Ясный день над Гораждой. Погода стоит отличная. Днем – жарко, ночью – прохладно. Видимость великолепная. Вижу в скалах веточки дуболома и дикого винограда, на которых покачиваются певчие птицы. Далеко, через долину, растет куст можжевельника, а за ними примостился мусульманский снайпер. Я не знаю, босниец это или наемник. Но мне надо вывести его из строя. Если я его не подстрелю, он рано или поздно подстрелит меня. Так что сегодня будет отличная охота. Охота на людей.

Вчера была погода похуже, а наш командир – снайпер-серб Андрия Зеренкович – поставил свой личный рекорд: десять метких выстрелов. Десять пуль – десять неподвижных тел. Причем он метит отнюдь не в гражданских лиц. Серб выбирает среди боснийцев только вооруженных или, в крайнем случае, одетых в военные куртки цвета хаки.

День сегодня обещает быть просто на удивление. Андрия Зеренкович точно побьет вчерашний рекорд. Если, конечно, ему повезет.

Я рекорд бить не буду. Если работать на рекорд, то увлекаешься и забываешь обо всем на свете. Тогда очень просто зевнуть. А если зевнешь – становишься добычей сам. Или добычей становятся твои парни из группы прикрытия. Как это случилось с парнями Марко Даиджича. Группа прикрытия у него была сербская и наиболее матерая, поскольку Марко молод и в военном искусстве у него нет опыта. Зато зрение у него просто ястребиное. Но несмотря на свою опытность, сербы из группы прикрытия потеряли в чем-то бдительность. Снайпер чудом уцелел, а вот его напарники остались лежать с длинными ножами в горле. Эти ножи и мне не дают покоя. В принципе, такова наша работа, и если есть издержки и брак, то ведь это случается при любой работе. Только вот цена издержек разная. В нашей работе цена допущенного брака – жизнь. Жизнь собственная или жизнь товарищей, понадеявшихся на тебя. Если группа прикрытия погибла не по твоей вине, кто-то зевнул сам или стал жертвой фатальной случайности, то тебе дадут новую группу. Если в этом виноват ты – можешь собирать барахло и уезжать туда, откуда прибыл. Никто не станет из-за твоей оплошности рисковать людьми второй раз. А кому охота возвращаться? У каждого свои проблемы, а то и грешки на родине, и места ему там нет.

Да и кто умудрится не дорожить группой прикрытия, когда ты каждый день вручаешь им свою жизнь? Пусть твоя жизнь на родине ничего не стоит, но здесь, в Боснии, тебя ценят, уважают и дорожат тобой. Ты просто обязан оказывать должное внимание, проявлять бдительность при работе со своими ребятами.

Конечно, есть и другие причины, не позволяющие рисковать чужой жизнью. Скажем, привязанность, дружеские отношения или сознание того, что трудно все время менять людей в мрачной горной Боснии. В конце концов, обыкновенная людская жалость тоже играет здесь далеко не последнюю роль. Марко Даиджич слезами обливался, плакал как девушка, когда приехал из соседнего селения православный поп и мы хоронили его ребят. Откуда у такого классного стрелка столько слез? Наверное, так устроены его глаза.

Со стороны шумящей реки тянет прохладой. Через реку переброшен мост. По нему иногда проходят местные жители. Среди жителей попадаются вооруженные мужчины. Тогда можно наводить перекрестье снайперского прицела на силуэт цели и стрелять. Не думать, что это идет обремененный своими хлопотами человек с сердцем, с душой.

Это цель. Цель надо поразить. За поражение цели ты получишь свою личную ставку. У каждого она своя: в зависимости от времени пребывания здесь, возраста, качества выполняемой работы. С этого моста уже не раз старухи-боснийки на обыкновенных тачках свозили трупы стариков, женщин. Или сраженные пулей тела падали в реку. Или оставались лежать на два, три дня. И тогда ветер шевелил волосы на неживых телах. Это ужасное зрелище не отталкивает боснийцев, живущих в осажденном городе. Люди не перестают ходить через мост. Пройдя по мосту, можно добраться по гористой и прямой дороге, которая поднимается вверх, к контрольно-пропускному пункту войск ООН. Там стоит украинский батальон голубых касок. А с другой стороны, с сербских территорий, к пункту приходят родственники тех, кто живет в осажденном городе. Отцы и матери не видели сыновей по году. Приходят узнать с единственной мыслью: живые ли?

