Только сегодня я заметил, что мои охранники по очереди принимают наркотики. Восток.

Странно, я лежу на жаре и не потею. Там, где я вырос, зима длится не менее трех месяцев, потом идет холодная весна, и только в середине мая наступает время, когда можно купаться и подставлять всего себя горячим лучам солнца. Я всегда подолгу жарился на пляже, пока весь не покрывался потом, и только тогда лез в холодноватую с утра воду. Я точно играл с солнцем, я так его любил! Но теперь, побывав тут, я уже никогда не смогу относиться к солнцу по-прежнему, никогда не смогу подставить себя солнцу, не вспомнив про Афганистан.

– Опять поганая ночь, – были первыми слова радиста, когда он проснулся.

Теперь нас обоих привязывают к ишаку, а на спину животному взгромождают поклажу, оружие. Снова справа и слева движутся немые горы, трудно поверить, что в этих горах вообще существует жизнь, есть где-то кишлаки, люди возделывают скудные лоскутья земли: эта земля кажется первозданной и напоминает лунный пейзаж.

Дни и ночи тянутся мучительной чередой. Ноги сбиты в кровь. Радист заполучил воспалительный процесс в ушах и глохнет с каждым днем. Теперь он уже не считает меня предателем и без зазрения совести принимает из моих рук те капли воды, что удается вымолить у душманов.

Однажды, сделав обычный утренний привал, позавтракав и накормив животных, душманы днем продолжали путь. Чувствовалась близость Пакистана. Но тем же днем произошло событие, изменившее на время установившееся течение жизни.

Я заметил, что в основном душманы были бедно одеты и почти не вооружены. Оружие в этой стране стоит недешево. Тощие ишаки, скудость питания, убогость снаряжения наводили на мысль, что мы, как пленные, составляли главную ценность банды. Но вот пришел час для душманов расстаться с их главной ценностью.

Впереди колонны произошло оживление. Вместе со всеми мы подошли туда и увидели нескольких всадников, вооруженных автоматическим оружием. Между главарём банды и встречными путниками произошел разговор на повышенных тонах. Неожиданно один из всадников сорвал автомат и разрядил его в каменистую почву прямо у ног главаря. Душманы схватились за оружие, но главарь поднял руку. Скорее всего он понимал, что за всадниками стоит сила. Раздались крики, и радиста и меня подвели к неожиданным гостям. Они тоже были афганцами, но чувствовалось, что это были люди особой породы, и связываться со всяким сбродом вроде наших охранников у них не было желания.

Меня усадили на круп лошади позади одного всадника, радиста привязали к седлу, как ношу. Его обувь давно истерлась, а ноги опухли и кровоточили.

Целый день афганцы ехали быстрым шагом и к вечеру достигли большого селения. Нас заволокли в темный сарай, поставили на глиняный пол кувшин с теплой водой и бросили пару лепешек. Так и быть, эту ночь следует посвятить сну, тем более, что дверь вся в щелях, упирается в дувал, и ничего нельзя высмотреть. Радист долго дует на свои саднящие ноги, что-то невнятное бормочет, и его одолевает сон. Я долго не могу уснуть, а когда проваливаюсь как в яму в долгожданный сон, всхлипывающее бормотание радиста будит меня, и я снова мучительно заставляю себя уснуть. Таким образом я просыпаюсь за ночь три или четыре раза. Но вот мой слух уловил что-то непонятное. Когда я отряхиваю с себя сонную одурь, то вижу, что через узенькое окошечко под потолком снаружи кто-то пробирается к нам внутрь. Нельзя в темноте разобрать, кто это: животное или человек? Меня одолевает страх. Лихорадочно припоминаю свои познания из географической зоологии: какие опасные для человека животные водятся на юго-востоке Афганистана? Ничего путного в голову не приходит. По частому дыханию, характерному шороху догадываюсь, что все-таки это человек. Но с какой целью пробирается он сюда через крошечное окошечко, сквозь которое едва протиснется голова? В этот момент он беззащитен. Ударом кулака по голове его можно убить. Но стоит ли?

Я на всякий случай утаскиваю радиста в угол, прикрываю его собой, сам же принимаю оборонительную позу.

