда отдавать его мне? Он свидетель. Мы уже заплатили ей за детей, но она не отдала их нам, а все равно продала. Отдала на смерть! Поэтому она не вернет мне сына. Как только он станет ей не нужен, она его убьет.

– Тогда начинай войну. Раз твоя дочь обречена.

– Обречена, если ты мне не поможешь.

– У меня другие планы, Беркутов. Мне и так будет вышка. Можешь убить меня раньше.

– Что ж, примерно этого я и ожидал. Поэтому у меня есть еще один аргумент. Последний, – говорит Беркутов.

И тут ввозят тебя.

– Кого? – не верю собственным ушам я.

– Тебя, тебя! – говорит Чегодаев и не моргает глазами.

– Как это меня? – я слышу невероятные для себя вещи.

– Очень просто! – поясняет Чегодаев. – Тебя схватили, усыпили и представили в качестве заложника.

– И что?

– А то, что увидев тебя, Палач согласился выполнять задание Беркутова.

– Так кто такой Палач? – спросил я, уже не в силах ни разобраться, ни слушать рассказ Чегодаева до конца.

– Выслушай все по порядку, тогда поймешь… Кроме того, ты ведь просил меня рассказать лишь о смерти Беркутова, не правда ли?

…Я молчу. Мне нечего сказать. Я лишь вспоминаю, как однажды в подворотке получил отрезком трубы по голове и очнулся только через некоторое время. Оказывается, я был тогда прикован наручниками к массивному креслу! Меня охраняли двое, от которых я ушел через пятнадцать минут…

– Я хочу писать, – заявил я тогда, вовсе не думая, к чему это может привести. – Я хочу пи-пи.

Один из верзил ушел за бутербродами, а второй, развалившись в кресле, читал спортивные новости. Он недовольно опустил газету.

– Ну и ссы!

– А если твой босс, дай Бог ему здоровья, спросит тебя, чем тут воняет, что ты ответишь?

Охранник отбросил газету, нагнулся и открыл ту пару наручников, которой я был прикован к креслу. Я встал. Мои руки были скованы второй парой наручников за спиной.

– Пошли, – сказал охранник.

– А письку ты мне достанешь? Милый голубняк!

Бандит выругался, вынул пистолет и, направив ствол на меня, левой рукой сунул ключик в замок наручников.

– Слушай, – сказал я, потирая освобожденные руки и мало обращая внимания на пистолет. – Я все хотел спросить у тебя: нужно было пройти экзамен, чтобы попасть на эту работу?

Ответить охранник не успел: железный кулак въехал ему в челюсть, одновременно левой рукой я вырвал пистолет у неудачника.

Я переложил пистолет в правую руку, чуть отодвинул затвор и, увидев, что в патроннике нет патрона, передернул затвор, после чего аккуратно спустил курок, придерживая его большим пальцем.

– Любители! – в моем голосе не прозвучало презрения.

В дверях я столкнулся со вторым бандитом, который принес бутерброды. Бандит, естественно, не задержал меня. И я тогда ушел в темноту, жевал бутерброды, раздумывая о странном и непонятном для меня происшествии и бренности бытия.

– Эх, Федор, Федор, чего же ты мне раньше то не рассказал, – говорю я с укоризной. – А ведь тогда я ушел от бандитов и выбежал на улицу. Поймал такси. Таксист психует, я ему пистолет в затылок и кричу: «Поехал. Быстро». И в твое управление. Там сержанты сидят. Я в твой кабинет пробежал, твой компьютер включил, и там долго разбирался, что к чему. И ты знаешь, нашел, где вы. В последних файлах. И тогда – вниз: прошу объявить тревогу и патрульные машины к высотному зданию чтобы послали. Не верят, как ни прошу… Тогда вру, что там крупная авария. Звонят постовым, а те и сообщили, что взрыв слышали, а что толком делать – не знают. А теперь вот оно как выходит. Будь у меня хоть один патрон, я бы тебя пристрелил сейчас!

Федор Чегодаев невозмутимо продолжил свой рассказ о гибели Беркутова:

– Короче, Палач говорит, что согласен. Но только с одним условием. Если, мол, Беркутов его не выполнит, то может убивать всех налево и направо.

– Какое? – прямо рычит Беркутов.

– Со мной пойдешь ты сам, а не твои молодцы. Мы пойдем вдвоем, – говорит Палач.

Беркутов задумался.

– Почему только вдвоем?