Мост старинный. Самая прихотливая фантазия не может представить себе, что в этом диком и разоренном войной захолустье останется такое чудесное сооружение. Кажется, берега реки бросили друг другу навстречу вспененные струи воды и, соединив их в арку, на единый миг застыли над пропастью, паря в воздухе. В просвете реки синеет вдали одна река, а глубоко внизу бешено пенится укрощенная горная речушка. Взор не может налюбоваться гармонией продуманных и легких выгнутых линий, казалось бы, нечаянно зацепившихся в полете за острые мрачные скалы, обвитые дикой порослью.

Любоваться этим мостом – словно любоваться искусно сделанным гробом. Красота приличествует смерти. Все живое уродливо. Особенно отвратительно спаривание животных. Да и людей. То, что делается ночью в комнатенках нашего постоялого двора, ужасно. Женщины – десять проституток – обслуживают сербов с передовых позиций. Любовь бьет ключом. Женщины и мужчины стонут и воют, горячо шепчутся, но это не та любовь, которая призвана продолжить человеческую жизнь. Это любовь смерти. Утром солдаты, снайперы уходят на позиции убивать.

Я сижу на толстых ветвях сосны, как кажется мне, совершенно укрытый изумрудными кисточками иглицы. Невидимый за пятьдесят метров. Но это только кажется. Может, мое лицо уже разглядывает в мощный прицел словенской винтовки босниец. И пуля поразит мой мозг за десятую долю секунды до того, как я это пойму. Только об этом нельзя думать. Иначе ты перестанешь работать, а начнешь спасаться.

В руках у меня – не совсем плохая винтовка СВД с хорошо просвеченным оптическим прицелом. Это мой способ общения с миром.

Мои напарники во все глаза и всеми остальными органами чувств стараются предупредить мое убийство. Это – Джанко и украинец Степан. Фамилии Джанко я никак не могу запомнить – Джаргелез какой-то. Он босниец, переметнувшийся на сторону боснийских сербов. Степан – обруселый хохол, обыкновенный парень-совок родом из Харькова с явно криминальным прошлым. Вначале он представился отличным стрелком, опытным снайпером, но он явно заливал о своих успехах. Время показало, что парень не в ладах с оптикой и баллистикой. Его хотели выгнать из отряда, но он умудрился подкатиться к Андрию Зеренковичу, потом хорошо зарекомендовал себя в качестве напарника в группе прикрытия и работает по сегодняшний день у меня.

Мои охранники ходят кругами вокруг моей позиции. Один стережет меня по маленькому радиусу – метров сто, другой по большому – метров двести.

Сегодня у меня будет прекрасная охота. Я увидел мусульманского снайпера на восходе солнца, когда он только-только примостился за можжевеловым кустом немного ниже вершины скалы, что торчит на горе, возвышающейся за дорогой и рекой. Утреннее солнце предало его. Черная тень, которую я увидел, была отброшена низким ранним солнцем от снайпера на вертикальную, немного беловатую скалу. Днем, когда солнце в зените, этой тени не видно, как не видно и самого снайпера за кустом, какой бы оптикой я не пользовался. Но я знаю, что он там есть. Он сидит себе, как горный орел на скале, и высматривает добычу. До позиций боснийских сербов ему далековато, но если кому-то из сербов вздумается погулять и он приблизится хотя бы на сто метров, серба ожидает верная смерть.

Я мог бы давно выстрелить, заработав свои доллары, и спокойно поменять позицию, но мне надо попытаться вычислить группу прикрытия мусульманина, чтобы убить их двоих: снайпера и его помощника. Если мне удастся высмотреть и третьего – еще одного помощника – охота будет просто шикарная.

Солнце уже высоко, а помощников я не разглядел. Это невероятно трудно. Они скрыты густыми кронами сосен, прячутся за стволами деревьев, пользуются немецкими маскировочными сетками и, будь у меня зрение как у пустельги, мне не разглядеть их фигур в мелькании ветвей и теней, среди пожухлой травы, медных стволов сосен и замшелых камней.