Наконец, грузная туша вваливается внутрь сарая. Некоторое время человек лежит неподвижно, потом начинает издавать короткие сипящие звуки, очевидно обозначающие просьбу, чтобы мы не поднимали шума. Неожиданно человек щелкает у своего лица зажигалкой, и в короткой вспышке кремниевой искры я узнаю лицо нашего прежнего охранника.

Нас хотят выкрасть! Душман вооружен до зубов: у него два ножа и два пистолета. Я бужу радиста и коротко объясняю ситуацию. Ему все равно, у кого быть в плену. Вместе с душманом подсаживаем паренька к окошку. Боже, какой он легкий, килограммов пятьдесят. И зачем таких берут в армию? Голова его без труда протискивается в проем окна, вперед он протягивает руку, и, очевидно, его подхватывают снаружи. Затем следую я. Вначале душман охватывает мою Лодыжку, и я пробую просунуть голову в проем, но мне это не удается. Не знаю – маленькое окошко или у меня большая голова? Тогда душман с готовностью становится на четвереньки, я ставлю ногу на его спину и чувствую под истонченной подошвой своего ботинка острый хребетник человека, который постоянно терпит нужду. На этот раз мне удается протиснуть голову, но что делать с плечами, я не знаю. Тогда я, как и радист, просовываю вперед руку. Меня сразу же хватают за вытянутую руку и с невероятной силой тащат через окно. Если бы я не напряг мышцы плеча, руку, наверное, просто оторвали бы, а я сам остался б торчать в окне. Левой рукой провожу по груди подсаживающего меня душмана – и он соображает! Немного подавшись назад, я через щелочку получаю в правую руку нож. Глинобитная стена достаточно мягкая для стали. Пласт за пластом вырезаю куски глины, долблю стену, ковыряю, стараясь не шуметь. Следует еще одна попытка. От окна отваливается кусок глины, и вместе с ней сваливаюсь я. Покуда вылезает наш охранник, я успеваю спрятать нож, зажав его между собственными ягодицами. Делаю вид, что потерял нож, выронив его при падении. Но времени на поиски ножа нет, нас тащат к дувалу, через который переброшена веревка с узлами. Перепрятываю свое оружие. На другой стороне дувала нас ждет человек с автоматом. Когда радист прыгает на больные ноги, он громко вскрикивает. Раздаются иные крики, голоса со стороны ворот. Звонкая автоматная очередь разрывает сонную тишину. В небо взлетают ослепительные ракеты. Мы прижимаемся к дувалу, а потом стремительно мчимся по улочке. Радиста приходится тащить за руку.

В это время по кишлаку начинают бить из пулемета. Сворачиваем в сторону, перескакиваем ров, переваливаем через невысокий дувал, взбираемся на крышу дома и прыгаем вниз. Осыпь, катимся. Весь кишлак – во вспышках выстрелов. В одном месте что-то уже горит. Мы бежим по руслу ручья. На бегу хватаю рукой живительную влагу, пытаясь если не напиться, так хоть освежить давно не мытое лицо.

Нас встречают двое человек с лошадьми. Опять я усаживаюсь на круп, и опять радиста валят и закидывают как тюк поперек лошади. Душманы бегут, ведут лошадей под уздцы. Все небо в трассерах.

Неожиданно лошадь, на которой лежит радист, спотыкается и падает. Ее пытаются поднять, но она поднимается только на передние ноги. Радист тоже падает. Предприняв несколько попыток поставить на ноги животное, душманы решают бросить лошадь. Наш охранник вставляет скакуну в ухо пистолет. Раздается выстрел. Голова животного с громким стуком ударяется о землю. С лошади снимают седло и вручают мне. Радиста подбадривают пинками.

– Я не хочу никуда бежать. Мне больно! – ноет паренек, поминутно спотыкаясь и падая. Его подхватывают под руки и волокут, он упирается, его бьют по голове. Он действительно не может идти, ему все осточертело, он не соображает, что происходит и чего от него требуют. Я боюсь, что сейчас ему вставят в его воспаленное ухо ствол пистолета и нажмут на курок, как это сделали с лошадью.

Приходится мне уступать свое место.

Мы все дальше и дальше уходим от кишлака. Кажется, погони нет. Куда спешить, если преследователи спокойно найдут нас днем. Возможно, они прикончат нас всех.